"130"

Солнечный луч, пробиваясь сквозь пыльные занавески, играл на обшарпанных стенах. Скрип половиц, запах парного молока и сена — всё сливалось в типичное утро. На продавленном диване, уткнувшись лицом в выцветшую подушку, храпел двадцатидвухлетний Василий. Его крепкие загорелые руки бессильно свисали на пол.

— Вася, подъём! Иди скотину кормить! Десятый час уже на дворе! — раздался за дверью хрипловатый женский голос. В проёме возникла мать в сером халате, с седыми прядями, выбившимися из-под платка. В руке она сжимала мокрую тряпку, от которой пахло кислым молоком.

Василий приоткрыл левый глаз и тут же зажмурился, ослеплённый солнечным зайчиком, танцующим на потолке.

— Ма, дай поспать… Не передохнут эти свиньи, — буркнул он, натягивая одеяло на взъерошенную голову.

— Я те дам, «не передохнут»! Типун тебе на язык! — женщина шлёпнула тряпкой по косяку, брызги упали на пол. — Слышишь, орут как ненормальные? Сейчас Людка опять придёт ругаться, что наши хрюшки её дочке спать не дают!

Из окна, действительно, донёсся пронзительный визг свиней, смешанный с гоготом гусей. Вася сгорбился, словно пытаясь спрятаться в складках дивана.

— Да по барабану на эту Людку! Пусть лучше предохраняться научится! — проворчал он, потягиваясь так, что затрещали пружины. — Дембелю положен отдых, мам. Покой и тишина!

— Ах, дембель?! — Женщина шагнула в комнату, и пол задрожал под её стоптанными тапками. — Два месяца, как с поезда слез, а всё на шее у матери сидишь! Даже на ферму не устроился!

Вася вскочил одним движением, ловко увернувшись от летящей тряпки. Его камуфляжные штаны, выгоревшие на солнце, были запачканы травой — словно он и не раздевался после вчерашних посиделок.

— Все, всё иду, товарищ генерал-мать! — крикнул он, перепрыгивая через порог. — Только кофе…

— Кофе?! — взревела мать, но в углах её губ дрогнула улыбка. — Сейчас получишь «кофе»! Подойником по башке!

Парень, смеясь, выбежал во двор, где уже ждали гуси, тыкавшиеся клювами в ржавое корыто. Где-то за сараем вздыхала корова, а над крышей кружились ласточки.

— Сержант Дымовский, очистить вверенную территорию и накормить состав подчинённых! — Василий, вытянувшись по стойке «смирно», театрально щёлкнул каблуками перед покосившимся сараем. — А то лишим увольнительной на выходные! — Пародируя командирский бас, выпалил парень и сам себе рявкнул в ответ:

— Есть очистить территорию и накормить товарищ сержант! Выполняю приказ!

Лопата в его руках мгновенно превратилась в орудие борьбы с «фекальным апокалипсисом». Три дня рыбалки с Мишкой и Федькой обернулись настоящей катастрофой: кучи навоза, будто мины, заполонили каждый сантиметр скотника.

— Вот тебе и рыбалочка откликнулась… — фыркнул он, вонзая железный совок в почерневшие залежи. — Теперь эти «будущие котлеты» мстят за его трёхдневное отсутствие.

Свиньи, толпясь у ног, визжали так, будто их резали.

— Тише, хор шашлычных заготовок! — рявкнул Вася, отпихивая самого наглого каблуком резинового сапога. — Сначала уборка, а жрачка после, а пока — строевой шаг на месте! Марш!

Он распахнул окно, и солнечный луч, смешавшись с пылью, осветил мутную жижу на полу. Метр за метром лопата выталкивала «ароматные» кучи наружу, а свиной визг сливался со скрежетом лопаты в странную симфонию.

— Красота… — скривился парень, вытирая пот рукавом. — Прямо как в рекламе деревенской идиллии: «Свежий воздух, экологически чистое… э-э-э… удобрение».

Раскидав свежую солому, он с гордостью осмотрел очищенный скотник.

— Отставить визг!

Вывалив в кормушку кашу из зерна и кухонных объедков, Василий саркастически поклонился:

— Бон аппети́т, свиньи! Сегодняшний шедевр — «Рагу по-деревенски» с нотками скисшего вчерашнего борща.

Выбравшись на солнцепёк, он достал из кармана смятую пачку «Линстона». Сигарета прилипла к пальцам — руки всё ещё тряслись от напряжения.

