Пять секунд

Виктория Фокс

Пять секунд

Пролог

Иногда вся жизнь умещается в пять секунд.

Пять секунд между звонком будильника и решением поднять голову с подушки. Между глубоким вдохом и шагом вперёд, когда ноги ватные, а за дверью — целый мир, который кажется слишком громким, слишком ярким, слишком чужим.

Я знала это как никто другой. Моим убежищем всегда была тишина. Не та, что пуста, а та, что наполнена смыслом: стук копыт по твёрдой земле, фырканье лошади, шелест страниц в старой книге и тёплое, преданное дыхание маленькой собаки, спящей у меня на коленях. Здесь мне не нужно было подбирать слова. Здесь меня понимали без них.

Я думала, что так будет всегда. Что мой мир, выстроенный из запаха сена и шепота гривы, достаточно прочен.

Я ошибалась.

Всё изменилось, когда в мою тихую гавань ворвался ураган по имени Марк. Дерзкий, красивый, опасный. Он пришёл не по своей воле, весь в колючках и броне из сарказма, и с первого взгляда возненавидел всё, что было мне дорого. Он смеялся над моей любовью к лошадям, дразнил моего пса и считал меня странной, застенчивой чудачкой.

Мы были как два разных химических элемента, готовых взорваться при малейшем соприкосновении.

Но именно он, своим ядовитым языком и ранящими словами, заставил меня сделать те самые пять секунд, которые отделяли меня от остального мира, своим щитом. Моим оружием. Моим спасением.

Эта история — не о любви с первого взгляда. Не о прекрасном принце, который прискакал на белом коне.

Эта история — о том, как два одиноких сердца, опалённых болью и непониманием, медленно, с трудом, учатся доверять друг другу. О том, как за маской хулигана можно найти ранимого парня, а за стеной тишины — сильную девушку, которая не боится бороться за то, во что верит.

Это история о падениях и подъёмах. О предательстве и верности. О том, как из осколков прошлого можно собрать новое, прочное будущее. И о том, что самые важные решения, самые судьбоносные повороты, самая настоящая любовь — рождаются именно в эти пять секунд.

Всего пять секунд. Попробуй сделать вдох.

Глава 1

Тишина конюшни была обманчивой. Она не была пустотой. Она была наполнена смыслом: мягкое сопение Лилии, мерный хруст сена, далекий крик грачей за стеной. Это был единственный язык, который Алина понимала без перевода. Язык, в котором не было места лжи.

Она прижалась лбом к бархатистой морде кобылы, вдыхая знакомый запах кожи, овса и лета. В кармане её ветровки завозился Бук. Крошечный белый комочек с шоколадным пятном в форме идеального сердечка на боку всегда был при ней. Он высунул нос и тихо тявкнул, тычась в её ладонь влажным носом.

— Знаю, знаю, пора, — прошептала она, проводя рукой по его спинке.

Пять секунд. Именно столько требовалось Алине, чтобы найти в себе силы для чего-то сложного. Не для общения с лошадьми — это было просто, — а для всего остального. Она как-то записала в свой дневник, который прятала под подушкой: «Я обнаружила, что между мыслью “мне страшно” и бегством есть 5 секунд. Если в эти секунды сделать маленькое действие, ты остаешься у руля». Теперь это правило стало её щитом.

Сегодня этим шагом должна была стать уборка пустого денника после отъезда пони Руни. Она мысленно начала отсчёт. Пять… Она взяла вилы. Четыре… Сделала глубокий вдох, пахнущий сеном. Три… Открыла дверь денника. Два… Переступила порог. Один.

И замерла.

В конюшне стоял незнакомый парень. Высокий, темноволосый, испачканных пылью кроссовках и с наушниками в ушах. Он что-то бурчал себе под нос, с отвращением разглядывая грабли. Алина на мгновение почувствовала знакомый укол страха — вторжение в её пространство. Но тут парень повернулся, и его взгляд скользнул по ней с ног до головы, холодный и оценивающий. Он снял один наушник.

