"На этом свете она тебя не дождалась..."

"Запись в журнале поступления реанимации 1-ой городской больницы: 18.08.2023, 00:01. Пациент: Таисья Николаевна М., 56 л. Обширный инфаркт миокарда. Тяжелое состояние."

В полуночной тишине, нарушаемой лишь монотонным писком мониторов, реанимация первого городского была похожа на портал в иной мир. Здесь время текло иначе, измеряясь не часами, а ритмом сердечных сокращений. Сюда, под белый, безжалостный свет люминесцентных ламп, и доставили Таисью Николаевну. Она отправилась в круиз на пароходе с молодым мужем, но на одной из пристаней ее сердце, изношенное болезнью, остановилось на пятнадцать долгих секунд. «Неотложка» едва успела.

— Очень хотелось Гоше настоящую жизнь показать, — шептала она, придя в себя и глядя на доброе, усталое лицо дежурной медсестры Шуры. Голос ее был слаб, как шелест бумаги. — Гоша — это муж мой, Игорь. Он из неблагополучной семьи, ни тепла, ни ласки, ни денег... А у меня этих денег сколько хочешь, да вот здоровья нет, его не купишь... Ладно, думаю, порадуюсь на старости лет... Все говорили, мол, двадцать лет разницы! А я вот люблю его и все! И он меня любит...

Шура сочувственно вздыхала, поправляя подушку. Она не сказала пациентке, что несколькими часами ранее видела этого Гошу — статного, тридцатипятилетнего, в идеально сидящем дорогом льняном костюме. Он стоял в кабинете Гурама Ивановича, кардиолога с сорокалетним стажем, и на его холеном, румяном лице не было ни волнения, ни сожаления. Лишь деловая, нетерпеливая собранность.

— Альфонс! — прошипел Гурам Иванович, едва дверь закрылась, с силой швыряя историю болезни на стол. — Представляешь, Шурочка? Я ему говорю: «Состояние жены тяжелейшее, нестабильное, каждый час на счету». А он мне, не моргнув глазом: «Сколько ей в среднем отводится при таком диагнозе? Нужно понимать, чтобы решить вопросы с имуществом». Его волнуют её сережки с бриллиантами и сапфировое кольцо, а не то, что человек на волоске!

Шура понимала. Таисья Николаевна в промежутках между приступами боли рассказывала, что кроме племянницы-студентки и Гоши, у нее никого не осталось.

— Замуж не выходила — все карьеру строила, — с горечью говорила она, глядя в потолок. — Компании, торговые центры, автосалоны... Деньги пошли — стала квартиры покупать. Любовники, поездки... а семью так и не создала. Тут глядь — уже пятьдесят. А сердце с юности шалит. Врачи твердят: «Покой нужен». А мне какой покой? Потом встретила Гошу. Смешно даже: на «Гелендвагене» колесо пробила. Стою, растерялась. А он на «Ладе» подъехал: «Вам помочь?». Слово за слово... Оказалось, автомеханик в моем же салоне. Стеснялся, бедный, говорил: «Я не пара тебе, поиграешь и бросишь». Не знал, что я его всей душой полюбила... Захотелось ему все дать, как сыну. Вот и перевела на него имущество, племяшке только квартиру оставила... Нельзя ли мне его увидеть, Шурочка? Хотя бы на минуточку?

Шура лишь молча качала головой, смахивая предательскую слезу. Правила реанимации были строги, особенно после недавней эпидемии. Она смотрела на эту женщину, привязанную к аппаратам, и думала о своем Лёше, стороже из морга. Да, иногда попивал, да, ворчал. Но когда у нее два года назад аппендицит вырезали, он не отходил от дверей операционной, а потом носил домашние котлеты в палату, смотрел на нее глазами, полными такого ужаса и любви, что до сих пор тепло на душе. Не то что этот... в льняном костюме.

