Пыль в лучах солнца

Ее нашли на улице. Тело было уже одеревеневшим, зрачки не реагировали на свет, но дыхание еще функционировало. При ней не было документов, только маленький блокнот с золотистым обрезом страниц.

При поступлении к нам в больницу оказалось, что у нее ножной протез. Старенький, заношенный, можно сказать. Я сама лично переодевала ее в казенную сорочку слишком большого размера, чем она. На ней были мужская белая рубашка и черная юбка до икр. Ее золотистые волосы я заплела в косу, потому что они напомнили мне мои, когда они еще были такими же длинными.

Главврач оповестил полицию, но за ней никто так и не пришел. Ни звонков, ничего. Как будто до нее никому не было дела. Она была молода и красива. Не могло быть так, чтобы ее никто не искал.

Во время ночного дежурства я вытащила ее блокнот из тумбочки. Может хотя бы имя, адрес, хоть что-то поможет мне найти ее родственников? Почему-то меня тянуло к ней. Мне так хотелось узнать, почему ее лицо, искаженное трубками, так светится. Словно она не в коме, а в счастливом сне.

Я вернулась на пост и принялась читать блокнот, прикрыв его бумагами с отчетами за сегодня. Мне казалось, что я совершаю преступление, подглядываю в замочную скважину, за которой происходит таинство между двумя людьми. Было очевидно, что в ее жизни был мужчина, который ее сломал. Девушки не носят мужские рубашки, не разбив свое сердце хоть раз.

«Он был принцем и жил в замке. Огромный дом с окнами от пола до потолка, просторные комнаты и мебельный аскетизм. Я сразу поняла, что он – моя погибель. Я пришла, чтобы взять интервью у его жены, но она оказалась в отъезде, хоть и сама пригласила меня. Было наивным прийти туда вот так, позвонить в звонок, мяться у высокой калитки. Он открыл сам. Провел по мне взглядом с ног до головы и молча пропустил вперед».

– Сестричка, не уколешь меня? Спина ноет, спать не могу.

Я уронила блокнот на пол и замешкалась. К посту подошел один из «постояльцев», который живет в больницах больше, чем у себя дома.

– Вам же нельзя стоять! Идите в палату, я сейчас подойду!

Я чуть повысила на него голос, но больше из-за чувства стыда, а не со злости. В его выцветших глазах я увидела обвинительный приговор без суда и следствия, хотя он и не мог видеть, что именно я делаю. Читаю блокнот. Что тут такого?

Я быстро совершила короткий обход, проверив, нет ли еще «лунатиков». Сделала укол и вернулась на пост. Блокнот все это время пролежал на полу. Мои холодные пальцы никак не могли подцепить его, он выскальзывал, как будто не желая раскрывать тайны своей хозяйки.

«Ее звали Сесиль. Такое… обычное имя для необычной художницы. О ее работах говорили все, кто хоть что-то знал о современном искусстве. Почему-то никто не говорил о ее муже. Поэтому о нем говорила я, исписав не один блокнот, не одну тетрадь.

Как-то раз у него дома я нашла ее помаду. Коричневую, со скошенным уголком. Я нанесла ее на губы и мое отражение в зеркале стало чужим. На меня с укором смотрели ее глаза, но я сморгнула наваждение, растерев помаду пальцами, выходя за контур губ. Тогда на меня снова смотрела я. Я хотела занять не только ее мужа, но и ее место.

Она все время оставляла его одного, как хозяйка, которой подарили кота, но она не знает, что с ним делать. Он страдал от одиночества, от пустоты, от тишины, а я была его спасением.

Я вышла к нему с ее помадой на губах, и он осел на угол огромной, холодной кровати. По его спине разливались лучи заходящего солнца. Солнце, он и я. Это единственное, что было живым в этом мертвом доме. Я подошла ближе, смотря на него сверху вниз. Он подтянул меня за бедра и прижался лбом к животу, медленно потянув молнию юбки вниз».