— И в какой клетке мне предстоит отбывать срок? — громко спросил он, и его голос, низкий и насмешливый, разрезал уютную тишину.

Алина почувствовала, как по щекам разливается жар. Она сжала ручку вил так, что костяшки побелели. В голове пронеслись обрывки фраз, которые она могла бы сказать, но все они казались глупыми и неуместными.

Парень тем временем заметил Бука, который с любопытством выглянул из её кармана.

— О, смотрите, — его губы растянулись в ухмылке, не имеющей ничего общего с улыбкой. — Принцесса Навозного королевства и её личный крыс. Или что это?

Слово «крыс» прозвучало как пощёчина. Алина увидела, как насторожился и прижался к ней Бук. Внутри всё закипело. Привычная реакция — сжаться, уйти, спрятаться — накатила с новой силой.

Пять… — пронеслось в голове.Она почувствовала,как по спине бегут мурашки.Четыре…Она сделала микроскопический шаг вперёд,а не назад.Три…Она перевела взгляд с насмешливого лица парня на испуганные глаза Бука.Два…Глубокий вдох.Запах конюшни. Запах дома.Один.

— Крысы не тявкают, — прозвучал её собственный голос, тихий, но чёткий, будто кто-то другой говорил за неё. — А вот трусы — часто задираются. Видимо, это у них такой защитный механизм.

На его лице застыло выражение шока, быстро сменившееся новой волной презрения. Но где-то в глубине глаз мелькнуло что-то другое — удивление. Он явно не ожидал ответа.

— Марк, — резко представился он, словно бросая вызов.—Алина, — так же коротко ответила она.

Из-за угла вышел тренер Виктор.—А, познакомились! Отлично. Марк, тебе предстоит провести у нас два месяца. Исправительные работы за граффити на школьном фасаде. Алина, покажешь ему, что к чему.

Алина вспомнила слова мамы, которая всегда говорила ей: «Хулиганы чувствуют запах страха за версту. Твоё спокойствие — самый прочный щит». Она выпрямила спину, чувствуя, как её щитом становится не только тишина, но и её собственная воля.

Последующие два дня Марк был ходячим воплощением саботажа. Он выполнял все поручения с демонстративной небрежностью, постоянно бормотал что-то под нос и при каждом удобном случае пытался сорвать свою злость на Алине.

— Что, опять в своих фантазиях витаешь? — бросил он ей, когда она молча чистила щёткой Лилию. — Или придумываешь новое заклинание, чтобы навоз быстрее убирался?

Алина стиснула зубы. Её снова потянуло в себя, в спасительную раковину молчания. Но она вспомнила его взгляд в первую встречу — взгляд, который ждал, что она сломается.

Она мысленно повторила фразу, которую вывела в своём дневнике после особенно тяжелого дня в школе: «Моя ценность не зависит от его слов. Его слова — это его проблема, а не моя вина».

Она повернулась к нему, всё ещё держа в руке щётку.—Мне жаль, — сказала она спокойно.Марк поднял бровь.—Жаль? Меня?—Мне жаль, что ты так не уверен в себе, что пытаешься самоутвердиться за мой счёт. Должно быть, очень тяжело постоянно носить в себе такую злость.

Она видела, как его лицо побледнело. Он был готов к слезам, к грубости, но не к этому — не к спокойному, почти диагнозу. Он что-то прошипел и отвернулся, с силой швырнув опрокинутое ведро на место.

Алина снова повернулась к Лилии. Руки у неё слегка дрожали. Она только что применила своё правило не для защиты, а для лёгкой атаки. И это сработало. Но вместо торжества она почувствовала странную тяжесть на душе. Потому что сквозь его злую маску она на секунду разглядела что-то неуловимое — растерянность. Как у пойманного в углу зверька, который не знает, куда бежать.

