Разворот

Летом старики пропадали на даче, так что виделись мы редко. Я постоянно был занят в газете и мог выбираться к ним разве что на выходные. Но всё время находил какие-то отговорки, поскольку не выносил многокилометровые пробки на выезде из города.

И тут позвонил отец. Сказал, что устал бороться с огородными вредителями и возвращается в цивилизацию.

Вечером я к нему заехал. Нажарили картошки и уплетали прямо из горячей сковороды. Тяпнули за встречу. Были рады, что можно спокойно поболтать. Мать не дала бы и рта раскрыть, говорила бы без умолку про огород, про мизерные пенсии, про дикие цены, снова про огород.

Выглядел отец на троечку. Растрёпанные волосы, щетина.

― Что случилось? ― забеспокоился я.

Он махнул рукой.

― На чердаке наткнулся на толстый альбом твоего деда. Долго вглядывался в пожелтевшие снимки. Почти никого из его сослуживцев уже не мог вспомнить. А ведь батя, когда его сослали на пенсию, много чего мне рассказывал и про них, и про свою богатую на события жизнь.

― Надо было это сразу класть на бумагу. Теперь можно было бы включить в летопись эпохи.

― Ну, про эпоху ты, допустим, загнул. Но кое-что о том времени знали бы чуть лучше.

Я потрепал отца по плечу.

― Это не поздно исправить. Напиши обо всём, что ещё не забыл. Начни прямо сейчас.

― Уже начал.

― И как?

― Понял, что я не Толстой.

― Тоже мне, открытие, ― улыбнулся я. ― Много лет строчу, строчу и тоже ни фига не писатель.

― Да, я и не претендую. Но только продолжать расхотелось, после того как перечитал. Выходит как-то сухо и однообразно. Похоже на отчёт о проделанной работе.

― Можно иногда и приврать для оживляжа.

― Этого не хватало.

― Между прочим, проверенный приём. Большие мастера называют это сочинительством.

― От этих приёмов будет только хуже, ― возразил отец. ― Сам себе перестанешь верить.

Достал с полки тетрадь.

― Прочти, если хочешь.

Я полистал.

― Завтра гляну на трезвую голову.

Тетрадь вернулась на место.

― Как Аня поживает? ― спросил отец.

― Съехала к своей мамаше.

― Поссорились?

― Вроде, нет. Просто, Аньке периодически надоедает жить в этой нашей съёмной однушке. В Тмутаракани на краю земли, как она говорит.

― А тебя к себе не берёт?

― Сам не хочу. Там они в два горла начинают учить жизни.

Отец понимающе кивнул.

― Хоть созваниваетесь?

― Захочет, сама наберёт.

― Сделай первый шаг.

― Угу. А не спеть ли нам с тобой про трёх танкистов? Помню, как затягивали втроём ― ты, я и дед.

Отец достал баян, растянул меха.

На следующий день пришлось тащиться по редакционным делам ― на очередную выставку достижений, высосанных из пальца.

Набегавшись, набрал Аньке. Сходу спросила:

― Когда тебя ждать? Есть разговор.

Поехал в однушку.

Стояла у окна, курила в форточку. Вокруг в беспорядке валялись вещи.

Резко обернулась.

― Где шлялся всю ночь?

Подошёл, чмокнул в щёку.

― Ты же у маман.

― Хотела проверить, не водишь ли ты сюда баб.

― Проверила?

― Ага. Всю ночь не сомкнула глаз.

― А на мобильник не суждено позвонить?

― Боялась. Вдруг, думаю, тебя какая-нибудь редакторша к себе затащила. А я же, ты знаешь, мгновенно по голосу определяю, когда ты врёшь.

― Возлюби ближнего своего, и будет тебе здоровый сон.

― Так, я жду.

― Чего?

― Когда ты врать начнёшь.

― К отцу заехал. Чистая правда.

― Дальше.

― Выпили по чуть-чуть, ― признался я. ― Не садиться же за руль в таком виде.

Ещё сильней задымила.

― Пьянь.

Обнял. Тон смягчился.

― Неужели соскучился?

Сомкнули шторы.

В темноте задрожал огонёк. Я проворчал:

― Не будь свинюшкой, не кури в постели.

Встала, подошла к окну. Долго смотрела вдаль.

― Хочу на море.

Я промолчал. Пальмы, кипарисы, много солнца, много денег.

Затушила сигарету.

