Развод. Я (не)отвечу

ГЛАВА 1. Приданое

- Хватит жрать! – ревёт Герман, стуча кулаком по столу.

Чашка с кофе из тончайшего костяного фарфора подпрыгивает и падает на бок. Кофе разливается по розовой скатерти, оставляя коричневое пятно в виде сердца. Какая ирония!

Я вскакиваю из-за стола и бегу наверх.

Ощущения – как будто ударили хлыстом по воспалённой коже.

- Мне не нужны твои целлюлозные ляжки и свисающее брюхо! – орёт он мне вдогонку.

При росте метр семьдесят пять я вешу пятьдесят шесть килограммов, у меня нет не только никакого целлюлита и обвисшего живота, у меня, наверное, нет подкожного жира вообще.

Скоро пляжный сезон, мы собираемся ехать на море, и он таким образом проявляет заботу о моём внешнем виде.

Жена должна соответствовать самым строгим канонам ухоженного тела, чтобы ему не пришлось краснеть и видеть в глазах чувство превосходства его друзей-миллиардеров.

Я всего лишь потянулась за вторым ржаным тостом, размером с банковскую карточку.

- Если ты прибавишь в весе два килограмма, я с тобой разведусь, - сказал он мне в день свадьбы. На первый взгляд это может показаться шуткой, но Герман не шутил, он говорил это на полном серьёзе.

Я стараюсь соответствовать, да, но я человек, со своими желаниями и слабостями, с ошибками и настроением, с воспоминаниями и мечтами.

Но это не считается. Главное, чтобы дом был в идеальном порядке, я безупречно одета и причесана, а вечеринки, куда приглашаются его друзья с жёнами-ядовитыми змеями-подругами остались в памяти, как лучшие светские вечеринки месяца.

Проклятые сборища! Это только кажется, что кейтеринг и прислуга в помощь. На самом деле, эти люди лишь выполняют твои поручения, а как они их выполняют и каков замысел – это полностью на моих плечах. Следить надо в оба.

Сначала я стеснялась и повторяла по сто раз уборщицам и горничным свои просьбы, проявляла снисходительность и старалась понять, что люди устают, а их труд не из лёгких. Но в таких делах, как известно, вежливость принимают за слабость и работают только хуже. Мне пришлось научиться включать стерву и жёстко пресекать разгильдяйство, откровенную халтуру, а иногда и воровство каких-нибудь для меня не значащих мелочей, типа брэндовой заколки для волос или шёлковой косынки, о существовании которой я давно забыла. Но тут дело принципа.

На кону моё собственное спокойствие и благополучие. Нельзя ударить лицом в грязь, ни разу. Вместо благодарности за успешный вечер, к которому просто невозможно придраться, так как я уже навострилась за три года брака, Герман не скажет ничего, это и есть его благодарность. А если он скажет, что я обленилась или того хуже, отупела от безделья, то будет скандал. После скандала он может сесть в машину и уехать с ночёвкой в неизвестном направлении. У него нет сдерживающего фактора – он богат, и преградой для его выходок может быть разве что девяти бальное землетрясение.

Мы не на Западе, у нас нет «старых семейных миллионов», доставшихся по наследству с позапрошлого века, нашему капитализму не более тридцати лет, но об этом никто не хочет вспоминать. А хотят вспоминать то, что мой отец был обыкновенным советским хирургом в обычной московской больнице, пусть и заслуженным, а мать учительницей географии в средней школе.

Несколько лет назад мама попала под трамвай, сильно покалечилась, ей ампутировали ногу выше колена. Отец ввязался в сомнительный бизнес в одной частной клинике, на него повесили смерть какого-то авторитета с серьёзным огнестрельным ранением. Братки отобрали всё, что было, включая квартиру. Но он устроился в другую частную клинику, так как его очень высоко ценили в профессиональных кругах, и сделал множество сложных удачных операций. Одним из пациентов был Герман. После поединка на рапирах в частном клубе. Герман и фехтование – это нечто целое, прямо как Пушкин. Но он не один такой, их таких целый клуб миллиардеров- фехтовальщиков, сражающихся с друг другом настоящим оружием и по-настоящему. То ли у них «средневековые» нерушимые принципы, во что я не верю, как и во всё искусственное, то ли им скучно, и они устраивают себе дуэли-поединки.