Он был не просто хулиганом. Он был раненым хулиганом. И это, как она смутно понимала, было гораздо опаснее.

Конюшня замерла в знойном полуденном оцепенении. Даже мухи лениво ползали по стенам. Алина протирала пот со лба, заканчивая расчищать денник. В дверях возникла высокая фигура Марка. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, с странным выражением на лице — не дерзким, а каким-то… потерянным.

— Слушай, — начал он, не глядя на неё, — мне надо в город. К отцу. У него… опять проблемы. Денег просит. — Он сделал паузу, вглядываясь в её реакцию. — Виктор не отпустит просто так. Скажешь, что я тебе помогал, да?

Алина перестала работать. В его голосе звучали неподдельные нотки отчаяния, но где-то глубоко внутри что-то насторожилось. Это была не просьба, а манипуляция. Он играл на жалости.

Она вспомнила, как неделю назад мама, видя её расстроенной после школы, обняла её и сказала: «Дочка, запомни: хулиганы и манипуляторы как дикие звери — они чуют запах страха и неуверенности за версту. Твоё спокойствие — самый прочный щит. Никогда не оправдывайся перед тем, кто изначально к тебе несправедлив».

Алина выпрямилась, опершись на вилы.—Почему ты не скажешь Виктору сам? — спокойно спросила она.

Марк замер, явно не ожидая такого вопроса.—Да он же не поймёт! — в его голосе прорвалось раздражение. — У вас тут всё по правилам. А у меня там… отец один, может, ему реально плохо.

— Если ему реально плохо, нужно вызывать скорую, а не отправлять сына за деньгами, — парировала Алина, не повышая голоса. — И Виктор взрослый человек, он поймёт. Скажи ему правду.

Марк смотрел на неё с нескрываемым изумлением. Его игра не сработала. Он ждал сочувствия, готовности помочь, а получил холодную логику и совет быть честным. Его лицо исказилось обидой.

— Понятно, — бросил он сквозь зубы. — Ты, как и все, только себя любишь. Сиди тут в своём идеальном мирке.

Он резко развернулся и ушёл. Алина смотрела ему вслед, и на душе у неё было тяжело. Но она не чувствовала вины. Она чувствовала, что только что устояла на ногах, не поддавшись на умелую игру. Она не дала ему использовать себя.

На следующий день Марк сменил тактику. Он не грубил, а, наоборот, демонстрировал показное, почти рабское усердие. Таскал самые тяжёлые тюки, мыл поилки до блеска. Алина наблюдала за ним краем глаза, чувствуя нарастающее напряжение.

Во время перерыва он подошёл к ней, пока она сидела на скамейке с книгой.

— Вчера я… погорячился, — сказал он, садясь на дальний конец скамьи. — Просто у меня нервы сдают. После того как мама ушла, отец совсем с катушек съехал. — Он горько усмехнулся. — Тебе, наверное, сложно понять. У тебя же, наверняка, полная семья, всё как у людей.

Это был новый виток. Давление на жалость стало тоньше и искуснее. Он не просто просил, он ставил её в положение «избалованного счастливчика», которому не понять его боли.

Алина медленно закрыла книгу. «Не оправдывайся», — звучал в ушах мамин голос.

— У каждого свои трудности, Марк, — сказала она, глядя прямо перед собой. — Моя мама одна воспитывает меня и работает на двух работах, чтобы я могла здесь заниматься. Я не понаслышке знаю, что значит бороться. Но это не повод лгать и манипулировать другими.

Она встала, отряхнула штаны и пошла к деннику Лилии, оставив его одного с его мыслями. Она не стала вступать в спор о том, чья жизнь тяжелее. Она просто обозначила свою правду и сохранила своё достоинство. Её спокойствие было крепостью, в стены которой он тщетно бился.

Вечером, когда Алина собиралась домой, Марк поджидал её у ворот. Он выглядел помятым и усталым.