На пост поступил звонок от заведующей, она просила принести карточки больных. Я заложила блокнот в свою сумку и бегом отправилась к ней в кабинет, даже не думая о том, почему она все еще здесь, а не ушла домой, как обычно. Мне хотелось как можно скорее дочитать блокнот, потому что по ощущениям оставалась пара страниц текста. Оставшаяся часть была пуста. Мне казалось, что я на пороге разгадки тайны, в которую меня не посвящали, но которую я так хочу узнать.

Я положила карточки на край стола и поспешила уйти, но заведующая меня остановила.

– Стой, стой! С тобой все в порядке? Не заболела?

Она тяжело привстала со стула, из-за чего тот выдвинулся до стены.

– Что-то ты раскраснелась, уж не жар ли? У нас тут эпидемия гуляет в соседнем отделении, не подхватила ли чего?

– Все в порядке, просто забегалась.

Я резко ее оборвала, сжав ручку двери.

– Я пойду. Зовите, если что.

Она хотела мне что-то еще сказать, но я уже прикрыла дверь с другой стороны и на цыпочках добежала обратно до поста. Мне казалось, что минута-другая и блокнот просто исчезнет. Проснется та прекрасная незнакомка или его вытащит очередной болезненный «лунатик». Еще хуже, если увидят, что я не на посту. Сразу пойдут жаловаться на то, что я сплю или пью чай в сестринской.

Блокнот был на месте. Теперь он жег пальцы. Я продолжила чтение, сгорбившись под желтым пятном настольной лампы.

«Он подарил мне новый протез. Ему нравилось, когда я обнажалась перед ним и танцевала в свете пылинок. Моя нога не казалась ему изъяном, она делала меня живой в его глазах. А мне нравилось надевать его рубашку и кружится в закатных лучах солнца, которые пронзали дом насквозь. Он неотрывно смотрел на меня, пока я ему объясняла свои законы физики и притяжения:

– Чтобы быть счастливым, нужно быть рядом с счастливыми людьми.

Он лишь смеялся и говорил, что я – его счастье. Мне было этого достаточно. Мне хватало наших встреч в их доме, его горячих рук на моей коже, его смеха на моей шее. Мы играли в догонялки. Он знал, что я плохо бегаю и беззастенчиво пользовался этим, прижимая меня в углу темного коридора или роняя на ковер возле неработающего камина.

Он задаривал меня подарками, отчего моя квартира стала похожа на склад. Я никогда их не раскрывала, словно знала, что они… Что я…».

Запись внезапно оборвалась. Я нервно пролистала несколько страниц, но нашла продолжение только в конце блокнота, на самой последней странице. Ее почерк изменился, стал более… прямым, нейтральным, как у всех, как у многих. Пропали завитушки, подчеркивания, прыгающие строчки. Ее слова вяло просматривались на белой бумаге.

«Она узнала. Конечно, она узнала. Они забрали все его подарки, даже протез! Пришли ко мне домой, сложили все в коробки и унесли. Как будто доставщик ошибся с посылкой, принес заказ не туда. Как будто моя любовь была ошибкой. Я хотела прийти к ней и объясниться. Открыть ей глаза, как она не видела, что он страдает, что он как птица в ее клетке славы и богатства! Я хотела забрать его себе. Я не хотела понимать, что я одна из многих его развлечений. Я хотела верить, что у нас была истинная любовь».

Ее записи оборвались ровно тогда, когда на посту сработала кнопка вызова. Я спрятала блокнот в карман и поспешила в палату. В ее палату.

– Тут все запищало я и вызвала вас.

На меня ошарашенно смотрела ее соседка по палате. Она спустила босые ноги на пол и попеременно смотрела то на меня, то на нее.

Она умерла на рассвете, когда лучи солнца коснулись ее лица, подсветили нити волос. Умерла без боли, во сне. Желанная смерть для многих людей. Ей не было и двадцати лет. Совсем юная.

Ее блокнот я оставила себе, потому что мертвым он ни к чему. Я положила его в коробку у себя дома. Спрятала на полке шкафа, где всегда поднимается облачко пыли, когда я открываю и закрываю дверцу.