- Док, чем я могу вам помочь? - спросил он папу после операции, строя из себя благородного барина. Это просто, когда ничего не стоит.

Я не знаю, что он ему рассказал и как представил свою жизненную ситуацию, но однажды привёл Германа в нашу съёмную квартиру, наверное, показать маму, что она и правда инвалид.

Я открыла дверь. На дворе полыхало жаркое лето. Я стояла в проёме босая, в джинсовых шортах и майке без рукавов, то есть во всей красе. И с распущенными волосами ниже плеч.

Через неделю я сидела с ним в дорогом ресторане и рассуждала об искусстве вообще и об искусствеправильных интерьеров в частности. На моём дипломе дизайнера ещё не высохли чернила от печати к тому моменту. Он был заинтересован и очарован, сказал, что я ему нравлюсь, и он хотел бы продолжить со мной встречаться.

Отец никогда не вмешивался в мою личную жизнь, также, как и мама, но я видела их глаза. Они хотели этого брака. И я согласилась.

Многие, очень многие, мечтали оказаться на моём месте, Герман даже не был женат до меня. Вскружить голову молоденькой девчонке симпатичному богачу не сложно. К тому же, у меня и парня-тоне было до него, я по натуре скромная и ещё и интроверт.

Герман не просто симпатичный, он охренительный красавец-самец.

Так что в приданое жених получил мою девственность.

ГЛАВА 2. В Большом

Любила ли я Германа? Скорее, да, чем нет. Вопрос только в том, что я понимала в любви в том возрасте. Но даже самую сильную и преданную любовь можно спустить по капле в сливное отверстие, если сверху поставить пресс и каждый день увеличивать давление. Сколько сейчас от неё осталось? Жива ли она? Я стала очень в этом сомневаться.

Через два года он начал грубить, срываться, иногда не приезжать на ночь, сменилглавную помощницу, которая была с ним на протяжении последних шести лет, на молодую Маргариту, выпускницу МГИМО.

Я не вмешиваюсь и не бросаюсь с бесполезными комментариями, делаю вид, что Маргарита меня не интересует и внимания моего не достойна. Германа это бесит, но с другой стороны, он ценит мою выдержку. Я не уверена, что они спят. По их негласному кодексу мушкетёров – всё можно только с равными по статусу. Один раз он его уже нарушил, женившись на мне, больше ему не положено. Да и первый брак – это другое, как говорится.

Так что Маргарита пусть вертит задницей и мечтает о бриллиантах. Я не буду особо мешать.

Детей у нас с Германом нет. А это самая главная защита для таких, как я. На Западе бабы стараются поскорее родить пару детей, чтобы можно было спокойно развестись с отцом-миллиардером, забрать ювелирку и получить свои дивиденды на всю оставшуюся жизнь, освободившись от домашней тирании соответствия.

У нас нет детей потому, что Герман бесплоден. Я недавно это узнала, предъявив ему свои анализы «абсолютного здоровья».

- Заведи себе собаку или лошадь. Лошадь лучше, они долго живут. Займись скачками, отвлечёшься. Куплю молоденькую англичанку, выберешь жокея и вперёд.

- Тебе не кажется, что ты откровенно хамишь и лишаешь меня…

Я не успела договорить. Он выплеснул на меня содержимое стакана, из которого пил, испортив мне дорогое платье, хотя, они все дорогие, со словами «неблагодарная свинья из трущоб». И это не первый раз.

- Ещё раз услышу подобное нытьё, Надежда, сделаю так, что сядешь. Ты же не сомневаешься в моих талантах и возможностях, дорогая? Или ты хочешь уйти с полным фаршем и завести себе преданного влюблённого менеджера из прошлой жизни? Ты об этом мечтаешь, а? – ему смешно от этих слов, он уверен, что я никуда не денусь, пока он сам не решит.

- Я нашёл то, что искал, - это были его слова перед тем, как сделать мне предложение. Кто знает, что он имел в виду.

