Разрушая Настю

Общий гул разговоров, смех и звон бокалов сливались в один сплошной, давящий гул. Настя отсекала его, концентрируясь на другом — на ритмичном, почти медитативном лязге ножей и вилок. Глухой звук, когда сталь входит в мясо, резкий скрежет о край тарелки. Она следила за этими звуками, мысленно выстраивая из них барьер между собой и остальным миром.

Любой ценой — не вслушиваться в слова. Не встречаться ни с чьим взглядом. Она изучала узор на своей тарелке, считала складки на скатерти, лишь бы не видеть, что происходит вокруг.

— Кирилл, а ты уже определился с вузом? — раздался голос Валерии. — Настя, кстати, совсем недавно решила — будет поступать на экономиста. Мы все так рады за неё!

Игнат молча резал мясо, не глядя на дочь. Его равнодушие было привычнее этой показной вовлечённости.

— Экономика? — отец Кирилла одобрительно кивнул. — Рациональный выбор. Практично. Мой как раз на финансовый менеджмент метит — вам с Настей будет о чём поговорить.

Повинуясь невольному импульсу, Настя подняла глаза и тут же встретилась взглядом с Кириллом, сидевшим напротив. Он смотрел на неё с холодным, самодовольным интересом, уголки губ чуть приподняты. Именно с таким выражением он обычно наблюдал, как она пытается оттереть с парты выведенное его рукой слово «шлюха». Теперь этот взгляд скользил по ней здесь, за семейным столом, и от этого становилось втрое страшнее. Она опустила глаза, чувствуя, как по спине пробегают мурашки. Ее пальцы сами собой сжали край салфетки так, что побелели костяшки.

— Кстати, — Валерия повернулась к Кириллу, — а вы с Настей часто видитесь? Вот сейчас, на каникулах, пересекаетесь?

Кирилл медленно отпил из бокала. Его пауза была рассчитанной.

— На каникулах? — он усмехнулся, проводя пальцем по краю бокала. — Честно говоря, нет. Хотя я пару раз звал её сходить куда-нибудь. — Он посмотрел на Настю с притворной теплотой, в которой читалось превосходство. — Но она обычно отказывается. Говорит, что занята.

Его тон был лёгким, но каждый чувствовал скрытый укор: она — нелюдимая, а он — душа компании, который снизошёл до приглашения.

— Настенька, — вмешалась Валерия сладким, но настойчивым голосом, —нельзя же всё время сидеть в четырёх стенах. Кирилл проявляет такое участие! Тебе стоит ценить это.

Все взгляды снова были прикованы к Насте. Она чувствовала, как горит лицо. Любой её ответ был проигрышным.

— Я... просто была занята, — тихо выдавила она, ненавидя себя за эту слабость и за эту ложь.

Кирилл удовлетворённо кивнул, его взгляд скользнул по её дрожащим пальцам. В его глазах вспыхнуло торжество. Он снова доказал своё превосходство.

— Знаете, — отец Кирилла задумчиво покачал бокалом, — общие профессиональные интересы — прекрасная основа для прочных отношений. Особенно когда семьи столь близки.

Игнат медленно отложил нож и вилку. Впервые за весь вечер он внимательно посмотрел на дочь, затем перевёл взгляд на Кирилла. Его губы тронуло нечто, отдалённо напоминающее удовлетворение. Он коротко кивнул.

Этот кивок был страшнее любых слов.

Валерия изящно подняла бокал:

—Я хочу предложить тост за наших замечательных детей. Особенно радостно видеть, как Кирилл и Настя находят общие интересы. Думаю, это начало прекрасного будущего.

Все потянулись к бокалам. Настя замедлила движение, чувствуя, как за столом воцаряется напряженная тишина. Ее пальцы медленно обхватили ножку бокала, подчиняясь невидимому давлению. Когда хрусталь встретился в воздухе, ее бокал легонько коснулся остальных — беззвучно, без участия в этом празднике.

После тоста разговор продолжился, но напряжение не спадало. Настя сидела, уставившись в почти полный бокал перед собой, чувствуя, как вино оставляет горькое послевкусие на языке. Она ловила обрывки фраз об общих планах, о перспективах, о том, как здорово, когда дети продолжают дело родителей. Каждое слово будто вбивало гвоздь в крышку её гроба.

Прошло еще минут десять — десять вечных минут, в течение которых она пыталась улыбаться в ответ на реплики, кивать, делать вид, что всё в порядке. Но ком в горле рос, а салфетка на коленях была уже почти разорвана в клочья.

