Радуга: Назад в СССР

Как там назывался рассказ Шукшина про алкоголиков — «А поутру они проснулись»?

Мы с Ленкой проснулись под вечер. Но я вам скажу — просыпаться с бодуна вечером тоже неприятно и тягостно. Умываясь в ванной, я внезапно услышал встревоженные Ленкины крики. И чего разоралась? Выгнать бы ее — пусть домой идет, к родителям, и там орет. Но пока не могу — я в запое, и очень надо, чтобы хоть какой-то крокодил рядом находился. Вдвоем и подыхать веселее.

Только не подумайте, что я какой-нибудь алкаш. Никогда я алкашом не был и не считал себя таковым. Я не валялся в подворотнях, под забором — тем более. Всегда пил культурно, дома. Ну или недалеко от дома, на Радуге, с товарищами, которых знал с детства. Ну, бывало, еще в гостях. А чтобы под забором — Боже упаси!

А десять с лишним лет назад так и вовсе завязал. Как раз я тогда жил с Ленкой, и мы ушли в очередной запой. Месяц не просыхали! Еле как мне тогда удалось спрыгнуть со стакана. Но самочувствие не улучшалось. Что, думаю, такое? Неделю уже не пью, а температура держится и хреново как-то. В поликлинику я, понятное дело, не ходок. Там очереди и хрен к врачу попадешь.

Тогда братик — он у нас богатый парень, почти все наследство от родителей себе отжал, — оплатил мне лечение в частной клинике. Оказалось — почки расширены, печень увеличена, а поджелудочная подорвана.

В общем, с тех пор я не пью совсем. Ленку выгнал взашей, пустые бутылки выбросил и завязал. Хожу на работу — сутки через трое дежурю на автостоянке. По пути захожу в магазины, покупаю продукты для себя и Жульки, моей собачки. Сам готовлю, и, между прочим, неплохо получается. Даже Ирка любит иной раз зайти и отведать моей стряпни. А уж она и рестораны может себе позволить, и разные деликатесы.

И все же, раз в два-три года я срываюсь. И всегда думаю врезать чуть-чуть и прекратить. Не получается. Пара рюмок непременно затягивает в запой на месяц. Тогда опять в моей квартире появляется Ленка, водка-пиво, и я сам себя в такие дни ненавижу.

— Ты что орешь? — я выскочил из ванной, промокая на ходу лицо и шею полотенцем.

— А то, — посреди комнаты стояла тощая растрепанная Ленка в домашней майке и шортах, — ты в курсе, что у нас ничего нет?

— Как ничего нет? — замер я на мгновение. — Оставляли же специально на опохмел. Ты в холодильнике смотрела?

— Смотрела!

— А в тех бутылках точно ничего не осталось? — я заглянул под стол, проверяя бутылки.

— Да они все пустые, Сережа!

— Так это ты, небось, все и выпила!

— Да конечно! Смотри, вон Яшка твой прилетел! Слышишь?

Я выпрямился и посмотрел через тюль на балкон. Там, на перилах, и впрямь стрекотала большая сорока, которую я называю Яшкой. Знает, что на этом балконе пожрать дадут.

— Сейчас дам, сейчас дам птичке, — я пошел на кухню, нарезал тонкими пластами молочную колбасу и привычным движением кинул на перила из окна кухни.

Яшка проглотил несколько кусочков, а один, самый большой, унес в клюве. Каждый день прилетает, и по нескольку раз. Сам поест и птенцам своим тащит.

Что же я еще хотел на кухне сделать? А, большой мешок для мусора.

— Складывай, — я вошел в зал с открытым мешком, и Ленка начала проворно бросать туда пустые бутылки.

В прихожке уже стояли несколько таких мешков, туда я и закинул новый. Завтра утром все вынесу. А сейчас пойду постою на балконе, подышу воздухом. Не сидеть же в зале — на Ленкину рожу смотреть.