— Ну как, сержант, доволен? — мысленно спросил он себя, глядя на сарай. — Ладно, хоть вид красивый, главное носом не дышать, — пробормотал он, наблюдая, как ветер гонит по небу пухлые облака.

Из кухни донёсся голос матери, перекрывая визг свиней:

— Вась! После уборки — картошку поливать! — раздался крик матери в окно, завтра на три дня воду отключат ироды!

— Есть поливать картошку! — автоматически вытянулся он по стойке «смирно», а потом сплюнул. — Блин, армейский рефлекс… И когда это кончится?

Тут же сообразил добавить:

— Ма, а после картошки отпуск на сутки положен? А то у меня дембельские полгода ещё не отгуляны!

— Отпуск? — засмеялась мать, выглядывая с ведром. — Сейчас получишь «отпуск»!

Растоптав бычок сапогом Вася зашёл в сарай за шлангом и вышел на «зады» — так местные называли огород за домом. Картофельная плантация на пять соток спускалась по склону к речке, будто зелёное одеяло, сшитое неровными стёжками. Весной этот участок вспахал их сосед, дядя Митя, на своём древнем культиваторе. Мужик был мастером на все руки, но только между запоями. Когда трезвел — мог за день сколотить крепкий забор, перекрыть крышу или выложить печь. Но Василий не видел его в адекватном состоянии с самого возвращения из армии. Дядя Митя жил в ритме «три дня пьёт — один работает», перебиваясь шабашками в близлежащих посёлках.

— Эх, мать, ты что, с белорусами решила посоревноваться? — тяжело вздохнул Вася, окидывая взглядом ровные ряды картофельных кустов. — Тут хоть водовоз вызывай, а не меня с лейкой!

Он присел на корточки, разминая комья земли. Солнце пекло так, что даже кузнечики замолчали. В воздухе витало пряный запах полыни нагретой ботвы.

— Ладно, начинаем операцию «Полив», — буркнул он, открывая кран, к которому был присоединён шланг. Вода брызнула веером, оставляя на листьях серебристые капли.

Где-то за речкой закаркали вороны, а из-за кустов донеслось хриплое:

— Васька! Ты ж всю грядку затопить собрался? Кто ж её сверху поливает? Листва сгорит!

Дядя Митя, шатаясь, вышел из-за кустов смородины. В руках он сжимал бутылку с мутной жидкостью, похожей на самогон.

— Э-э-э… Ты, хлопец, воду экономь! Картоха… она ж как баба — любит, чтоб нежно!

Вася едва сдержал смех и отвращение. Сосед пах, как перебродивший компот, в мутных глазах было полное отсутствие понимания происходящего вокруг.

— Дядя Митя, может, лучше вам лечь? А то упадёте — меня мать потом пенять будет.

— Я? Падать? — Мужик гордо выпрямился и тут же схватился за забор. — Да я в твои годы… Э-э-э… целыми днями на тракторе пахал!

Вася протянул шланг соседу:

— На, освежитесь. А то от вас несёт, как от самогонного аппарата.

Дядя Митя мутно посмотрел на журчащий поток воды, потом на бутылку, и неожиданно грохнулся на траву.

— Ой, ладно… Я тут полежу… Посмотрю, как ты… — забормотал он, утыкаясь лицом в подорожник.

Вася покачал головой и положил шланг между рядами. Мысли текли лениво, как вода по бороздам: «Вот и вся деревня — одни алкаши, скотина да картошка. А мать ещё удивляется, почему я в город рвусь…»

Дядя Митя ещё пару раз приходил в себя, начиная нести ересь про прививку вишни на яблоню и влияние расположения звездного неба на рост кабачков в длину и опять уходил в спячку.

— Опять нажрался, скотина! Главное, чтобы не обрыгался под окнами! — высунувшись из окна и оценив обстановку, запричитала мать. — Вась, может, ты его отнесешь домой?

— Нечего, ему не будет! Проспится, сам уйдёт, — ответил парень, спрятавшись в тени яблони.

Мать покачала головой и закрыла окно. Благоухания соседа доносились даже до неё.

Пока Василий сматывал шланги и относил их в сарай, сосед бесследно исчез, оставив после себя «подарок» — лужицу, благоухавшую кислотными нотками самогона с примесью солёных огурцов и квашеной капусты.

