"Предательница"

Любви Великих ЕМ и ВВ посвящается!

Пожилой мужчина сидел на стуле в большом пустом доме, глядя с грустью на портрет своей жены. На всех фото, украшающих стены их дома, они так молоды и свежи, беспечны и жизнерадостны. На этом портрете ей всего лишь тридцать. Всего лишь… Это был рассвет их творческих сил и мировой славы. Восторженная публика: министры, президенты и короли с королевами, наравне с обычными почитателями их таланта, рукоплескали им стоя. Множество раз их вызывали «на бис» и они охотно угождали обожаемым поклонникам. На сцене им не было равных. Каждое выступление проходило с полнейшим аншлагом. А ведь билеты на их премьеры и на выездные спектакли было совершенно невозможно достать.

В руках он держал пожелтевший листок, на котором — таким родным и знакомым почерком — было написано ее последнее прощальное послание к нему. Бумага истрепалась, а буквы выцвели, но он всякий раз, в день ее смерти, доставал его и перечитывал.

С тех пор минуло долгих пятнадцать лет. Пятнадцать лет без нее. Где он совсем один, ведь она была не просто его женой. Она была партнером по сцене и самое главное — другом. Она была тенью его души. Неотъемлемой частичкой сердца. С годами он, конечно же, наиболее остро понимал, что не просто частичкой. Важным и значимым огнем, который поддерживает тепло в его «очаге». Во имя которого хочется: творить, созидать, летать, мечтать… жить и любить. Любить не только эту женщину, но и мир вокруг — в котором есть она. И когда ее не стало, вместе с ней умерла та — самая светлая — часть его бытия, его земного существования, где они десятки лет были вместе: репетировали, шутили, покоряли сцену, встречались с общими друзьями, отдыхали, беседовали, проходили вместе испытания и переживали неудачи. Детей им Бог не дал. Видимо так было предрешено судьбой и они, с болью в сердце, принимали это. Имея оглушительный успех, не всякой женщине улыбается счастье познания материнства. Вот и ей не дано было стать доброй заботливой мамой… никогда. Это жестокое слово «никогда». Способное лишить веры в будущее, обнулить настоящее и обесценить прошлое. Карьера и состояние здоровья не позволили им иметь собственных детей. А работа и друзья, которых с каждым годом становилось все меньше — в силу естественного хода времени — не могли заменить и тысячной части того, что его самая близкая женщина значила для него.

Воспоминания. Какой же болезненной — оглушающей словно эхо былого — тоскою они выматывают душу. Возвращают в те дни, когда они танцевали свой танец огня. Словно языки единого пламени. Соприкасаясь: каждым изгибом, каждой частичкой кожи, каждой клеточкой своего существа. Это было больше чем танец. Триумф двух знаменитых талантливых людей оголяющих свои чувства на публику. Дарующих каждым выступлением бурю эмоций почитателям их игры. Игры тел, касаний, взглядов, движений, плавных линий, а еще… еще сияние их сердец. Ведь именно на сцене они сверкали! Сверкали на грешной Земле так, как в бездонных голубых просторах сияет небесное светило, озаряющее наши повседневные заботы.

Он еще продолжал работать, передавая свой опыт молодым. Общение с юностью подзаряжало его истощенные жизненные энергетические батарейки, но с каждым годом это помогало все меньше. Помимо сцены, у него была еще одна страсть — он увлекался живописью. Все его друзья и знакомые отмечали одну существенную особенность — ни на одной из его картин не было изображения его супруги. Великой! Именно так и никак иначе называли ее современники. Многие, приближенные к их кругу, удивлялись и, непременно, интересовались, в чем секрет такого парадокса, но он, неловко смущаясь, всегда уходил от ответа на этот вопрос. А он был. Конечно же был. Да только в силу своего благородства и уважения к той, что была столько лет рядом, он никому и никогда не говорил правды. Опять это пресловутое «никогда». Способное: ранить, огорчить и… убить.