Я окинул взглядом притихший двор, сверкающий во тьме фонарями да двумя освещенными окнами детского садика. Да, пара стаканов пива сейчас бы не помешала — выпить и уснуть. Но куда пойти, у кого попросить? Друзей давно нет. И даже Радуги, у которой мы любили собираться, нет — ее недавно снесли.

Самые лучшие друзья ушли еще в начале двухтысячных. По одной и той же причине — тоска и водка, — только при разных обстоятельствах. Я еще при их жизни содрогался, видя, как они сидят на воде и водке. И задавался вопросом — как не боятся умереть? Кстати, закрадывалось подозрение — может, просто жить не хотели в наступивших реалиях? Не смогли смириться, что Советского Союза, где мы никогда не переживали о завтрашнем дне, больше нет?

Поднял глаза на небо, во тьме которого медленно проплывали подсвеченные лунным сиянием облака. Где-то есть Марта — как и я, последняя, кто остался в живых из нашей компании, — но она так далеко! И после ее последнего приезда я не захотел хотя бы созваниваться, несмотря на все ее попытки вновь наладить отношения…

Внезапно во двор влетела машина. Мигнув габаритами, припарковалась в кармашке. Хлопнула дверца, и я разглядел в темноте бегущую фигуру в светлом брючном костюме.

— Сережа! Сережа! — дрожащий от волнения женский голосок под моим балконом.

Неужели Ирка? И, кажется, в компании моего балбеса. Вон он подошел, встал рядом с ней. Вместе, видать, приехали. Ох, не нравится мне, что они в последнее время так сдружились. Ладно, потом что-нибудь придумаю, сейчас не до этого.

— Мелкая, ты, что ли? — крикнул я.

— Я, — отозвался Иркин голос. — Ты нам откроешь?

— Конечно! Спрашиваешь еще… Заходите!

Я вернулся в зал и повеселевшим тоном сказал Ленке:

— Радуйся, пиво само пришло. И приберись хоть немного…

При взгляде на Ирку я всегда вспоминал известную народную мудрость — если женщину хорошо уложить в самом начале, то можно пользоваться ее благорасположением до конца своих дней.

Мы познакомились двадцать с лишним лет назад, когда мне было уже сорок, а Ирке всего двадцать пять. И десять лет встречались. Как она терпела все мои закидоны — одному Богу известно. Ведь самого главного для женщины — любви, я ей так и не дал.

Да и никому я не мог этого дать… после Марты. В первые же дни знакомства с новой пассией я доставал свой огромный потрепанный дембельский альбом с картинками, нарисованными на кальке фломастером. А там лежали все мои фотографии — и детские, и подростковые, и армейские. И фотографии Марты, и письма от нее.

Все, как на духу, рассказывал — что встречаться мы с Мартой начали, когда нам было по шестнадцать лет. Что виделись мы с ней каждый день, и любили друг друга буквально до потери сознания. Да-да, бывало, я Марту обнимаю, а у нее ноги подкашиваются от избытка чувств. Мы мечтали пожениться, когда я вернусь из армии. А когда я вернулся, отслужив два года, ее уже не было в городе — вышла замуж за выпускника военного училища и уехала с ним по распределению в Севастополь.

Но Ирка на что-то надеялась — кто их, женщин, разберёт? Десять, да даже чуть больше десяти лет, она провела со мной. А потом терпение лопнуло. Девушка бросила меня, бросила надоевшую работу в библиотеке. И устроилась логистом в процветающую фирму. Стало получаться. И очень быстро она так поднялась! Теперь у нее было все — деньги, две квартиры, машина, драгоценности. Даже муж порядочный появился.

У нее муж, у меня Ленка. Но при этом мы продолжали общаться, созваниваться, заходить в гости друг к другу. Разумеется, заядлые сплетники нас подначивали, дескать, не просто так мы общаемся. Неправда полная! Мы люди порядочные. И если уж расстались, как любовники, то остались просто друзьями, и более никем.

