Разделённые звёздами

Белый свет заливал белые плиты, отражаясь от стеклянных фасадов зданий-игл, которые пронзали искусственное небо. Площадь, раскинувшаяся в сердце столицы Фонда Порядка, была безупречной. Ни единой соринки. Ни единого изъяна в геометрии. Она стояла на возвышении центральной трибуны, тонкая и прямая, как натянутая струна, а внизу, застыв в геометрически выверенных рядах, на неё смотрели тысячи людей. Их лица были спокойны. Их молчание было абсолютным.

Жюли ля Турнье сделала шаг к трибуне. Каждое её движение было выверено, отточено до совершенства, словно танец, который она репетировала всю жизнь. Ни единой лишней складки на ткани её простого, белоснежного платья. Ни единого выбившегося волоска в её гладко убранных тёмных волосах.

Рядом, подобный монолитной тени, стоял её отец, Архитектор Филипп ля Турнье. Он не смотрел на дочь. Он смотрел на толпу, на своё творение — на идеальное, упорядоченное общество.

Голос Жюли, усиленный акустической системой, полился над площадью. Он был чистым, ровным и абсолютно бесстрастным.

— Порядок — это не цель, — произнесла она, и слова, которые она не писала, но знала наизусть, разнеслись в тишине. — Это единственно возможная форма существования разумной жизни. Гармония достигается не в поиске индивидуальности, а в её растворении во имя общего блага. Великое Размежевание очистило нас от хаоса прошлого. И наш долг — хранить эту чистоту.

Она замолчала. В ответ не раздалось аплодисментов. Тысячи голов одновременно, в полной тишине, склонились в едином, выверенном жесте одобрения.

Жюли вернулась на своё место, рядом с отцом. Он не повернулся к ней, лишь на мгновение встретился с ней взглядом. Лёгкий, едва заметный кивок. Высшая форма похвалы. Её лицо оставалось безупречным и непроницаемым, как полированный мрамор.

***

Стены её комнаты были интерактивными панелями, транслирующими успокаивающий вид на медленно вращающиеся кольца Сатурна. Воздух был стерилен. Тишина — абсолютной. Жюли стояла посреди этого идеального пространства, и идеальное белое платье казалось теперь тюремной робой. Она медленно, почти ритуально, сняла его и облачилась в простой серый комбинезон.

Подойдя к одной из стен, она провела рукой по гладкой поверхности. Изображение Сатурна на мгновение подёрнулось рябью. Жюли приложила ладонь к едва заметной панели, и её зрачок сузился, когда тонкий луч сканера прошёлся по сетчатке. Стена беззвучно отъехала в сторону, открывая то, чего не должно было существовать в этом мире — небольшую, тускло освещённую нишу. Внутри, лишённый стандартных протоколов безопасности, гудел самодельный терминал.

Её пальцы забегали по клавиатуре с лихорадочной, скрываемой ото всех скоростью. Командные строки сменяли друг друга. Она не искала развлечений. Она искала яд. Информационный яд, который был противоядием от удушающей чистоты её мира.

Защитные системы Федерации были почти совершенны, но Жюли знала их архитектуру изнутри. Она не ломала стены — она находила трещины. И вот одна из них поддалась. На экране возникло то, ради чего она рисковала всем. Зернистое, искажённое помехами изображение. Архивный файл класса «Эпсилон», подлежащий уничтожению.

На экране двигались люди. Мужчины и женщины в грубой, поношенной одежде на борту какого-то корабля. Они смеялись. Громко, открыто, без всякого контроля. Один из них, бородатый мужчина, играл на странном струнном инструменте, и остальные хлопали в такт, их движения были неловкими, хаотичными, живыми.

Они были уродливы по стандартам Федерации. Несимметричны. Неэффективны. Но в их глазах было то, чего Жюли никогда не видела на лицах в Фонде Порядка. В них была ярость. В них была радость. В них была жизнь. Она наклонилась ближе к экрану, её дыхание стало прерывистым. Она смотрела на дикарей с Рубежа, и впервые за долгое время чувствовала, что дышит.

***

Он нашёл её в обсерватории на верхнем уровне их резиденции. Филипп ля Турнье стоял у панорамного окна, за которым, как россыпь бриллиантов на чёрном бархате, висели неподвижные звёзды. Жюли стояла чуть поодаль, глядя на ту же самую, неизменную картину. Она знала, что отец здесь, ещё до того, как он заговорил.

— Союз с домом Валленберг утверждён, — произнёс Филипп, не поворачивая головы. Его голос был спокоен, как поверхность замёрзшего озера. — Их генетический профиль почти безупречен. Слияние ваших линий даст Федерации следующее поколение оптимизированных лидеров.

Жюли не шелохнулась. Она продолжала смотреть на далёкую туманность, похожую на мазок синей краски. Валленберг. Она даже не знала, как выглядит её будущий партнёр. Это не имело значения.

— Я понимаю свой долг, отец, — ответила Жюли, и её голос был точной копией его собственного — ровный, безэмоциональный, правильный.

— Долг — это основа, — согласился Архитектор. Он наконец повернулся к ней. Его взгляд был пронзительным, анализирующим, как сканер. — Но основа может дать трещину, если её подтачивает любопытство.

Он сделал шаг ближе.

— Я знаю, ты изучаешь архивы. Это похвально. Знать историю — значит избегать её ошибок. Но не следует путать знание с ностальгией по хаосу.

Его слова не были угрозой. Они были диагнозом. Констатацией факта, который он уже обработал и классифицировал.

— Великое Размежевание было не трагедией, Жюли. Это была хирургическая операция. Мы удалили больную, непредсказуемую часть, чтобы спасти организм. Пытаться понять логику опухоли — значит рисковать заражением.

Жюли почувствовала, как мышцы на её шее каменеют. Она заставила себя расслабиться. Она медленно кивнула, встречая его взгляд без тени неповиновения.

— Чистота должна быть абсолютной, — сказала она, повторяя одну из первых истин, которой её научили.

Филипп ля Турнье смотрел на неё ещё мгновение, удовлетворённый правильным ответом. Затем он снова отвернулся к звёздам, которые больше не манили, а лишь подтверждали незыблемость установленного им порядка.