— Простите, — наконец бессильно выдохнула она, отодвигая стул, — я... я неважно себя чувствую.

— Конечно, — Валерия кивнула с деланным участием. — Отдохни, если нужно.

Настя вышла в коридор, притворив за собой дверь в столовую. Дерево глухо стукнуло о косяк, отсекая звуки голосов и звон бокалов. Но тяжесть их взглядов, особенно довольный, пристальный взгляд Кирилла, будто прожигал ей спину даже сквозь стену.

Она проиграла. И все за столом прекрасно это понимали.

Прямо перед ней лестница вела на второй этаж, в её комнату — подальше от всего этого. Она схватилась за перила, сделав первый шаг вверх, к спасению.

Дверь в спальню закрылась с тихим щелчком. Настя прислонилась к ней спиной, словно дерево могло принять тяжесть, давившую на плечи.

Пряди светлых волн выбились из пучка. Она просто провела ладонью по лицу, смазывая остатки дневного макияжа.

Она двинулась к умывальнику. Её движения были медленными, отрешёнными. Пальцы нашли в волосах шпильки, одна за другой, и пучок рассыпался. Белокурые волосы тяжелой волной упали на плечи.

Вода была прохладной. Она намылила руки и начала смывать с лица всё: и косметику, и ощущение чужих взглядов, и прилипчивую улыбку, которую сохраняла весь вечер.

Пальцы с коротко подстриженными ногтями провели по мокрой коже. Она вытерла лицо полотенцем, и кожа под ним оказалась чистой, бледной, без привычного слоя косметики.

Капли воды закапали на платье. Потом она принялась расстёгивать застёжку. Ткань мягко соскользнула на пол. Она достала из комода пижаму — просторные штаны и футболку с выцветшим принтом. Ткань была мягкой, выстиранной до предельной мягкости, и пахла стиральным порошком и чем-то ещё — безопасностью.

Темнота комнаты не принесла успокоения. Под закрытыми веками снова всплывали картины ужина: самодовольная улыбка Кирилла, одобрительный кивок отца, сладковатый голос Валерии, произносящей тост за их «общее будущее».

Первый тихий вздох сорвался с её губ непроизвольно. Потом ещё один, с лёгкой дрожью. А затем слёзы потекли сами — горячие, солёные, оставляющие влажные пятна на наволочке. Она не всхлипывала громко, не рыдала. Просто лежала и молча плакала, чувствуя, как с каждой слезиной из неё вытекает последняя надежда.

Пальцы всё крепче сжимали край одеяла. Она вспоминала, как Кирилл смотрел на неё за столом — тем же оценивающим взглядом, каким смотрел на её испорченный учебник. Как отец молча одобрил этот немой торг.

Усталость постепенно начала перевешивать горечь. Дыхание выравнивалось, прерываясь лишь последними скупыми слезами. Тяжёлые веки слипались, образы за ужином расплывались, превращаясь в бессвязные пятна. Последним, что она почувствовала, было ощущение падения в тёплую, тёмную пустоту, уносящую прочь и боль, и унижение, и саму себя.

Солнечный луч упёрся в лицо, заставляя зажмуриться. Настя потянулась к телефону на тумбочке — суббота, десять утра. Ещё час можно было бы поваляться, но из-за двери донёсся голос Валерии:

— Настенька, завтрак на столе! Ты хорошо спала?

Она надела хлопковый халат и спустилась вниз. На кухне пахло свежей выпечкой. Валерия разливала по стаканам апельсиновый сок. Игнат читал новости на планшете.

— Кстати, Кирилл звонил с утра пораньше. Приглашает тебя сегодня в торговый центр, — сказала Валерия, улыбаясь холодными глазами.

Ложка, которую Настя опускала в йогурт, замерла на полпути. Она медленно подняла глаза.

— У меня подготовка к ЕГЭ, — тихо сказала она. — Нужно заниматься.

— Успеешь, — Игнат, не отрываясь от планшета, отрезал: — Свидания в твоём возрасте важнее учебников.

Валерия подошла к столу, положила руку на её плечо. Ладонь была тёплой, но Настя почувствовала, как по спине пробежали мурашки.

— Он такой милый, когда волнуется, — её голос приобрёл слащавые нотки. — Говорит: «Боюсь, она откажет». Мы же не разочаруем его, правда?

Настя сглотнула. Ком в горле мешал дышать. Она посмотрела на отца — он перелистывал страницу, не выражая интереса. Протестовать было бесполезно.

— Хорошо, — прошептала она.