И дружба эта была выгодна в первую очередь мне. Стиральная машинка в ванной, кухонный гарнитур и холодильник на кухне, телевизор в зале — все это было куплено на Иркины деньги. В магазине мы договаривались, что это в долг, и я отдам, как только смогу. Но я на стоянке зарабатывал мало, отдать не получалось, и постепенно долг забывался. Ирка никогда не напоминала, не требовала вернуть. Я, естественно, тоже не вспоминал.

И пенсию мне назначили только благодаря Иркиной помощи. Сам бы я ее не выбил. Пришел туда первый раз, а мне говорят, дескать, стажа всего восемь лет, какая пенсия. А как это восемь лет? Я в армии только два года служил, на заводе несколько лет. И потом водителем сколько отработал — и на пассажирских автобусах, и на грузовиках.

Ирка не поленилась, написала письмо прямо в администрацию президента, как она умеет. Все живописала в красках — и то, что мой работоспособный возраст выпал на девяностые, когда людей официально не оформляли, а простой человек в этом не виноват. И то, что пожилым необходима помощь государства ничуть не меньше, чем детям или другим социальным группам. Потому что без прошлого, как известно, нет будущего.

Второй раз мы пришли туда вместе с Иркой, и нам сказали, что разыскали все автобусные предприятия, и те подтвердили весь стаж. Только теперь одного балла не хватало. Нам предложили внести взносы — тридцать тысяч рублей, что мы и сделали. Точнее, Ирка свои деньги внесла, и после этого я стал регулярно получать пенсию.

— Ой, а можно мы не будем разуваться? — пискнула Ирка, с ужасом глядя на почти черные, замызганные, в разводах и пятнах, полы.

— А мы и не будем разуваться, — рявкнул недовольно мой балбес.

— Ну что, — перешел я к делу, — у нас пиво закончилось.

— Сережа, тебе нельзя! — зачастила Ирка. — Мы так за тебя переживаем! Мы же хотим, чтобы ты был живой и здоровый. Ну разве можно столько пить? Ты уже месяц пьешь!

— Кто «мы»? — я засунул в рот сигарету, взглянул на нее насмешливо.

— Ну мы все, — развела она руками, — и я переживаю, и Марта на днях звонила из Севастополя. Она так расстроилась, что ты пьешь!

При упоминании имени Марты Ленка скривилась, как будто ее заставили выпить безалкогольного пива.

— Она сама позвонила? Или ты ей написала, что я пью?

— Она позвонила, хотела тебя с днем рождения поздравить. А я говорю, так и так, он в запое. И она так расстроилась!

Марта мне перестала звонить после того, как я не ответил на несколько сотен ее звонков. Зато подружилась с Иркой, регулярно с ней созванивается, переписывается, передает мне приветы и песни нашей молодости. Я в ответ тоже передаю и приветы, и песни.

— И мама за тебя переживает, — вставил и мой балбес свои пять копеек. — Она видела вас с Ленкой в магазине и ужаснулась. Позвонила мне, говорит, ты хоть проведай их. Живые они там или как?

Мама моего балбеса — это моя бывшая законная супруга. Так уж получилось. Когда я пришел из армии и узнал про Марту… Ой, вспоминать не хочется. Одно скажу — если бы она тогда мне позвонила или написала — я бы пешком отправился за ней в Севастополь.

Но она не звонила и не писала. А я совсем молодой, нормальный, здоровый парень. В общем, стала за мной бегать одна девчонка из соседнего дома. Я у нее, видите ли, первая любовь и все такое. Конечно, я не удержался. Вскоре она забеременела, и меня буквально вынудили жениться. «Ах, девочка так влюблена! Ах, какой подлец — жениться он не хочет!» — кричали хором родители и брат. «Давайте я алименты ей буду всю жизнь платить, только не жениться», — безуспешно отбивался я.

Потом была свадьба — самая банальная, с фатой и куклой на бампере. Помню, как я сидел во главе стола с новоиспеченной супругой и думал: «Скорее бы эта пьянка закончилась!».