— Вот сука! Старый хрыч обрыгался и свалил! — выругался Вася, зажимая нос рукавом. — Теперь тут хоть противогаз надевай!

Прикопав «ароматный сюрприз» лопатой, он помчался к летнему душу. Его тело, покрытое слоем пыли, пота и свинарского «парфюма», источало амбре, которое могло бы свалить с ног даже самого стойкого десантника из его части.

Бочку для душа он мастерил два года назад, перед уходом в армию, героически затащив двухсотлитровую железную махину на двухметровую высоту.

Скинув штаны, Вася нырнул под струю воды.

— Ё-моё, вот сегодня вода кипяток! — зашипел он, намыливая голову хозяйственным мылом. — Там что, ведро кипятка в бочку выплеснули?!

Но радость длилась недолго. Внезапно напор ослаб, превратившись в жалкую струйку, а затем и вовсе иссяк.

— Чёрт! Опять бочка пустая! — заорал он, тыча вслепую в ржавый кран. — Мать, опять воды не долила?!

Ответа не последовало — мать на кухне колдовала над пирогами, не слыша воплей сына. Мыло щипало глаза, а полотенце, будто издеваясь, соскользнуло с гвоздя и шлёпнулось под лавку.

— Да что за день такой?! — завопил Вася, спотыкаясь о таз. — То Митраклий самогонщик, то вода закончилась, и ещё и полотенце-предатель!

Пришлось голышом, в одних шлёпанцах, выскочить во двор. Крутанув вентиль на ощупь, он услышал, как вода хлынула с таким грохотом, что с соседней яблони слетели воробьи, громко чирикая.

— Ааа, вот это да! — с блаженством выдохнул Василий, смывая мыльную шапку с головы.

Вымывшись и застирав в тазу вонючие штаны, Вася обернулся полотенцем и, шлёпая мокрыми тапками, направился в сторону дома.

— Привет, Васька! — прозвучало из-за покосившегося забора, разделявшего хозяйства. Голос Люды скользил, как масло по раскалённой сковороде — сладкий, но обжигающе фальшивый.

Он обернулся, словно наступил на гвоздь. Люда стояла, облокотившись на перекладину, её обтягивающий халат съехал с плеча, обнажая загар и отсутствие бретелек бюстгальтера. Василий туже затянул полотенце с розовыми зайцами, будто оно могло защитить от её взгляда — этого пристального, голодного взгляда, который когда-то заставлял его дрожать.

— И тебе не хворать, — бросил он, делая шаг назад. От неё пахло дешёвым парфюмом и грудным молоком.

— Я тут бельё развешивала, а тут такое шоу! — она засмеялась, нарочито выгибая спину. — Ты вечером что делаешь? А то у нас телевизор не показывает… И мать в город уехала.

Последнюю фразу она произнесла шёпотом, словно это было непристойное предложение. Василий почувствовал, как старый шрам на сердце заныл, будто кто-то ковырнул его ржавым гвоздём.

— Я в электронике ни бум-бум, — отрезал он, притворяясь, что не видит её надутых губ. — В армии мотористом был. Гайки крутил, да баранку.

Он повернулся к дому, но её смех — колючий, как куст шиповника — впился в спину:

— Ой, а я-то думала, ты мне поможешь…

— Тебе уже «помогли», и не раз! — резко развернулся он, указывая кивком на коляску с младенцем, который мирно сосал пустышку. На крыше коляски болталась игрушка — плюшевый медведь, подаренный им когда-то на её шестнадцатилетие.

Люда побледнела. Её пальцы вцепились в забор, будто она хотела вырвать из него доску и швырнуть в него.

— Ну и иди ты... знаешь куда?! моторист хренов!

— Дорогу покажешь? — съязвил Вася, увернувшись от яблока, которое она швырнула ему вслед. Фрукт разбился о стену сарая, оставив на досках клейкий след.

Они оба замолчали. Где-то за спиной Василия квохтали куры, а в его памяти всплывали картинки, которые он за два года службы пытался закопать:

Лето. Речка. Она в ситцевом платье, которое прилипает к мокрой коже после купания. «Вась, давай просто посидим?» — его дрожащие пальцы развязывают лямку купальника. Он, краснея до корней волос, целует её в шею, а она смеётся: «давай хоть темноты дождемся…»

Потом — поезд в глухую тайгу, жаркие письма с клятвами любви и обещанием дождаться, которые внезапно обрываются. И голос Матери по телефону: «Людочка просила больше ей не писать».

