"Нельзя тебе тут..."

Голубевы купили дачу. Ну как дачу? Домик в старом СНТ с романтическим названием «Лесная Поляна». Двухэтажный брусчатый сруб, не первой свежести, но крепкий, пахнущий смолой и сеном. Главным достоинством участка был не сам дом, а то, что начиналось сразу за покосившимся забором – бескрайний, дремучий, как из русской сказки, лес. Для семьи заядлых грибников именно он стал решающим аргументом. А уж то, что цена оказалась на удивление низкой, Голубевы сочли за счастливую случайность, подарок судьбы после долгих поисков.

Тот день, четверг, обещал быть прекрасным. На небе – ни облачка, воздух – насыщенный и сладкий от хвои и цветущей липы. Голубевы ждали гостя – брата главы семейства Михаила, Григория. К его приезду готовились основательно: съездили на ближайший рынок, запаслись отборной свининой для шашлыка и ящиком ледяного пива. Михаил с сыном-подростком Артемом уже разводили огонь в новеньком мангале, с наслаждением вдыхая дымок, щекочущий ноздри. Суета была приятной, предпраздничной.

Первая тревожная нота прозвучала тихо, почти незаметно. На станции, что находилась по ту сторону лесного пригорка, просвистела последняя электричка. Вслед за ней почти дотлел оранжевый июльский закат, и синий сумрак начал стремительно сгущаться над СНТ.

«Миш, ну где Григорий-то?» – нетерпеливо спросила Людмила, Голубева-мама, вытирая руки о фартук. Она смотрела в темнеющую щель между деревьями, где угадывалось начало просеки.

«Пап, может, дядя Гриша заблудился?» – предположил Артем. И добавил, по-мальчишески прямолинейно: «Кушать очень хочется!»

Михаил крякнул что-то невнятное и примерно в двадцатый раз набрал номер брата. И снова из трубки донесся равнодушный металлический голос: «Абонент временно недоступен…» Здесь, в глуши, эта фраза звучала особенно зловеще.

«Черт бы побрал этого абонента!» – прошипел Голубев-отец, плотоядно уставившись на ведро с замаринованным мясом и запотевшие бутылки в переносном холодильнике. Нервы сдавали у всех. «Ладно, черт с ним! Давайте пожарим хоть немного, а то Артем помрет с голоду».

Ужин прошел в тягостном, тревожном молчании. Даже вкуснейший шашлык казался пресным. Лес, днем такой дружелюбный и манящий, теперь стоял черной, непроглядной стеной, и в его тишине чудилось что-то настороженное, выжидающее.

Григорий добрался до дачи брата почти под утро. Он вошел в калитку не шагом, а чуть не ползком, пошатываясь, словно привидение, выбравшееся из преисподней. Его рубашка и джинсы насквозь промокли от росы и пота, лицо и руки – в ссадинах и кровоточащих следах от комариных укусов. Он был бледен, его глаза, широко раскрытые, затравленно метались по сторонам.

Переодевшись в сухое и приняв из дрожащих рук брата стопку водки «для сугрева», он обжег горло и начал рассказывать, сбивчиво, захлебываясь.

Оказалось, Григорий по ошибке вышел на одну станцию раньше. На платформе ему встретились двое местных мужиков, с виду – обычные деревенские. На вопрос, как пройти к СНТ «Лесная Поляна», они, посовещавшись, махнули рукой: «Да тут напрямик, через лес, по просеке. Минут сорок ходу, не больше».

Григорий так и сделал. Сначала было светло, тропа, действительно, хорошо просматривалась. Но вскоре что-то пошло не так. Просека стала сужаться, теряться среди бурелома и зарослей папоротника в человеческий рост. Никакой ясной дороги, о которой говорили мужики, не было. А вскоре глядь - уж закат! Летом в лесу это происходит мгновенно: на равнине еще светит солнце, а под сенью деревьев сгущается синий, почти черный сумрак.

И тени ожили.

«Я сначала думал, что это у меня от усталости в глазах двоится», – голос Григория срывался на шепот. Темнота стала сгущаться, шевелиться, обретая плотность. Лес наполнился глухим, настойчивым гулом. Не словами, а скорее ощущением, что его обсуждают, рассматривают со всех сторон тысячи невидимых существ. Голоса были вовсе не доброжелательными, а полными какого-то странного, холодного любопытства. Как ни убеждал себя мужчина, что это лишь игра воображения, страх все глубже проникал в сознание.