Потом родился мой балбес. Вы думаете, у него нет имени? Есть. Я назвал его Андреем в честь своего друга Кашаева. Только не стану я называть этим именем балбеса, который всю юность кололся, нигде не учился и не работал, а потом еще и внука мне подарил — инвалида. Ежу понятно, что ребенок больной из-за наркоты, которой злоупотреблял папаша.

Как он умудрился слезть с наркотиков, я не знаю. Но слез, начал работать. И теперь ходит, весь обвешанный толстыми золотыми цепями, с массивной золотой гайкой. И орет на каждом углу, что он топовый электрик, входящий в пятерку лучших электриков города.

А у отца который год света на кухне нет. Вот такой он электрик! Топовый!

Через несколько лет после рождения моего балбеса я собрался и ушел из семьи. Мало того, что супруга была нелюбимой, так еще и хозяйкой оказалась… топовой, то есть, никуда не годной. И в других делах не устраивала. А я, поскольку в любви мне было отказано, решил с этих пор женщинами лишь пользоваться. И ушел к Вике, которая замечательно готовила и создавала уют. И жил с ней, пока у нее не лопнуло терпение…

— Кстати, почему вы на звонки не отвечали, дверь не открывали? — поинтересовалась Ирка. — Я сколько раз заходила, и под балконом звала…

— А мы же уезжали к Сережиному армейскому товарищу в деревню, — объяснила Ленка своим скрипучим голосом. — Совсем недавно вернулись. Вот и не открывали — нас дома не было. А на звонки Сергей не мог ответить, он телефон нечаянно утопил.

— У тебя нет телефона, и ты молчишь? — повернулась ко мне Ирка.

Ну хватит!

— Дайте нам на пиво, — возмущенно потребовал я, — трубы горят! Вы что, хотите, чтобы мы вообще тут…

— Ира, — поддержала меня Ленка, — да пойми ты — так лучше будет! Мы выпьем и хоть поспим. А завтра в завяз пойдем. Я тебе обещаю, завтра Сережа пить не будет.

— Ира, пойдемте в магазин в самом деле, — вон, даже мой балбес правильные мысли высказал. — Короче, деньги мы вам не дадим, мы сами за пивом сходим.

— Купите еще сигареты, хлеб, колбасу и рыбу для кошек, — сказал я, — в подвале котята появились, каждый день есть просят.

— Папа, ну вечно ты всех кошек и собак в округе кормишь, — закатил глаза мой балбес, — ладно-ладно, все купим.

— Ох, Серега такой неуправляемый, — доносились из прихожки Иркины причитания, потом дверь хлопнула.

Пока они ходили, я флегматично разглядывал фотографии в рамках, стоявшие в глубине серванта. Мама — еще совсем молодая, и я — четырехлетний. Глазки, распахнутые навстречу прекрасному неизведанному миру, светятся озорством и неуёмной энергией. И весь вид маленького человека полон ожидания чудесного будущего.

А так бы и было. Но — целая жизнь прошла, а ничего не сбылось. Чего я достиг? Потерял две квартиры в девяностые — одну из-за ошибки риелторов, другую — по собственной дурости. Закопал свои таланты. Семью не создал. Живу в квартире, которая моя всего лишь наполовину. Зато у братика и дом, и половина этой квартиры, и еще одна квартира. Все потому, что у него семья и одна верная жена смолоду. А у меня этого стержня не было.

Хлопнула дверь. Ирка с моим балбесом поставили на стол пакеты с пивом, едой и сигаретами. Ленка принялась их разбирать, а я вдруг почувствовал на себе неотступный неприятный взгляд. Я поднял глаза на своего балбеса:

— Ты чего набычился?

Тот стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на меня:

— Ты мне скажи, — строго потребовал он, — что ты собираешься делать? Твои мысли по поводу происходящего? Устремления, ориентиры? Долго ты пить собираешься? Долго будешь мотать всем нервы?

