Раненый Волк

Ветер выл, как раненый зверь. За окном, поглотившим все краски мира, кружилась белая мгла, не оставляя ни клочка серого неба, ни черных силуэтов сосен. Снег бился в стеклянные поверхности с тихим, настойчивым шуршанием, пытаясь проникнуть внутрь, но тройные рамы и тепло очага надежно хранили свой маленький мирок.

В этом мире царила Лика.

Она сидела, поджав босые ноги, в глубоком плюшевом кресле, сжимая в ладонях тяжелую керамическую кружку. Пар от только что заваренного чая с мёдом и травами щекотал ноздри, смешиваясь с запахом смолистых дров, потрескивающих в камине. Это был ее ритуал, ее щит против зимней стужи. Огонь отбрасывал на стены причудливый танец бликов, которые скользили по корешкам книг, прыгали по стеклам медицинских шкафов с инструментами и ласкали морды чучел лесных зверьков, подаренных ей благодарными пациентами.

Лика закрыла глаза, позволив теплу разлиться по телу. Здесь, в этой глуши, за тридцать километров от ближайшего поселка, она нашла то, чего так долго искала в шумном городе, — безмолвный, глубокий покой. Тишину, нарушаемую лишь звуками, которые она сама выбирала: треск поленьев, завывание ветра за окном — не как угроза, а как напоминание о том, сколь надежны стены ее убежища.

Ее взгляд блуждал по комнате, с любовью выхватывая знакомые детали. Этот старый дом с покатым полом и низкими потолками она не унаследовала — она его заслужила. Вспомнились долгие летние месяцы, когда она вместе с нанятыми со всей округи мужиками заделывала щели, красила стены, ворочала тяжелую мебель. Ладони тогда были стерты в кровь, спина ныла по ночам, но с каждым вбитым гвоздем она чувствовала, как вбивает его в фундамент своей новой жизни.

На каминной полке, рядом с часами с кукушкой, стояла старая фотография в деревянной рамке. На ней — она, лет десяти, с родителями. Все трое смеются, залитые солнцем на фоне того самого города, от которого она сбежала. Она не стирала эту память. Она просто переставила ее в иной контекст. Тогда была жизнь «до». Яркая, шумная, полная чужих ожиданий. А здесь, в лесу, началась жизнь «после». Ее собственная.

Она не была отшельницей. По вторникам она ездила в поселок, принимала животных в маленьком веткабинете, общалась с местными. Но к вечеру четверга она всегда возвращалась сюда, к своему очагу. Эта свобода выбора — быть среди людей или остаться наедине с собой — была для нее дороже любых благ цивилизации.

Лика встала, чтобы подбросить в камин новое полено. Жар опалил ей лицо, когда она открыла тяжелую чугунную дверцу. Пламя жадно лизнуло сухую древесину, и в воздухе взметнулись сонмы золотых искр. Она постояла так мгновение, глядя, как огонь пожирает то, что когда-то было частью леса, того самого, что стеной стоял вокруг ее дома. Симбиоз. Она брала у леса дрова, а взамен лечила его обитателей.

На дубовом столе, служившем ей и обеденным, и рабочим, лежала раскрытая книга по фармакологии и папка с историями болезней. Завтра предстояло навестить старого Егора, проверить, как поживает его корова после тяжелых родов. Мысли о предстоящих делах возвращали ее к реальности, grounding her, как говорили психологи. Ее мир был построен на простых, понятных вещах: помощь, забота, конкретный результат.

Она подошла к окну, протирая ладонью запотевшее стекло. За ним был хаос. Метель сносила все ориентиры, превращая знакомый пейзаж в абстрактное полотно, написанное белой и серой краской. Было что-то гипнотическое в этой мощи, в этой слепой, неодушевленной ярости стихии. Лика прижала лоб к холодному стеклу, чувствуя контраст тепла своего тела и льда снаружи.

Внезапно ее внимание привлекло движение. Не в самом окне, а в отражении. Свет от камина падал так, что она видела в стекле не только свою тень, но и кусочек лесной просеки, уходящей вглубь. И там, в этой серой дали, клубилось что-то темное. Не просто тень, а хаотичное, живое пятно.

Вороны.

Десятки, если не сотни черных птиц, поднятых ветром, метались над одним и тем же местом, образуя вихрь. Лика нахмурилась. В такую погоду любая птица с мозгами должна была искать укрытие. Такое поведение говорило лишь об одном — панике или пиршестве. И то и другое было плохим знаком. Скорее всего, там лежала добыча, возможно, подранок, погибший от пули охотника или от лап более крупного хищника.

Профессиональный долг ветеринара вступил в немой спор с инстинктом самосохранения. «Сиди дома, — шептал внутренний голос. — Ты не знаешь, что там. Метель усиливается». Но другой голос, более тихий и настойчивый, возражал: «А если живой? Если можно помочь?»

Вороны, заслышав ее приближение, с громким, негодующим карканьем взмыли в воздух, их черные силуэты растворились в снежной круговерти. Лика подняла фонарь выше, освещая то место, над которым они кружили.

И замерла.

На снегу, резко алея на фоне белизны, было пятно крови. Но не простое, бесформенное. Это был след. Четкий, прерывистый, но неоспоримый след из алых капель и мазков. Он был большим, слишком большим для зайца или лисы. И он вел не вглубь леса, куда могло уйти раненое животное, надеясь найти укрытие.

Сердце Лики учащенно забилось, смешивая страх с любопытством. Она медленно, словно завороженная, пошла по кровавой дорожке. След петлял, местами почти пропадая под слоем снега, но его общее направление было неумолимым. Он вел ее через двор, мимо сарая, прямо к ее собственному порогу.

И там, у самых дверей ее дома, лежало То, Что Оставило Этот След.

Огромный волк. Его темно-серая шкура, покрытая инеем, сливалась с сумерками, но алое пятно на плече ярко пылало, как сигнальный огонь. Он лежал без движения, его могучая грудь едва вздымалась в прерывистом, хриплом дыхании. Даже поверженный, истекающий кровью, он выглядел величественно и страшно.

Лика опустилась на колени, не чувствуя холода. Ее профессиональный мозг уже анализировал ситуацию: пулевое ранение, потеря крови, шок, переохлаждение. Но поверх этого накатывала простая, человеческая жалость и ужас перед величием зверя.

«Все будет хорошо, дружок», — прошептала она, и ее слова унес ветер. Она знала, что должна действовать. Сейчас.