Конечно, он не всегда такой, и приступы ментального насилия, то есть грубости и хамства, не происходят каждый день. Но мне достаточно одного, ну, двух, не более, чтобы пошёл процесс отторжения. И это не зависит от меня.

Тут два пути – терпеть или пытаться подстроиться и с неимоверными усилиями отвоёвывать себе место под солнцем. Характер начинает портиться, слово «искренность» забывается само собой, то есть семантика его резко меняется, а противостояние накаляется. Его надо гасить и постоянно хитрить. А ещё работать над собой – во всех областях.

«Я бы не позволила моему мужу так со мной обращаться», - слышу я в голове слова возмущения от разных женщин со своими наивными представлениями о жизни «богатых».

Дорогие девушки и женщины!

Хочется сказать всем сразу.

Девяносто девять процентов из вас понятия не имеют, о чём это. В нашем мире денег и тщеславия мало кто готов справиться с теми огромными потоками энергии, с которыми вам предстоит столкнуться в браке с миллиардером. Ваш сильный характер не такой уж и сильный, как оказывается. Кого-то очень легко купить, кому-то просто пригрозить, так как возможности несопоставимы. Тут и алчность начинает прорастать, которой раньше, вроде, и не было.

- Это Антон, познакомься, - Герман заходит с высоким спортивным мужиком, на вид лет на пять моложе, чем он сам, - приятель из клуба. Я пригласил его на ужин.

- Рада познакомиться, Надежда!

Смотрю на Антона и какая-то неуловимая мелочь не то, чтобы тревожила, а скорее настораживает. Что в нём такого? Дорого одет, приехал на крутой машине, они эскортом въехали во двор, пышет здоровьем и ухоженностью, манеры, улыбка, всё в норме, но…

- Расскажи, как ты расстался с Гальпериным, старой крысой. Наверное, до сих пор бегает по клетке, ищет выход, - Герман в прекрасном настроении. Гальперин – известный и очень дорогой адвокат, работающий с налоговой. Его имя часто мелькает в разговорах Германа.

Мы в беседке, прилегающей дому. Она вся утопает в пионах, и запах стоит умопомрачительный.

Антон смеётся, видно, что он немного заискивает перед Германом, как и большинство людей, попадающих в наш дом.

После ужина, который получился очень лёгким и весёлым, не говоря уже о том, что новый повар настоящий мастер своего дела. Герман переманил его из крутого московского ресторана полгода назад. Мы опять в беседке. Лето, и не хочется находиться в помещении.

- Надин, - муж иногда называет меня на арабский манер, - Антон согласился быть донором, как тебе?

- Каким донором? Чьим донором? – я не очень понимаю, о чём он.

- Нашего первого ребёнка. Ты же, кажется, сильно тоскуешь по материнству, n'est-ce pas? (не так ли? (пер. с франц.)

Я столбенею на несколько секунд.

- Я подумал, что не против завести себе наследника от женщины, которую люблю.

Верх цинизма.

- Жаль, но сегодня у меня месячные, - встаю и ухожу к себе, не попрощавшись.

Меня всю колотит. Наливаю ванну, кидаю туда саше и погружаюсь в воду. Лепестки роз и чайное дерево. Закрываю глаза. Главное, успокоиться. И никаких таблеток.

Мы как-то сидели в Большом в партере на опере. Несмотря на то, что в такие места мы одевались довольно скромно, если это был обычный спектакль, но всё равно выделялись своим стилем и холёностью. Я ловила на себе мужские взгляды, как и женские.

Зажёгся свет. Я посмотрела вправо наискосок и увидела Диму, папиного любимого, очень талантливого ученика, тоже хирурга, который часто к нам заходил домой до случая с авторитетом. Часто, может быть, из-за меня. У нас с ним ничего не было, я просто чувствовала, что нравлюсь.

Дима сидел с девушкой в красном платье. Он меня не видел, пока мы не встали и не пошли в фойе через проход с его стороны. Постаралась, чтобы мы прошли с правой стороны.

Я не смотрела на него, когда мы проходили мимо, а он смотрел.

Это всё, что я могла себе позволить.

Слышу стук в дверь.

Но я уже успокоилась и готова к бою.