— Да какие ориентиры? — воскликнул я. — Посмотри, никого ж нет на Радуге! Да и саму Радугу недавно снесли. Так какая разница — пью я или нет?

— Ах, так? Ты не можешь жить без своих собутыльников, с которыми там стоял вечерами? Для тебя нет смысла без них, да? А как же я? У тебя есть сын, брат, племянник — все твои родные и любящие люди! А ты всё своих дружков забыть не можешь?

Я хмыкнул. Ну, о чем с ним говорить, что он понимает обо мне и моих проблемах? Да и захочет ли понимать? Откуда ему знать, что на Радуге не только мои друзья когда-то собирались? Туда вообще-то и Марта приходила, чтобы со мной увидеться. И познакомились мы именно там. И поцеловались впервые тоже там.

Если бы она хоть раз позвонила или написала тогда, сразу после армии! Клянусь, я пешком бы пошел в Севастополь и забрал ее оттуда.

Но она появилась через двадцать лет после моего дембеля, представляете? И прямо на пороге моей тогдашней квартиры. Без звонка, без предупреждения.

Я тогда жил с Викой в центре города — в квартире, которая досталась мне от бабушки. Вика, я уже упоминал, была женщиной хозяйственной. И в те дни уехала к своим родителям в деревню заготавливать овощи. Времена были трудные, и огород сильно нас выручал.

Несмотря на то, что я временно холостяковал, обстановка находилась в полном порядке — везде чистота, блеск. Батя мой был больно суровым, вот и приучил меня с детства следить за собой.

Я как раз приехал со смены, вышел из душа. И услышал условный стук в дверь. Так стучали мои друзья.

Я открыл дверь и остолбенел — на пороге стояли Андрюха Кашаев и… Марта.

— Привет, — она вошла без тени смущения, с пакетами, полными дорогих бутылок и закусок, — а я искала тебя по прежнему адресу. Не нашла. Пришлось идти к Андрею, спрашивать, где ты сейчас живешь.

— А ты где сейчас живешь? — у меня так колотилось сердце, что стук в ушах отдавался набатом.

— Я? Там же, в Севастополе. Приехала родных проведать. Где можно сервировать стол?

Мы с Кашаевым насмешливо переглянулись. Вот же бабы. Как стала женой офицера да уехала в Севастополь, так сразу — не просто «накрыть» стол, а «сервировать». Выглядела она тоже слегка по-другому. Не девочка-ромашка, а холеная прекрасная сорокалетняя женщина.

Вместо юношеских длинных волос — короткая стильная стрижка. Вместо блузки — водолазка, поверх которой золотая цепь с кулончиком, вместо короткой юбочки — длинная юбка с боковым разрезом.

Кашаев был парень с понятием, надолго не задержался. И вскоре мы с Мартой остались одни. Как будто и не было этих двадцати лет. Я забыл напрочь про Вику, про дела, про все. Мы провели вместе весь день и всю ночь.

— Знал бы ты, сколько раз я хотела вернуться, — горячо шептала она, — я ведь не люблю мужа и никогда не любила. Но у меня элементарно не было своих денег на билет, я ни дня не работала. Да и куда возвращаться? С двумя детьми на руках. Родители сами ютились в однокомнатной. А ты — я понятия не имела, примешь или нет.

— Ты могла написать.

— Я писала, а ты не ответил.

— Ах, да, — я схватился за голову, — мои родители ведь оттуда переехали. А ты на старый адрес писала, правильно? Слушай, а зачем ты вдруг замуж побежала? У тебя ведь я был.

— Сама не знаю, я была как… как обкуренная, что ли. Как в тумане. До сих пор не пойму, как так получилось. Детей мечтала от тебя иметь, а родила от другого. И теперь полностью от него завишу. Он видит, что я его не люблю, и издевается. Если бы ты все знал!

«Ты мне всю жизнь разрушила», — хотел я сказать. Но не сказал — она ведь и себе жизнь сломала.

— Ты же ко мне в армию приезжала, второй раз и вовсе незадолго до дембеля, — вспомнил я, — все же хорошо было. Я думал, вернусь и мы поженимся.

