Раритет

Я не верил своим глазам.

Наконец-то, после десятилетий отчаяния, мои долгие поиски увенчались успехом. Я мог бы написать немало леденящих душу подробностей о своих странствиях в неведомых дебрях Африки, которые до сих пор остаются лишь смутными пятнами на географических картах; о тайных экспедициях в забытые гробницы, где крошащиеся от губительного времени каменные саркофаги заключают в себе богохульные останки черных магов затонувшей Лемурии и легендарной Атлантиды; об исполненных ужаса бдениях над разваливающимися в руках заплесневелыми фолиантами, сочащимися космической злобой и непостижимыми человеку знаниями, способными испепелить неподготовленный разум.

Год за годом я все глубже постигал запретные искусства: некромантию и демонолатрию, теургию и мантику, енохианскую магию и гоэтию, электродуговую сварку второго разряда и резьбонарезание. Мое перо не в силах описать ужасы, которые я испытал среди покосившихся дольменов Бретани, в заледенелых и безжизненных пустошах Антарктиды, на чудовищных дискотеках в Ербогачёне и Усолье-Сибирском.

За это время в моих дрожащих от ужаса и жадного любопытства руках побывали многие книги, от одного лишь упоминания которых волосы встанут дыбом на голове даже самого завзятого смельчака. Unaussprechlichen Kulten мрачного фон Юнцта, «Хтаат Аквадинген» и «Книга Эйбона», «Культы гулей» и кошмарная De Vermis Mysteriis, приписываемая чернокнижнику Людвигу Принну. Все они открыли мне свои тайны, но увы! – среди них не оказалось того, что мне было нужно.

Мне довелось прикоснуться и к запретному проклятому «Некрономикону», некогда сотворенному безумным арабом Абдулом Аль-Хазредом, бесследно сгинувшим где-то в занесенном песками Иреме, который стерегут джинны. Один седобородый профессор Мискатоникского университета, воздевая к потолку аудитории скрюченный артритом палец, хриплым шепотом вещал в своей лекции о том, что на всем свете существует не более шести копий этой мерзкой книги, которые в свое время не успели предать огню.

Я мог бы с легкостью опровергнуть его слова, поскольку в первый раз «Некрономикон» попался мне на полке захолустного универмага, где он соседствовал с учебником истории под редакцией Мединского. Неизвестно, что было хуже. Полгода спустя умерла моя тетя, которая в завещании указала меня наследником весьма значительной суммы, а еще – своей двухкомнатной квартиры в поселке Верхняя Синячиха. Когда я начал разбирать вещи покойной тетушки, чтобы подготовить старую квартиру к продаже, оказалось, что родственница была владелицей сразу двух экземпляров редчайшего «Некрономикона». Первый послужил подпоркой под одной из ножек кособокого кухонного стола, второй же лежал на полочке в уборной, соседствуя с детективами Дарьи Донцовой. Судя по всему, детективы пользовались большей популярностью.

Месяц спустя еще один экземпляр «Некрономикона» в запретном греческом издании 950 года я обнаружил в городской библиотеке, на стеллаже в разделе «Детская литература». Непристойные рисунки шариковой ручкой убедительно доказывали интерес юного поколения к творению Аль-Хазреда. Библиотекарша сказала мне, что книгу часто выдают на руки.

Всего я насчитал семьдесят четыре экземпляра этой невероятно редкой книги, которые мне довелось увидеть своими глазами. Сейчас, когда я пишу эти строки, вспоминаю, что последний из них я лениво пролистал лишь вчера, коротая время в ожидании заказа, который мне должны были выдать во «Вкусно и точка». «Некрономикон», кем-то забытый, сиротливо лежал на подоконнике, прикрытый какой-то книжкой – романом в жанре young adult. Кажется, это было «Лето в пионерском галстуке», один вид которого заставил меня содрогнуться в мистическом ужасе. Сжимая в руке пакет с чизбургером, я опрометью кинулся прочь, чувствуя, как манящий шепот трижды проклятой литературоведами книги проникает в самую душу. Нет, я не про «Некрономикон».

И все же, шаг за шагом, по крупицам собирая утерянные сведения, с головой погружаясь в хтонический ужас вымирающих деревень и миазмы старых овощехранилищ, я почти – о, это «почти»! – доискался до желаемого. Мои поиски привели меня в один из бункеров, некогда построенных великой империей СССР на самом ее последнем издыхании. В этом заросшем бледными корнями и фосфорическими грибами бункере, кроме огромного запаса тушенки и старых противогазов, я нашел ветхую пожелтевшую карту. Чья-то твердая рука поставила на ломкой бумаге крест красным как кровь карандашом. Уверенный почерк с сильным нажимом вывел: «Здесь могут водиться...». Дальше текст обрывался и только красная черта, скользнувшая за край карты, рассказывала понимающему человеку о последних ужасных минутах обитателя бункера. Рядом лежала вторая карта с таким же крестом. Надпись гласила: «И здесь тоже». Всего карт оказалось с десяток, кресты хаотично расползались по ним, и я понял, что мои поиски еще долго не закончатся.

Спустя несколько месяцев я выяснил, какой из крестов был настоящим. Это стоило мне остатков душевного спокойствия, нескольких пальцев на левой руке (до сих пор я чувствую боль, которую причинила мне тяжело обрушившаяся чугунная крышка люка с выбитым на ней страшным непроизносимым заклятием ТЕПЛОЦЕХ МЯСОКОМБИНАТ) и последних остатков теткиного наследства.