За окном цвела ранняя весна. Цвела… Именно это время она выбрала, чтобы уйти. В тот черный для него год, всего несколько месяцев назад, они отметили ее семидесятилетний юбилей. Было много гостей и поздравлений. Но он уже тогда почувствовал, что его муза совсем не рада этому юбилею. Что-то мучило ее душеньку, томящуюся сомнениями, разочарованиями и… безысходность. Внешне все выглядело замечательно, вот только его — человека знающего ее уже шестьдесят четыре года, из которых сорок восемь лет они были мужем и женой — было не провести.

Он чувствовал, что ее настроение изменилось. Она часто стояла подле зеркала изучая свое лицо. Фигура у нее по прежнему была прекрасной, как в годы молодости: худенькая и изящная, хрупкая и гибкая. Ее ноги были такими же крепкими и стройными. А вот лицо. Лицо выдавало ее возраст с лихвой. И она ненавидела то, что отражалось в зеркале. Словно увядающее сморщенное яблоко, теряющее свою свежесть, смак и, вместе с тем, привлекательность и вкус. Усугубляло положение то, что по всему дому висели фотографии, с изображениями танцующей примы, во всех главных партиях балетных постановок — в расцвете ее славы. А из «кривых» зеркал на нее взирало уже совсем другое — чужое лицо, изборожденное безжалостными линиями и пигментными пятнами, знаменующими утекающее время и несовершенство этого мира.

Как любящий мужчина, он неустанно уверял ее, что она по прежнему прекрасна. Что в женщине главное шарм и обаяние, а не внешняя оболочка. Надо принимать себя любой. Но она ему не верила. Не хотела верить. Продолжая изводить себя, терзаясь противоречиями и неприятием себя такой… несчастной. Да, да она была несчастна. И присутствие рядом того, кто любит и принимает ее любой — не спасало. Он же понимал ее. Чувствовал. А потому, предложил ей сделать пластическую операцию: подтянуть кожу, расправить морщины, кинуть вызов природе и освежить, так сказать, внешность. Многие женщины, недовольные собой, так поступают и даже совсем юные. Но она отказалась. Оправдывая это тем, что, мол, лицо она подтянет, волосы подкрасит, а что делать с кожей рук и шеи? Что делать с телом, которое уже не такое гибкое и послушное, как в годы ее молодости? Что делать с теми травмами, полученными в молодости, и которые сейчас — с возрастом — напоминали о себе все чаще, откликаясь болезненным стоном, а порой и криком — все чаще и чаще.

И если он, занимаясь с молодежью и передавая им свой опыт, только заряжался от учеников, щедро бьющей через край энергией и молодостью, то с ней происходило прямо противоположное. К тому же, это ноющее напряжение в ее груди, когда молоденькие балерины заглядывались с интересом на своего преподавателя, не давало покоя: ни днем, ни ночью. Она понимала, что для них он до сих пор представляет интерес. Они смотрят на него с восторгом и восхищением. Он по прежнему красив и привлекателен, не взирая на его возраст. Красив. А она… Как же она?

Ученики воспринимали ее, исключительно, как строгую учительницу, но никто уже не рассматривал ее как женщину. Не видел в ней той самой обожаемой и желанной примы. Не замечал былого обаяния и харизмы. Она, привыкшая к мужскому вниманию и поклонению, очень тяжело переносила это угасание и утрату своей женской привлекательности. Последней каплей стало «уважительное» обращение к ней привлекательного молодого человека, в магазине, который неосознанного и достаточно деликатно, назвал ее бабушкой. Для нее это стало ударом.

Бабушка! Она бабушка! Та, у ног которой лежали все сцены мира! Чью руку целовали Президенты и Короли! Вдруг превратилась в бабушку. Дряхлую морщинистую старушку. Подобную всем тем бабкам, что никогда в своей жизни не знавали вкуса славы. Опять это «никогда». Теперь она как все. Она с ними на равных и уже никогда не будет иначе.