— Да, но… Я хотела, чтобы ты о нашем будущем переживал, а ты только и говорил о своих друзьях.

— А как мне было о них не переживать? Кашаев на флот угодил служить на три года. А Жонорова в дисбат упекли.

— А я сделала вывод, что тебе друзья важнее меня. И всегда они будут на первом месте. Вот и оступилась. У меня теперь в жизни единственное утешение — доченьки. Если бы ты их видел — такие красавицы, такие девочки хорошие. Они у меня погодки, одна восьмидесятого года, другая — восемьдесят первого.

Меня как будто ошпарили на мгновение. Доченька восьмидесятого года? При том, что Марта приезжала ко мне в армию в семьдесят девятом? Но она не сказала, что это моя дочь. А я постеснялся уточнить.

Наутро мне позвонили с работы. Я тогда возил грузы на контейнеровозе, и смену пропустить не мог. Поцеловал спящую Марту и побежал.

После смены меня встретила разъяренная Вика:

— Так, значит? Пока я на огороде кувыркаюсь, ты тут с Мартой в постели!

— А где она? — я взволнованно осмотрелся.

— Ты совсем, что ли? Представь себе, я ее выгнала! Прихожу домой, а тут… Я у нее спрашиваю «ты кто?», а она мне таким наглым тоном: «А ты кто?». Как будто она тут хозяйка, а не я. Как тебе не стыдно, Сергей? Я понимаю, что ты ее забыть не можешь. Но неужели я за столько лет не заслужила элементарного уважения? Ведь я все для тебя делала! Короче, выметайся из квартиры. Я тебе деньги за твою долю отдам…

— Что? — офигел я. — Это же квартира моей бабушки!

— Ага, и дедушки тоже. Только я здесь прописана, и в приватизации участвовала. И обратно в деревню не поеду, и не надейся! А с тобой больше жить не буду!

Она трезвонила у меня над ухом, как будильник, заведенный с вечера. Да, виноват, не удержался — треснул ее по лбу. В первый и единственный раз ударил женщину.

Мерзкая баба наняла адвоката. Я долго вынашивал планы, как бы подкинуть ей взрывчатку. Но кончилось тем, что она отдала мне деньги за половину квартиры. И их хватило, чтобы купить малюсенькую малосемейку. Через пару лет и малосемейку у меня забрали. Оказалось, риелторы что-то напортачили в договоре. А я подписал тот договор, не глядя. Привык, что в советское время все по-честному было.

Я пришел жить к маме в проходную комнату. Родственники собрали домашний совет. Братик и отец орали с пеной у рта, что я ненадежный, пьющий. Особенно меня уязвило, что батя обозвал меня подкидышем.

— А кто ты еще? — выговаривал он. — У нас в семье, кроме тебя, алкоголиков отродясь не было. Обижается он…

И распределили так: брату загородный дом, отцовская квартира и половина этой квартиры. А мне лишь половина этой, маминой квартиры, и только после того, как мамы не станет.

Прошло еще пятнадцать лет. Родители умерли, брат жировал со своим наследством. Ирка меня бросила. Зато появилась Ленка.

И тут опять приехала Марта. Она уже овдовела, детей вырастила и даже обзавелась внуками. И мы опять провели с ней незабываемый день и такую же прекрасную ночь.

— Я не смогу здесь остаться, — сказала она, — у меня в Севастополе все — и дети, и квартира трехкомнатная. Свой стоматолог, свой косметолог. Поедем со мной туда. Будем там вместе жить. Хоть и потеряли столько лет, а человек рядом в любом возрасте нужен.

— Марта, — ответил я, — а у меня здесь могилы родителей. У меня здесь брат. И, согласись, ты ведь тогда меня продала. Я себя уважать перестану, если прощу такое. Если бы ты позвала тогда, после армии, я бы пешком за тобой пошел. А сейчас — нет. Уезжай и больше мне не звони.