— Ладно, я во всём виноват, — начал он с порога, используя последний козырь — самоуничижение. — Я токсичный, я плохой. Я всё понимаю. Просто… мне не к кому больше обратиться. Хочешь, я завтра за тебя всю грязную работу сделаю? Отмою все денники. Только помоги мне сейчас.

Сердце Алины сжалось. Ей снова захотелось помочь, утешить. Но она вспомнила его колкости, его насмешки. Вспомнила, как он пытался её использовать.

Она посмотрела на него, и в её взгляде не было ни гнева, ни осуждения. Была лишь ясность.

— Марк, — сказала она тихо, но твёрдо. — Ты просишь меня соврать ради тебя. Я не буду этого делать. Не потому, что я тебе не верю или не сочувствую. А потому что уважаю себя и правила этого места, которое стало мне домом. Если тебе нужна помощь — попроси честно. Но не заставляй других переступать через себя ради твоего спасения.

Она видела, как его лицо исказилось от бессильной злости. Его последняя попытка провалилась. Он не нашёл в ней ни слабости, ни жалости, которую можно было бы использовать. Он нашёл ровную, непробиваемую стену самоуважения.

Не сказав больше ни слова, Алина вышла за ворота. Она не обернулась, но чувствовала его взгляд на своей спине. Впервые она поняла, что иногда самое сильное, что ты можешь сделать для другого человека, — это не помочь ему, а отказаться участвовать в его играх. И самым главным, что она сделала сегодня, был не её труд на конюшне, а этот отказ. Отказ оправдываться.

На конюшне стояла тягостная тишина, которую нарушал только раздражающий скрежет. Марк с демонстративным отвращением волок по бетонному полу ржавую тачку, издававшую оглушительный визг.

— Ну что, Мечтательница, — его голос прозвучал как удар хлыста, — опять витаешь в облаках? Или придумываешь новое заклинание, чтобы эта вонючая ржавая корыто сама покатилась?

Алина, измерявшая рост молодой лошади, вздрогнула и уронила сантиметр. Она привыкла к его колкостям, но сегодня в его тоне была особая, ядовитая игла. Она молча наклонилась, чтобы поднять инструмент, надеясь, что игнорирование охладит его пыл.

Но Марк не унимался. Он бросил тачку, и грохот заставил лошадь беспокойно вздрогнуть.

— Слушай, а почему ты всегда в этих бесформенных свитерах? — он окинул её критическим взглядом с ног до головы. — Прячешь что-то? Или просто зеркала дома нет?

Слова, точно отточенные кинжалы, вонзились в самое больное. В ту самую неуверенность, с которой она годами боролась. Горло сжал ком, а перед глазами поплыли предательские круги. Пять… — отчаянно начала она отсчёт в голове, но голос Марка был сильнее.

— Серьёзно, — продолжал он, подходя ближе и с насмешкой разглядывая её растрёпанные кудри, — с такой причёской только на Хэллоуин пугалом работать. Ничего лучше не нашла?

Внутри всё кричало. Кричало убежать, спрятаться, расплакаться. Но где-то в глубине, сквозь шум паники, пробился тихий, твёрдый голос. Голос той Алины, что вела дневник и по крупицам собирала свою самооценку. Голос, который шептал: «Моя ценность не зависит от его слов. Его слова — это его проблема, а не моя вина».

Она медленно выпрямилась. Не поднимая глаз, глядя куда-то в район его подбородка, она сделала глубокий, почти змеиный вдох.

— Мне жаль, — произнесла она, и её голос, к её же удивлению, не дрогнул.

Марк фыркнул.—Жаль? Меня? Да мне просто скучно…

— Мне жаль, — перебила она его, наконец подняв на него взгляд, — что ты так не уверен в себе, что пытаешься самоутвердиться за мой счёт. Должно быть, очень тяжело постоянно носить в себе такую злость.