В Долине Царей, чьи мрачные скалы вздымаются к раскаленному египетскому небу, у самой подошвы горы Эль-Курн, окрестности которой, казалось бы, давно изучены археологами, начиная с Масперо и Говарда Картера, я обнаружил до сих пор неведомую никому гробницу. Когда плита, закрывавшая вход, показалась из-под каменной осыпи, я с содроганием прочитал высеченное на ней предостережение, грозно гласившее: «Смертный, ты, который дерзнул нарушить мой покой! Дабы не обрушился на тебя гнев Анубиса, ярость Себека и клыки Баст, помни, что перед входом должно зачистить напильником гнездо упора стопора оси блока шестерен заднего хода во избежание задира втулки блока шестерен».

Все, что было высечено дальше, стерло безжалостное время, но одних лишь этих слов мне хватило, чтобы преисполниться страха. И все же я не отступил. Высоко подняв трещащий искрами факел, я ступил в удушливую тьму, и каждый мой шаг глухо отдавался среди каменных стен, сомкнувшихся надо мной. Крошечное светлое пятно входа давно скрылось за спиной, и лишь факел бросал отсветы на плиты с выбитыми на них барельефами. Только искоса я осмеливался бросить на них взгляд. Точно во сне мелькали передо мной изображенные в разрезе чуждые механизмы и странные машины. Под ботинками что-то хрустело – возможно, то были кости глупцов, отважившихся спуститься в гробницу до меня.

Я ожидал ужасов, способных заморозить человеческий мозг леденящим холодом космических бездн, сотворенных ползучим Азатотом и свирепым Ньярлатхотепом, вечно танцующим среди галактик. Но погребальная камера была пуста, с голыми стенами, не отмеченными ни единой фреской или резьбой. Лишь посредине стоял кубический пьедестал из отполированного оникса, на котором что-то лежало. Перешагнув через валяющиеся под ногами три или четыре тома «Некрономикона», Святой Грааль и жезл Моисея, я, чуть дыша, приблизился к нечестивому алтарю.

Факел вспыхнул особенно ярко, и в его мятущемся, дергающемся свете я увидел то, ради чего терпел столько бед и лишений. Я протянул руку и откинул пыльную обложку, которой неисчислимые эоны лет не касались человеческие пальцы.

Да! Это был полный экземпляр Книги Ненужных Страданий, о которой даже сам безумный араб Аль-Хазред говорил с благоговейным ужасом, лишь вскользь упоминая, сколько жертв ей было принесено. Еще никому не удалось увидеть ее в первозданном состоянии – лишь как груду полуобгоревших листов. Но вот я стоял тут и лицезрел невозможное.

Изъеденные скарабеями страницы зашелестели передо мной и сами собой открылись на нужном месте. Я жадно склонился над инкунабулой, впитывая каждое слово, не обращая внимания на стенания бесплотных теней, тянущих ко мне свои костлявые, перепачканные маслом и бензином руки.

«Для снятия полуоси необходимо отвернуть болты крепления защитного чехла дифференциала к картеру главной передачи, затем отвернуть болты крепления полуоси к фланцу ступицы, отвести в сторону полуось и вынуть ее вместе с чехлом».

Вместе с чехлом! Я судорожно перевел дыхание и продолжил читать, не замечая, что говорю вслух:

– При отсоединении полуоси только от фланца ступицы колеса следует немедленно вдвинуть…

– Вдви-и-инуть! – завыл кто-то прямо над моим ухом, но я даже не вздрогнул, поглощенный чтением.

– …полуось в дифференциал и привязать ее к рычагу подвески, в противном случае сухари могут выйти из пазов полуосевых шестерен, что приведет к спаданию сухарей с пальца, поломке дифференциала или картера коробки передач!

Вой теней разом смолк и настала мертвая тишина. Только где-то в темноте, которую не мог разогнать догорающий факел, струйки песка с сухим шуршаньем сыпались из щелей погребальной камеры.

Я медленно закрыл книгу, ладонью стер пыль с обложки и благоговейно прочитал выцветшее, почти невидимое название. «Руководство по ремонту автомобиля ЗАЗ-965А». Потом сунул книгу в сумку, щелкнул застежками и пошел к выходу.

Выбравшись наружу из глубин, полных кошмаров, я глубоко, с вновь пробудившейся в душе жаждой жизни, вдохнул горячий воздух Долины Царей. Потом сунул руку в карман куртки и достал спутниковый телефон. Мой собеседник откликнулся почти сразу, после второго гудка.

– Аллё! – я улыбнулся, услышав знакомый ворчливый голос.

– Это я.

– Чё так долго-то? Достал?

– Достал, деда.

– В целости?

– До последней странички.

– Да ты чё? Ну, тогда в субботу приезжай. Бабка шанежек напечет, в баньке попаримся. Но сперва закончим с этой колымагой чертовой. Сколько лет уже в гараже ржавеет, итить его.

– Обязательно закончим, деда.

– Ну все, бывай тогда, внук.

Я сложил антенну и стал неторопливо спускаться вниз, аккуратно выбирая место, куда поставить ногу. После всего, что мне пришлось пройти, не хватало только поскользнуться на древних булыжниках.