С особой тяжестью навалилось осознание того, что она так и не сумела родить ребенка. Ее измученное травмами и нагрузками тело, не справилось с этой задачей и ребенок погиб, так и не родившись. Ей не посчастливилось стать мамой. При этом сейчас она, неожиданно, стала бабушкой. Только сейчас она поняла весь горький смыл цитаты Оскара Уайльда из его книги «Саломея»: «Душа рождается старой, но становится всё моложе. Это комедия жизни. Тело рождается молодым и стареет. И вот это — трагедия». Или по иному: «Трагедия старости не в том, что человек стареет, а в том, что он душой остается молодым».

Это надломило ее. Она не хотела быть старой, сгорбленной и сморщенной старушкой. Примириться с этим было выше ее сил. И она приняла решение.

Он об этом, конечно же, не догадывался, но тяжелые предчувствия все же мучили его. А тут, словно специально, ему нужно было уехать за границу, на работу по контракту. Всего-то на пару месяцев. Никогда, в последующие годы, он себе этого не простил. Да. Опять жестокое слово «никогда». Мысль о том, что если бы он остался, то смог бы уберечь ее от этого шага, ни на один день не покидала его. Но ответственность всегда была его отличительной чертой. И он уехал. Потом, перебирая в памяти все события и, особенно момент прощания, он понимал, что тогда она прощалась с ним навсегда.

Когда мужчина, в очередной раз, позвонил ей вечером, что делал каждый день и она не взяла трубку, его сердце сжалось от чувства свершения непоправимого. Утром он тоже не смог дозвониться и позвонил ее маме, чтобы она проведала свою дочь — его жену. Мама нашла ее лежащей в постели и уже холодной. А на столике лежал запечатанный конверт, на котором было написано только одно одинокое слово. Его имя.

Он бросил все и уже через пять часов был дома. Ее уже увезли. Плачущая мать передала ему конверт, он вскрыл его и, кривя лицо от физической боли, начал читать:

«Милый мой, любимый и родной!

Я ухожу. Я так решила! Я не могу жить старой и немощной! Пусть меня запомнят Великой, какой я была всю нашу счастливую жизнь!

Единственное о чем я тебя молю — прости меня! Я ухожу и оставляю тебя совсем одного! Знаю, что поступаю подло и эгоистично! Что ты никогда бы не поступил так со мной! Помню, что ты хотел, чтобы мы состарились вместе — рядышком друг с другом! Я знаю, что глядя на меня, ты всегда видел меня той молодой стройной и красивой — твоей лебедушкой, как ты меня все время называл! Я все помню!

Но я вижу свое отражение в зеркале! И это дряхлеющее сморщенное тело вызывает у меня только отвращение, с которым я не могу и не хочу больше жить.

Прости меня, любимый. И живи дальше! Настанет момент, но ты его — заклинаю тебя всей нашей любовью, не торопи — когда мы снова будем вместе. Уже навсегда!

Ты ни в чем не виноват, и я хочу, чтобы ты об этом знал! Только благодаря твоей любви и заботе, я не ушла еще десять лет назад, когда в последний раз вышла на сцену.

Прости и прощай. Твоя Лебедушка».

Горло мужчины сжала невидимая рука. Беззвучные слезы застелили убитое горем лицо. Никому и никогда он не показывал это письмо. Никогда. Пришлось приложить немало усилий, чтобы никто ничего не узнал и даже не подозревал о существовании этого тайного послания. Официально она скончалась от остановки сердца, во сне.

Потом были пышные похороны и погребение на главном кладбище страны. А ее могилу увенчал огромный камень с ее именем и годами жизни и смерти. Настоящий памятник, отлитый из бронзы, где они будут вместе — танцующими на сцене — установят по его просьбе позже, уже после того, как его самого похоронят рядом. Памятник, общая плита, инструктаж племянников… все уже было оговорено и ждало своего часа.

А он остался жить. Жить без нее. Он, конечно же, простил ее, свою Лебедушку. Вот только обида… терзающая душу обида на ее предательство, никогда окончательно не уходила. Никогда.

Бережно сложив письмо, он аккуратно вложил его обратно в конверт. Затем спрятал пожелтевший от времени конверт в сейф, окликнул собаку и покинул дом направляясь к машине.

Пора было ехать к ней, к его Лебедушке, которая улетела навсегда, оставив его одного, на этой такой огромной и такой опустевшей без нее Земле.