Рафаил

Лилии вошли в цвет и радовали глаз Ибн Шаха. В его саду украшений было довольно чтобы усладить самого вана пхастри - лесного отшельника: камерунские розы с вечной росой на лепестках, корундовые россыпи флоксов, пышные столпики гиацинтов и этого и много чего другого было в изобилии, потому воздух приобрел здесь сладковатый привкус и стал густым, как молоко.В зеленеющей тени джунглей нежился, дорогой сердцу, Ибн Шаха тигр Рафаил который в отличие от других животных, уж точно понимал своего хозяина, и часто в вечерние часы можно было увидеть, как вдвоем они провожают закат, каждый размышляя о своем. Такое благолепие продолжалось до тех пор, пока глазам раджи не дозволялось найти в своем саду Лалит. Девочкой он добыл ее еще, будучи кшатрием – воином, в одном походе, так она осталось с ним по его собственному желанию, но право сказать она жила не как рабыня, а как еще один цветок в саду Ибн Шаха. Как любимый цветок. За все десять лет он касался ее только своим млеющим взором, и только тишина была ему ответом. Он с очарованием наблюдал жизнь и смерть всякого цветка, и с еще большим очарованием за тем как росла Лалит. С лепестками, багровеющими от алой крови, становились краше ее губы, плоды полнились соком и склонялись к земле, также глаза Лалит вбирали суть жизни и невинно опускались, когда встречали раджу. Всегда одна она гуляла по искусственному лесу и была в чести и у тамошнего хозяина – Рафаила. Несмотря на его царственный вид и бесспорное благородие, другие слуги, почему то не признавали в нем власти равной своему человеческому господину. Явно храбрецы, с пылким сердцем, могли подойти к нему ближе и обласкать, но никогда это не было подношением, а только самоутверждением для таких людей. И чем больше их приходило, тем страшнее становилось недовольство зверя, тем мощнее он вопрошал по ночам у Ибн Шаха свой престол. Девушка же искренне почитала его, разделяя в тени пальм свою тоску и боль увядающей красоты. В особо жаркие дни она взбиралась на волны его колышущейся от вздохов шерсти и находила отдушину, слушая стук горячего сердца.

Так время потихоньку отнимало черноту волос, последние удовольствия и ускользающую власть разом. Тогда во дворце засуетились: из дальнего похода наконец вернулся сын Ибн Шаха. Поприветствовав отца, он в окне увидел ту самую маленькую девочку, с которой проводил детство и которую оставил здесь когда-то. В военных странствиях он не имел столько времени чтобы утончить душу, сколько было в распоряжении у Ибн Шаха, а потому Лалит для него ничуть не изменилась, став только достойной наградой по возвращению. Старик все понимал и хоть любил своего сына равно так же, как и Лалит внутре возымела место ревность, разъедающая отцову любовь. Молодой человек, сломя голову кинулся в сад, где полдня искал девушку, но та бесследно исчезла в душной темноте зарослей кипариса. Вечером, за чашкой масалы Ибн Шах поведал своему преемнику о тигре живущем в саду, о его привязанности к девушке и что она сама скорее погибнет, чем оставит зверя томиться здесь одного. В груди Ибн Шаха теплилась надежда, что после такой новости сын бросит затею добиваться красавицы и без ссоры подарит старику в полной мере наслаждаться своим сокровищем. Однако на следующий день, Ибн Шаха ни свет ни заря всполошили слуги, говоря о том, что принц, прихватив джезайль, ушел в сад. Осознавая, до чего может дойти, раджа бросился вниз в одной сорочке, поминая свою глупость. На задворье послышался выстрел и когда Ибн Шах, весь в поту, достиг сада, увидел окровавленное тело распластанное в кустах, а невдалеке играла на свету блестящая шкура Рафаила. Старик горько и с обидой поглядел вслед тигру, но не сделал ничего, чтобы отомстить за смерть принца, Рафаил с этого дня продолжил мирную жизнь в своих угодьях.

Прошел год, раджа с концами засел во дворце и на все приглашения отвечал отказом. Последнюю радость – Лалит, он терял в ядовито-зеленом хаосе сада, который сам и запустил. Шипы терновника, так жгуче кололи, что прорваться через них он и думать забыл. В одну безлунную ночь, высматривая Лалит в саду и не дождавшись ее, Ибн Шах обезумел: он подозвал самого преданного шудру и попросил достать для него джезайль. Стоя на террасе, выпустил он две пули в шелестящую листву, еще две пули в качающуюся на ветру гроздь винограда и одну пулю в ратуфу забредшую сюда полакомиться фруктами. В отчаянии он произнес:

- Ну, где же ты Лалит, выходи, не бойся! Я разорву тигра голыми руками, если он обидит тебя! Вернись ко мне! Лалит! Лалит! Лалит! – тени сгущались, из черноты вышел на крик Рафаил. Оторопь взяла Ибн Шаха, когда глаза подчеркнутые неземной желтизной смеряли его старческие члены.

- Мой друг, Ибн Шах, - проговорил Рафаил, - должно быть ты пресытился плодами, которые давала тебе моя земля, красота ее опалила твой разум, и ты позабыл, что все это время гостил здесь. Я видел, как ты украшаешь это место, мне нравились твои минареты и купола башен, мне нравились неприступные стены, за которыми ты спрятал поистине великолепный сад. Я полюбил твои деяния и открытия, несмотря на то, что год от года ты забывал про своего соседа, но я все равно был здесь, потому, как чувствовал, что нас скрепляют общие корни. Я любил тебя, Ибн Шах, пока сам не стал украшением твоего сада. Пока ты не захотел силой отобрать Лалит. Пока не оказалось между мной и тобой сталь.

Я покидаю тебя, так как чувствую – нет боле у тебя ничего кроме твоего сада.

Таков был ответ Рафаила. Затем он подхватил на спину, сидящую в кустах Лалит, и в мгновение перемахнул через забор дворца.

Холодный ночной ветер задувал под одежду раджи, в зелени ему мерещился труп принца Атмана.