Наступила мёртвая тишина. Насмешка на лице Марка растворилась, сменившись полным, абсолютным шоком. Он смотрел на неё широко раскрытыми глазами, словно увидел привидение. Он был готов к чему угодно — к слезам, к грубости в ответ, к молчаливому бегству. Но только не к этому. Не к спокойному, безжалостно точному диагнозу, который попал точно в яблочко.

Он резко развернулся, лицо его потемнело.—Иди ты, — прошипел он, с силой пиная колесо тачки, и грубым шагом направился прочь.

Алина осталась стоять одна, чувствуя, как дрожь отступает, сменяясь странным, холодным спокойствием. Она не просто дала отпор. Она защитила ту девочку, которой когда-то была. И впервые почувствовала, что её щит стал прочнее.

Последующие два дня Марк не заговаривал с ней вообще. Он делал вид, что её не существует, работая молча и сосредоточенно. Но Алина заметила перемену. Его взгляд, прежде насмешливый или презрительный, теперь стал задумчивым. Он часто смотрел на неё украдкой, словно пытался разгадать загадку.

Она застала его в углу сарая, где он, по заданию Виктора, перебирал старые уздечки. Он сидел на ящике, сжимая в руках потрёпанный ремень, и смотрел в одну точку. На его лице не было привычной маски — только усталость и какая-то детская растерянность.

Вдруг до неё дошло: его грубость — это не сила. Это крик о помощи, замаскированный под атаку. Самые колючие люди часто оказываются самыми уязвимыми внутри, а их шипы — всего лишь отчаянная попытка защитить свои раны.

Она не стала его тревожить. Прошла мимо, сделав вид, что ничего не заметила. Но в её сердце, вопреки всем доводам разума, шевельнулось что-то тёплое и щемящее. Не оправдание его поступкам, а понимание. Она видела ту же боль в глазах загнанных лошадей, и она знала, что на агрессию они отвечают страхом, а на спокойствие — доверием.

Она сидела на скамейке у выхода с конюшни, зачёркивая в блокноте выполненную работу. Рядом, греясь на последних лучах солнца, растянулся Бук, демонстрируя всему миру своё фирменное пятно-сердечко.

Услышав шаги, она подняла голову. Это был Марк. Он остановился в паре метров от неё, руки засунуты в карманы, взгляд недоверчивый и настороженный.

— Что? — спросила Алина, откладывая блокнот.

Он помолчал, будто подбирая слова.—Зачем ты это тогда сказала? Про неуверенность.

Алина внимательно посмотрела на него. Он не нападал. Он спрашивал. Искренне.

— Потому что это правда, — просто ответила она. — Когда человеку хорошо с самим собой, он не испытывает потребности унижать других. Ему не нужно доказывать, что он лучше. Он просто знает это.

Марк опустил глаза, переступая с ноги на ногу.—Ты думаешь, я не знаю, что я… — он не договорил, с силой сглотнув.

— Я думаю, — тихо сказала Алина, — что ты привык, что мир видит только твои шипы. И ты сам начал верить, что под ними ничего нет.

Он резко поднял на неё взгляд, и в его глазах вспыхнул огонёк — не гнева, а какого-то иного, острого чувства.—А ты что видишь?

Она выдержала его взгляд, и в её душе возник тот самый образ — не хулигана, а испуганного парня в сарае, сжимающего в руках старый ремень.

— Я вижу того, кто сильнее, чем кажется, — твёрдо сказала она. — Потому что слабые так не держатся. Слабые ломаются. А ты — нет.

Она встала, собрала свои вещи и свистнула Бука. Проходя мимо ошеломлённого Марка, она не добавила больше ни слова. Она сказала достаточно. Она показала ему, что видит сквозь его маску. И теперь выбор был за ним — продолжать прятаться или рискнуть показать своё настоящее лицо.