Таисья Николаевна слабела на глазах. Гурам Иванович разводил руками: сердце выработало ресурс. Но она не уходила. Казалось, ее хрупкое тело держала на этом свете лишь одна сила — невероятная, слепая воля дождаться того, ради кого она жила. В бреду она звала его, ласково бормотала: «Игорюшенька, милый... прости, что заболела...», а потом вдруг умолкала, и в глазах появлялся животный немой укор — не ему, а себе, за то, что причиняет ему неудобства. Видавшие виды санитары отворачивались, не в силах вынести это зрелище.

В конце концов, Гурам Иванович, кряхтя, подписал разрешение на посещение. Но Гоша не приезжал. На звонки врача он отвечал с деловой вежливостью: «Да-да, Гурам Иванович, непременно. Просто сейчас очень важная сделка, подписываем документы. Вы же понимаете, она бы этого хотела». В его голосе слышалось не просто безразличие, а почти раздражение — как будто его отрывали от очень важного дела назойливой ерундой.

Таисья Николаевна умерла в последнее утро сентября. За окном сияло уходящее бабье лето, такое же пронзительное и обманчивое, как ее надежда. На ее восковом, сильно постаревшем лице застыла маска невысказанной боли. Шура, стоя у койки, беззвучно плакала, гладя ее холодную руку.

Через два часа в больницу явился Гоша. По просьбе Гурама Ивановича, вещи передавала Шура. Он был все так же безупречен и свеж. Его серые глаза скользнули по ее заплаканному лицу без всякой эмоции. Он взял конверт с украшениями, достал из кармана ювелирную лупу и принялся внимательно изучать каждый камень, сверяя его огранку с памятью.

Шуру от этой сцены затошнило. «Неужели он думает, мы тут камни воруем?» — пронеслось в голове.

— Игорь Сергеевич, — тихо, но четко сказала она, заставив его поднять на себя взгляд. — Не по-христиански это. Не попрощаться с тем, кого вроде как любили.
Он на мгновение смутился, на его лбу выступила легкая испарина.
— Дела... — начал он оправдываться.
— На этом свете она тебя не дождалась, — продолжила Шура, не слушая, и ее голос прозвучал как приговор. — Значит, будет ждать на том. Все дороги рано или поздно приводят сюда. И она своего дождется.

Он побледнел, резко сунул конверт в портфель и, пробормотав что-то невнятное, почти выбежал из комнаты.

— Шур, чего это альфонс-то наш, как ошпаренный, из больницы летел? — позже спросила ее тетя Наташа, уборщица из приемного покоя, знавшая все больничные сплетни. — В машину врезался, дверь чуть не снес, и помчался, будто черти его гонят.
Шура лишь махнула рукой: «Пусть живет как хочет. Его дорога».

Прошло пять месяцев. Зима сковала город хрустящим морозцем. В травматологию поступил мужчина после жуткого ДТП на загородной трассе. Его новенький «Гелендваген» на идеально чистом, но подернутом утреннем ледком асфальте вдруг резко вынесло на встречную полосу, будто кто-то сильный и невидимый рванул руль. Лоб в лоб с фурой.

Парень был не жилец: черепно-мозговая травма, переломы, разрывы.

— Шур! — остановила медсестру в приемном покое запыхавшаяся тетя Наташа. — Это ж наш-то, альфонс! Помнишь, с кардиологии? Говорят, ехал с той самой дачи, что покойная ему завещала. Осматривал свои владения. Недолго поцарствовал... А чего ты ему тогда такое сказала-то, а? Глаза у него пустые такие были, когда он убегал...

Шура вздохнула и посмотрела в окно, на голые ветки деревьев.

— Да ничего особенного, Наташ. Просто напомнила, что от себя не убежишь. И что за каждым поворотом может кто-то ждать. Царство ей Небесное, рабе Божией Таисии. Хорошая была женщина, только несчастная очень...

Врачи боролись за жизнь мужчины до последнего, но тщетно. Его сердце остановилось в полночь. В ту самую минуту, когда пять месяцев назад в эту же больницу поступила Таисья Николаевна.

"Ну вот, Таечка, встречай своего Гошу," — печально усмехнулась Шура, наблюдая через стекло в операционной, как ночной санитар равнодушно закрывает простыней лицо покойного.