А потом он увидел их. За частоколом елей, в глубокой лощине, чернели покосившиеся, проросшие мхом кресты. Заброшенное деревенское кладбище. И такой примитивный, животный ужас обуял Григория, что он, не разбирая дороги, бросился наутек! Он метался между деревьями, ветки хлестали его по лицу, цеплялись за одежду, но казалось, что это что-то живое хватает его, пытается удержать. Гул голосов становился все отчетливее, переходя в нечленораздельное глухое рычание, вой и дикий, противный скрежет. Словно что-то огромное, невидимое и зловещее с трудом продираясь сквозь чащу, преследовало его, чтобы уничтожить.

И вот, когда казалось, что еще немного – и он сойдет с ума, рядом раздался спокойный, хриплый голос:

«Эй, приятель, ты чего тут забыл? В такую-то пору?»

На небольшой поляне, освещенной бледным лунным светом, стоял пожилой мужчина в длинном плаще егеря, с двустволкой, перекинутой через плечо. Он строго смотрел на Григория. Тот чуть не заплакал от облегчения. И – о чудо – странные лесные звуки отступили, стихли, будто их и не было.

«Заблудился я! К брату еду, Михаилу Голубеву, может, знаете?»

«Да как не знать! – егерь хмыкнул.– Сосед мой. Я Иван Петрович, лесник здешний, заодно сады охраняю. У меня домик справа, как в ворота зайдешь, а у них – чуток подальше слева…»

В этот момент из глубины леса донесся низкий, протяжный стон. Шум снова стал нарастать, приближаться.

Иван Петрович резко повернул голову, прислушался, и его лицо стало серьезным, почти суровым. «Нельзя тебе тут», – глухо, но очень твердо сказал он, хватая Григория за локоть и решительно выталкивая его с поляны к едва заметной тропинке. «Ступай быстро по той дороге, там увидишь просеку. Беги по ней без оглядки! Понял? Не оглядывайся, что бы ни случилось! Что бы ты ни услышал, просто беги вперед!»

Он толкнул Григория так ощутимо, что тот едва не упал. И – о чудо – просека оказалась всего метрах в пяти, ясная, как на карте. И как он раньше ее не замечал? Сердце бешено заколотилось.

Следующее, что помнил Григорий, – это бег. Безумный спасительный бег. Чтобы ускориться, он сбросил сначала тяжелый рюкзак, потом куртку. А сзади нарастал оглушительный грохот. Это был не звук поезда – сам лес словно обрушивался на него. Визг, завывание, свист тысяч голосов, скрежет камня по камню. На затылке он чувствовал горячее влажное дыхание, но он, помня наказ егеря, не оглядывался, пока не вылетел на открытое место, где серебрилось под луной шоссе, ведущее к воротам СНТ.

«Спасибо, что егерь вывел, а то бы не говорили мы с тобой тут…» – закончил свой рассказ Григорий, осушая третью стопку и потихоньку обретая способность мыслить здраво.

«И правда, спасибо Ивану Петровичу! – воскликнул Михаил, чувствуя, как камень спадает с души. –Надо будет проставиться за твое спасение! Какой только чертовщины в лесу не насмотришься…»

Утро было солнечным, и ночные кошмары под его лучами казались нелепым бредом. Пока к калитке Голубевых не подошла председатель СНТ, бодрая пенсионерка Кузьминична. Лицо ее было печальным.

«Соседи, слышали новость? Вчера в больнице егерь наш Иван Петрович умер. От сердечного приступа. Собираем на помощь вдове. Вы с нами?»

Михаил онемел. «Когда… когда это случилось?» – с трудом выдавил он, переглядываясь с побледневшим братом.

«Утром еще, вчерашним. Жена давеча позвонить не успела, растерялась. Сегодня вот только узнали…»

В дачном домике повисла гробовая тишина. Григорий молча налил в стопку водки, рука его уже не дрожала. Перед глазами встало суровое лицо егеря, умершего, по словам Кузьминичны, еще утром того дня в больнице. Его последние слова: «Нельзя тебе тут…» ... Мужчина мотнул головой и одним глотком осушил рюмку.

Ближе к обеду, подгоняемые смесью страха и любопытства, Голубевы втроем пошли на ту самую просеку поискать брошенные Григорием вещи. Лес днем был обычным – птицы пели, солнце пробивалось сквозь листву. Они шли совсем недолго. Сначала нашли куртку, вернее, то, что от нее осталось. Она была изодрана в мелкие, почти одинаковые клочья, будто ее пропустили через промышленный измельчитель. Чуть дальше валялся рюкзак. Он был не просто порван, а вывернут наизнанку, растерзан, его содержимое словно пережевано гигантскими челюстями.

Никто не сказал ни слова. Голубевы просто развернулись и пошли назад, к дому, не оглядываясь и думая об одном и том же. Просека была прямой и ясной, но лес уже не казался таким гостеприимным и безобидным. И хотя кое-где под соснами золотились лисички и отсвечивали белыми боками боровики, не хотелось сходить с широкой, залитой солнцем лесной дороги...