Три дня прошли в напряжённом перемирии. Марк не пытался больше манипулировать, но и не разговаривал. Он работал молча, с каменным лицом, и всё в нём кричало о подавленной ярости. Алина старалась держаться подальше, но конюшня была их общим пространством.

В тот день Виктор попросил её подрезать копыта Ветру, старому и своенравному мерину. Работа требовала сосредоточенности. Она уже почти закончила, когда почувствовала на себе тяжёлый взгляд. Марк стоял в проходе, прислонившись к косяку, и наблюдал. Его молчаливое присутствие было гуще и тяжелее любых насмешек.

Что, учишься? — не выдержала она, не отрываясь от работы.—Учусь, — глухо ответил он. — Смотрю, как все вокруг такие правильные и спокойные. Как будто у вас в жизни ни одной проблемы нет.

В его голосе зрела буря. Алина почувствовала холодок по спине.

Инцидент произошёл мгновенно. Ветер, устав стоять на трёх ногах, резко дёрнулся. Алина, не ожидавшая этого, не удержала его ногу. Копыто со стуком ударило о бетон, и инструмент выскользнул у неё из рук.

Внезапно Марк стремительно шагнул вперёд.—Ах ты, стервьё непутёвое! — его голос прорвался диким, животным рёвом.

Он не думал. Он действовал на чистой, слепой ярости. Его рука с силой опустилась на круп лошади — не шлепок, а удар, громкий и жёсткий.

Ветер взвился от неожиданности и боли, забился в деннике. Алина отпрянула, ударившись спиной о стену. Она не испугалась за себя. Она с ужасом смотрела на Марка.

Он стоял, тяжело дыша, с сжатыми кулаками, с лицом, искажённым такой ненавистью, что его было не узнать. Это была не игра, не маска. Это было что-то первобытное и неуправляемое.

Марк… — выдохнула она.—Молчи! — рявкнул он, поворачиваясь к ней. Его глаза были пустыми и тёмными. — Все вы одинаковые! Всех надо бить, чтобы слушались!

Он не видел её. Он видел врага. Любого врага.

Он выбежал из денника, и вскоре снаружи донёсся оглушительный лязг — он с силой пнул металлическое ведро.

Алина осталась одна с взволнованной лошадью. Она машинально, дрожащими руками, стала успокаивать Ветра, шепча ему ласковые слова. Но её мысли были там, за стеной, с тем, кто только что показал своё истинное лицо.

Страх был липким и холодным. Но сквозь него пробивалось новое, ясное понимание. То, что она видела, — не было просто вспышкой гнева. Это была неконтролируемая ярость, слепая и разрушительная. И она была направлена на беззащитное животное.

Она вспомнила все его колкости, манипуляции, попытки давить на жалость. Всё это было мелочью по сравнению с тем, что случилось только что. В её голове отчётливо прозвучала мысль, холодная и трезвая: «Есть грань, которую переступать нельзя. Если человек в гневе не способен контролировать себя и не уважает безопасность других — ни твою, ни тем более беззащитного существа — это не красный флаг. Это уже пожар. И с пожаром не ведут переговоров. От него только дистанция. Максимальная».

Она дождалась, когда Ветер успокоится, вышла из денника и твёрдыми шагами направилась к кабинету Виктора. Она не бежала жаловаться. Она шла заявлять. О том, что её безопасность и безопасность животных под угрозой.

Она на секунду остановилась у двери, глядя на свою дрожащую руку. Она не чувствовала ни злости, ни желания отомстить. Она чувствовала необходимость защитить то, что ей дорого. И впервые за всё время она поняла, что иногда единственный способ помочь человеку — это остановить его, прежде чем он натворит непоправимое. Даже если это будет больно. Для них обоих.

Марка не было на конюшне три дня. Виктор, выслушав Алину, отстранил его от работы. В тишине, наступившей после бури, Алина пыталась обрести привычный покой, но не могла. Перед глазами всё стояло искажённое яростью лицо Марка. И ещё одно — его же лицо, но потерянное и растерянное, когда он стоял в сарае.