— Отлично! — Валерия снова улыбнулась. — Я как раз еду в тот район. Подвезу тебя в одиннадцать.

Настя отставила баночку с йогуртом. Он стоял перед ней почти полный — густая белая масса, на которую она смотрела с отвращением. За окном медленно проплывали облака. Свободные. В отличие от неё.

Без десяти одиннадцать Настя стояла перед зеркалом. На ней были мягкие льняные брюки и простая хлопковая майка — в этой одежде она чувствовала себя собой.

В дверь, не дожидаясь ответа, вошла Валерия. Её взгляд, тёплый и одобрительный, скользнул по Насте.

— Дорогая, я всегда говорила — такие девушки, как ты, рождены для шёлка, — её голос звучал нежно, почти матерински. — Помнишь, как в прошлый раз ты сияла в том голубом платье?

Ладонь Валерии мягко легла на плечо Насти.

— Кирилл — юноша с безупречным вкусом. И он, конечно, ожидает увидеть тебя во всём блеске, — она нежно поправила прядь волос Насти. — Позволь мне помочь тебе выглядеть соответственно моменту.

Она достала из шкафа платье — шёлковое, цвета морской глубины, с струящимся силуэтом.

— Этот оттенок подчеркнёт сияние твоих глаз, — Валерия протянула платье, и шёлк заструился в её руках подобно воде. — Ты будешь выглядеть... как жемчужина в оправе.

— Но я...

— Милая, — Валерия мягко перебила, и в её голосе зазвучали тёплые, но не допускающие возражения нотки, — иногда нужно просто довериться чутью старшей подруги. Хорошее впечатление — это тоже форма уважения.

Она разложила платье на кровати, и синий шёлк разлился роскошным пятном.

— Я подожду внизу, — Валерия улыбнулась ободряюще и вышла.

Настя осталась одна. Она провела пальцами по прохладной ткани. С минуту просто стояла, глядя на это изящное платье. Потом медленно надела его.

Шёлк обнял тело, приятно холодил кожу. В зеркале отразилась ухоженная, элегантная девушка.

Дверь открылась без стука.

— Совершенство, — прошептала Валерия, застыв на пороге. — Вот теперь я вижу настоящую тебя. — Она подошла и нежно поправила складки на плечах. — Некоторые вещи просто созданы друг для друга. Как это платье для тебя... или ты для такого молодого человека, как Кирилл.

Её пальцы ласково коснулись щеки Насти.

— Помни, дорогая, — её голос звучал как мягкий совет, — соответствовать ожиданиям — не обязанность, а искусство. И ты рождена для этого искусства.

Настя молча кивнула. Где-то у талии кололась шёлковая бирка. Она чувствовала себя драгоценностью в чужой шкатулке.

По дороге к торговому центру Настя сидела, прижавшись к стеклу. В салоне пахло дорогими духами Валерии — холодный, неуловимый аромат, как и всё в этой женщине. За рулём Валерия была воплощением безупречности: платье-футляр из струящегося тёмно-серого трикотажа, кожаный ремень с лаконичной золотой пряжкой. Единственным украшением служили тонкие золотые часы на запястье.

Рядом с этой картиной Настя чувствовала себя гостьей на чужом празднике. Шелковое платье, в которое её нарядили, казалось чужим нарядом. Каждая складка ткани напоминала, как Валерия поправляла её, словно она была манекеном.

Когда машина плавно остановилась у главного входа, Кирилл уже ждал. Увидев их, он расплылся в почтительной улыбке, галантно открыв дверь.

— Валерия Викторовна, Настя, здравствуйте! Я уже начал волноваться.

— Мы же договорились, — сладко ответила Валерия. — Хорошо вам провести время!

Машина тронулась. И стоило ей скрыться за поворотом, как улыбка спала с лица Кирилла, словно её и не было. Его черты заострились, взгляд стал тяжёлым и знакомо-презрительным.

— Ну что, пошли, — бросил он, разворачиваясь к дверям торгового центра. — Только давай без соплей.

Он шёл так быстро, что Настя едва поспевала, чувствуя, как неудобные туфли натирают ноги. Войдя в кофейню, Кирилл направился к стойке, даже не обернувшись.

— Мне двойной латте с кленовым сиропом. И ей капучино с тем же, — отрывисто сказал он бариста. — И два маффина.

Усевшись за столик в углу, он откинулся на спинку стула, доставая телефон.

—Заказал тебе кофе. Не говори потом, что я о тебе не забочусь.

Настя не стала притрагиваться к чашке. Её взгляд стал твёрже.