Её новый ухажёр, местный авторитет Сизый, возил Людмилу по ночным клубам, осыпал подарками и клялся подарить ей целый мир. Но стоило ему узнать, что скоро станет отцом, как тут же исчез, словно дым. Мать Людмилы, Антонина Сергеевна, почётный учитель местной школы, не выдержала позора — инфаркт сразил её в ту же неделю. Теперь Людмила, оставшись одна с растущим ребенком и разбитым сердцем и больной матерью, умоляла Василия попробовать все заново. Говорила о прошлом, о их счастливых днях, о любви, которая, как ей казалось, ещё тлела где-то в глубине. Но каждое её слово впивалось в Василия осколками.

— Что это ты, как гроза, хмуришься? — спросила мать, когда Василий, сжав кулаки, ввалился в прихожую.

Голос её звучал устало, но в глазах читалась тревога. Она знала — сын снова разговаривал с Людмилой.

— Воду для душа опять не подготовила! Пришлось мне ледяной водой обливаться, чуть не околел! — резко ответил Вася.

— Ладно, переодевайся да садись обедать. Я скоро на смену уйду… Её руки, шершавые от муки, нервно теребили полотенце.

— Щас штаны надену! — смягчился Вася, глотая комок в горле. Мать виноватой не была, но её вечное «надо» было поперёк горла.

На столе, под потёртой клеёнкой, дымился борщ — густой, с мазками сметаны, словно облаками на багровом закате. Рядом темнел пирог с капустой, корочка треснула показывая вкусное нутро. Мать пекла его с рассвета, стараясь побаловать единственного сына.

Василий ел молча, ложка звякала о тарелку. Мать, упёршись локтями в стол, пристально наблюдала. Её пальцы, натруженные, в мозолями, сжимали чашку с остывшим чаем.

— Савелий вечером на укол заедет… Может, я спрошу насчёт работы? — голос её дрогнул. — На уборку скоро людей наберут…

Ложка грохнула.

— Я ж говорил — не пойду к этому жирному скупердяю! — Копейки работягам платит, а сам на новом «Прадике» по полям фестивалит!

Тишину разорвал крик матери:

— Так найди работу сам! — мать вскочила, и чашка грохнула о поднос. — Два месяца на моей шее сидишь, увалень!

— Найду! — он рванул к двери, задев край пирога. — ЗИЛ починю, и буду на себя горбатиться!

— Ага, починишь! — её смех прозвучал как удар топора. — Первый чинил, пока печень не отсохла… Теперь ты, вылитый отец…

Мать вышла из комнаты. Дверь в спальню захлопнулась за ней. Василий стоял, сжимая кулаки. В тарелке плавали остатки борща, а пирог, будто укор, чернел на краю стола. Он проглотил остатки борща, не тронув крошки от материнского труда.

Натянув футболку с потёртым «Литрболист-спортсмен», наследие от отца, и выбежал во двор.

За сараем стоял отцовский ЗИЛ-130 с бочкой. Отец работал ассенизатором, принося неплохой заработок в дом. Но как водится в деревнях, каждый второй намеревался всучить бутылку спиртного в благодарность. Отец спивался на глазах молодого Василия. ЗИЛ встал на прикол, когда молодому человеку стукнуло шестнадцать, и с того момента автомобиль так больше не заводился. Отец беспробудно пил, клянясь матери в том, что вот-вот починит двигатель и снова начнёт работать, но цирроз печени прикончил его меньше чем за год. С тех пор «золотовоз» так и стоят, ржавея.

Василий отвязал бечевки и стянул дырявый тент с кабины. Клубы пыли подхватил ветер и понёс по улице. Он открыл дверь и привычным движением запрыгнул на подножку. Ключи от автомобиля торчали в замке зажигания, скрытые под слоем пыли и паутины. Открыв капот, он увидел что двигатель, который чинил отец, отсутствует, как и большая часть запчастей. Батя пропил все…

Вася сел на траву, облокотившись на спущенное колесо, и закурил.

На сберкнижке у него лежало триста пятьдесят тысяч рублей — наследство от проданного земельного пая его бабули. Эти деньги он собирался потратить на покупку своего первого автомобиля этой осенью.

Достав из кармана телефон, он полез искать объявления по продаже запчастей или донора.

— Вот увидишь, он ещё поедет! — со злостью и обидой в голосе он произнес в след уходящей на работу матери…