Она пришла на конюшню раньше всех и застала за разговором Виктора и незнакомую женщину с добрыми, но очень внимательными глазами.

— Алина, познакомься, это Марина Сергеевна, — сказал Виктор. — Она психолог, курирует нашу программу реабилитации. Хотела поговорить и с тобой.

Марина Сергеевна улыбнулась.—Я не для отчёта, Алина. Мне важно твоё состояние. То, что произошло, — серьёзно. Как ты себя чувствуешь?

И они разговорились. Сначала осторожно, потом всё откровеннее. Алина рассказывала о своём страхе, о чувстве вины («А если я его просто спровоцировала?»), о странной жалости, которая мешала ей просто назвать его чудовищем и забыть.

Марина Сергеевна слушала, кивая.—Похоже, ты взяла на себя роль спасателя, — мягко сказала она. — Это ловушка, в которую часто попадают чуткие люди. Ты видишь его боль и хочешь её залечить. Но запомни, Алина: твоя главная задача — не вылечить его и не тащить на себе вверх. Твоя задача — сохранить себя, свою целостность. Ты можешь подать ему руку, но идти по этому пути он должен сам. Иначе ты утонешь вместе с ним.

Эти слова прозвучали как откровение. Алина всегда чувствовала ответственность за тех, кому больно. Но сейчас ей показали, что эта ответственность имеет границы. Её собственные.

На четвертый день Марк вернулся. Он вошёл на конюшню не как хозяин, а как приговорённый. Он молча подошёл к Виктору, они о чём-то коротко поговорили, и Виктор указал ему на самый дальний угол — чистить запасные уздечки.

Алина наблюдала за ним, помня слова психолога. Он работал молча, с таким сосредоточенным усердием, будто от этого зависела его жизнь. Ни намёка на прежнюю дерзость. Только сконцентрированная, почти отчаянная старательность.

Впервые она увидела его не как угрозу или объект для жалости, а просто как человека. Очень одинокого и запутавшегося. И этот образ трогал её гораздо сильнее, чем все его предыдущие попытки вызвать сочувствие.

В течение дня он несколько раз украдкой смотрел на неё, но не подходил. Алина тоже не делала шага навстречу. Она подала руку — своим молчаливым присутствием, тем, что не требовала его изгнания. Но тащить его, начинать разговор первой, прощать — нет. Это должен был быть его шаг. Его решение.

К концу дня, когда Алина заканчивала раскладывать сено по денникам, он всё же подошёл. Остановился в двух метрах, словно боясь пересечь невидимую черту.

— Я… — он сглотнул, глядя куда-то мимо неё. — Я принёс тебе это.

Он протянул ей новую, блестящую щётку для чистки лошадей. Тот самый инструмент, что сломался у неё в день инцидента.

— Зачем? — спокойно спросила Алина.—Чтобы заменить. Я… я не должен был так тогда. С Ветром. И с тобой.

Он не просил прощения. Он признавал факт. И в этом было больше искренности, чем во всех его предыдущих манипуляциях.

Алина взяла щётку. Это был не подарок. Это был символ. Знак того, что он осознал сломанную границу и пытался её… не залатать, а хотя бы обозначить.

— Спасибо, — сказала она. — Но щётка — это вещь. Доверие — нет. Его сложнее вернуть.

Он кивнул, не поднимая глаз.—Я знаю.

Он развернулся и ушёл. Алина смотрела ему вслед, сжимая в руке новую щётку. Она подала ему руку, приняв этот жест. Но она не пошла за ним. Она осталась на своём берегу. Целая. И впервые с начала их знакомства она почувствовала, что поступает правильно. Не из жалости, не из страха, а из тихой, уверенной силы, которая рождается, когда ты ставишь на первое место не чужое, а своё душевное спокойствие.