—Давай прекратим этот цирк. Ты же сам лучше прекрасно .знаешь, как всё было в школе. Кто выбрасывал мои вещи из окна, кто писал «шлюха» на моей парте. А теперь эти притворные ухаживания... Зачем тебе это?

Кирилл усмехнулся, отложив телефон.

—Притворные? Мне кажется, ты недооцениваешь ситуацию. Тогда я просто показывал тебе твоё место. А сейчас... — он наклонился через стол, — сейчас я демонстрирую другим, что это место теперь рядом со мной.

— Как тогда, когда ты разлил на меня кока-колу посреди столовой и сказал, что я сама на тебя налетела?

—О, ты помнишь тот день? — его глаза блеснули. — Но это было так... примитивно. Сейчас всё иначе.

Он откинулся на спинку стула, разглядывая её.

—Кстати, если уж вспоминать школьные времена... Ты ведь понимаешь, что не я начал эту всю историю с тобой? Я просто... поддержал тенденцию. После того как пошли слухи от старшеклассников, тем более от друзей твоего драгоценного Дениса... Было бы глупо не присоединиться.

Настя почувствовала, как сжимается желудок.

—Что ты имеешь в виду? Какие слухи от друзей Дениса?

— А те самые, — он улыбнулся. — Про то, как ты неадекватно ведёшь себя с братом. Навязываешься, подглядываешь... Денис же сам со своими друзьями это обсуждал. Мы просто подхватили.

И тогда она почувствовала его ладонь на своём бедре. Тяжёлую, влажную.

— Убери руку, — её голос прозвучал резко и громче, чем она планировала.

Несколько человек за соседними столиками обернулись. Кирилл медленно убрал руку, но улыбка не сошла с его лица.

— Ну вот, опять ты всё портишь, — он сказал громко, чтобы слышали окружающие. — Я просто хотел приласкать свою девушку.

— Я тебе не девушка, — сквозь зубы прошипела Настя.

— А по-моему, уже да, — он наклонился ближе, продолжая улыбаться. — Раз уж твой папаша так старается нас свести. Или ты думаешь, у тебя есть выбор?

— Выбор всегда есть.

— Ошибаешься, — его голос снова стал тихим и опасным. — Что здесь, что в школе никакого выбора у тебя нет.

— Настоящая боевая, а? — он продолжил. — Интересно, Денис видел тебя такой? Или для него ты всё та же жалкая девчонка, которая сходит по нему с ума?

— Лучше жалкая, чем подлая тварь вроде тебя.

— Ой, какие слова, — он притворно вздохнул. — Ладно, тут скучно. Пойдём по магазинам. Найдём тебе что-нибудь... более подходящее для твоего нового положения.

— Я никуда с тобой не пойду.

— Уверена? — его глаза сузились. — Твой отец будет в восторге, узнав, как ты «благодарна» за моё внимание. Особенно после того, как я так подробно описал ему твою... якобы симпатию ко мне. Что ты сама ищешь со мной встреч, но стесняешься. Он был очень тронут.

Она замерла, понимая ловушку. Перед глазами встало лицо отца — его сжатые кулаки, его взгляд, полный презрения, когда она в последний раз попыталась возразить. Физическая память о боли сдавила виски. Сжав кулаки так, что ногти впились в ладони, Настя молча поднялась и последовала за ним.

Воздух в бутике был густым и неподвижным, пропитанным запахом новой кожи и сладковатым парфюмом консультантки. Здесь царила атмосфера дорогой, безразличной холодности.

— Шоппинг? — Настя остановилась на пороге, скрестив руки на груди. Её голос прозвучал резко и без тени сомнения. — Это твоя блестящая идея для первого свидания? Пойти и приодеть меня, как куклу?

Кирилл медленно повернулся к ней. Холодная улыбка не покидала его лица, но в глазах мелькнуло раздражение.

— Я называю это инвестицией в твой образ. В наш общий образ. Разве твой отец не оценит такой основательный подход?

— Опять? — её голос стал язвительным. — Это уже какой-то рефлекс. Не можешь ничего сказать сам — сразу бежишь жаловаться моему отцу? Слабовато. Я думала, ты сам что-то из себя представляешь.

Его улыбка наконец дрогнула, сползая в неприятную гримасу.

— Я говорю о реальности. А в ней твои капризы никого не интересуют. — Он сдернул с вешалки короткое платье-комбинацию и бросил его ей. — Надень.

— Я не буду это носить, — отрезала она, даже не глядя на платье.

— Позволь мне проявить заботу. Или ты хочешь, чтобы твой отец лично объяснил тебе, как нужно себя вести?

При упоминании отца Настя на мгновение замерла. Вся её едкая уверенность исчезла, словно её выбили из-под ног.

— Не надо... его беспокоить, — выдавила она, и голос её дрогнул.

— Думаешь, он поверит тебе, когда я расскажу, как ты истерила и оскорбляла меня без причины? — он шагнул ближе, пользуясь её замешательством.

Она молчала, глядя в пол. Все её острые слова куда-то испарились.

— Примерочная. Там. Сейчас.

Она взяла платье и медленно направилась вглубь зала. Задернув шторку, она на мгновение прислонилась лбом к холодной стенке. Затем, с отвращением, надела предложенное. Ткань обтянула ее, будто вторая кожа.

— Выходи. Покажи.

Она раздвинула шторку. Кирилл, развалившись в кресле, оценивающе осмотрел ее.

— Неплохо. Но это слишком просто. — Он метнул взгляд на консультантку. — Покажите ей что-нибудь посерьезнее.

Начался кошмар. Снова и снова она выходила в новых нарядах — то в платье с открытой спиной, то в юбке с разрезом до бедра. Каждый раз он холодно оценивал ее:

— Это платье сидит лучше. Но цвет безвкусный.

— Нет, это не то. Слишком дешево смотрится.

— Юбка слишком длинная. Вы что, старуху тут одеваете?

Когда она вышла в коротком платье кислотно-лимонного цвета, он наконец удовлетворенно хмыкнул:

— Вот. Теперь другое дело. Берем это. И то черное. И то красное. И еще те кожаные брюки.

У кассы он рассеянно расплатился картой, пока продавец упаковывала целую гору одежды. Его телефон завибрировал.

— Да, я уже всё, — коротко бросил он в трубку и положил телефон в карман.

Повернувшись к Насте, он кивнул на пакеты:

— Бери. Неси.

Он шел впереди, не оглядываясь, и Настя покорно брела за ним, прижимая к груди несколько тяжелых пакетов. Каждый из них был наполнен не просто одеждой, а её унижением, отлитым в форму модных фасонов и дорогих тканей. Она чувствовала, как неудобное платье впивается в кожу, а горечь подступает к горлу, едкая и беззвучная.

У выхода Кирилл, не глядя на неё, достал телефон, за пару тапов вызвал такси и сунул телефон в карман.

— Машина через три минуты. Садись и поезжай.

Когда серебристый седан подъехал к тротуару, Настя молча устроилась на заднем сиденье. Дверь захлопнулась, увозя её прочь.

***

Дверь в ее комнату захлопнулась с глухим стуком, окончательно отсекая мир, в котором существовал Кирилл, его прикосновения и его платья. Тишина в спальне была оглушительной. Настя сбросила туфли, не развязывая ремней, и швырнула на пол пакеты из бутика. Они упали с мягким шуршащим стуком, похожим на шепот.

Она стояла и смотрела на них. Эти дорогие пакеты были трофеями войны, в которой она не хотела участвовать. Памятниками её унижению.

Слезы не потекли. Внутри была лишь сухая, выжигающая все на своем пути ярость и отчаяние, такое острое, что его можно было порезаться. Она резко наклонилась, вцепилась в один из пакетов и выташила оттуда первое, что попалось под руку — то самое короткое кислотно-лимонное платье. Ткань была яркой, наглой, чужой.

Она подошла к столу, где лежали ножницы для рукоделия с острыми стальными лезвиями. Взяла их в руку. Вес был твердым и успокаивающим.

Она растянула платье на столе. Трикотаж упруго натянулся. Она не размышляла, не сомневалась. Первый удар ножницами был резким, яростным. Легкая ткань с хрустом расступилась, оставив длинный рваный разрез от горловины до подола.

Второй удар. Третий. Она не останавливалась, методично уничтожая вещь, которая была символом сегодняшнего дня. Кислотно-лимонные клочья летели на пол. Дыхание ее участилось, в висках стучало. Это было не вандализмом. Это был акт отчаянного самоочищения, попытка физически уничтожить чувство собственной беспомощности.

Когда от платья остались лишь бесформенные лоскуты, она выпустила ножницы из ослабевших пальцев. Они с грохотом упали на стол. Ярость схлынула, оставив после себя пустоту и дрожь в коленях. Она опустилась на пол, среди обрезков дорогой ткани, и провела ладонью по лицу.

Чтобы не думать, не чувствовать, она потянулась к телефону, валявшемуся на кровати. Механически открыла почту, ожид