― Ты помнишь Льва, маминого кавалера?

― Это тот, что страдает манией преследования?

― С чего ты взял?

― Всё время оглядывается и не подходит к окнам.

― Тебе, наверно, показалось.

― А ещё мне показалось, он нехорошо на тебя смотрит.

― Это как?

― Как лев на косулю.

Сказала с важным видом:

― Он сделал маме предложение.

― И что маман?

― Переехала к нему. У него домина вот за таким забором.

Попыталась дотянуться рукой до потолка. Я пожал плечами.

― Золотая клетка.

― Зато мы можем заселиться в мамину квартиру.

― Ты же мечтала пожить отдельно.

― Я смотрю, ты ни хрена не понял. Мы там и будем жить отдельно. При этом ещё и кучу бабла сэкономим.

Тут она права. На съёмное жильё улетает пол зарплаты вместе с гонораром.

― Ты ещё думаешь? ― удивилась Аня.

― И когда ты намерена перебраться?

― Хоть сегодня.

― Хотел опять заглянуть к отцу. Сидит какой-то перевёрнутый. Привёз тетрадку с несколькими исписанными страничками. Я обещал почитать.

― В семье хватило бы одного писуна.

Скомкала пустую сигаретную пачку.

― Что же твоя мамуля с ним не приехала? Всё грядки поливает?

― А кто за неё это сделает?

― Дождик, например. В общем, решай, мужик ― переезжаешь или хнычешь. Вещи, как видишь, я уже потихоньку собрала. Одних блузок ― гора.

― Но это же не срочно?

― У тебя всё не срочно, кроме твоих дед-лайнов.

Оделась, вышла в прихожую. Я не пошевелился. Смачно хлопнула дверь.

Запиликал смартфон.

― Сынок, я дома. Тебе от отца привет. Хорошо, что ты его навестил. Только зачем вы пили? Он сидит зелёный.

― Он зелёный не от водки, а от вечных твоих нравоучений.

Бросила трубку. Надо было ей сказать, какая она молодчина ― наплевала на помидоры и вернулась в город. А так испортил настроение и ей, и себе.

Распахнулась дверь. На пороге ― Анька.

― Забыла косметичку.

Едва войдя, повисла у меня на шее.

― Последний раз спрашиваю: согласен или нет?

― Так и быть. А то ещё задушишь.

Ослабила хватку, сказала убеждённо:

― Ребёнка рожу. И кое-кто мне в этом поможет.

― Поможет, если бросишь курить. Признавайся ― за сигаретами бегала?

Прошла на кухню, тут же сварганила омлет. Как у неё так получается? Раз, два и готово.

Сели за стол. Анька вздохнула.

― Прикинь, мама теперь по выходным из Большого не вылезает. Лев достаёт билеты одной левой и возит её в Москву на премьеры.

― Чего это маму твою на оперу потянуло?

― Вообще-то она больше тащится от балета. Я тоже, если ты помнишь.

Пропущу эту тему на всякий случай. Для нас походы по балетам будут означать полный финансовый крах.

― Кто он вообще такой, этот ваш Лев?

― Судя по тому, на каком пузатом членовозе его подвозят, он ― очень важный чин.

― Чем занимается?

― Говорит ― домостроем.

― Блюдёт традиционные ценности?

― Вечно ты всё опошлишь. Человек дарит людям жильё.

― Жильё бывает разным.

Я открыл ноут.

― Фамилия?

― Ярин.

― Что-то слышал. Сидит один такой в строительном депорте. Кличка ― боярин.

― Звучит сердито.

― А что ты хотела? Глас народа.

Набрал в поисковике.

― Коробки он дарит, а не жильё. Имей ввиду, мутный бизнес.

― Ему ни к чему мутить ― у него всё есть.

― За это тоже могут наказать. И потом, вокруг него крутятся люди, а у людей, как известно, море разных мотиваций, в том числе нездоровых.

― О чём это ты?

― Хищения, откаты, коррупционные схемы, просто подставы.

Аня стрельнула глазами.

― И зачем ты мне об этом говоришь?

― Чтобы вы с мамашей не слишком на него полагались. Будьте готовы ко всему.

― К чему, например?

― К тому, что если на него наедет каток, вас тоже придавит.

Посмотрела на меня в упор. Думала, я шучу и сейчас расколюсь. Но я был серьёзен как никогда. Тогда она сказала:

― Лев сам, на кого хочешь, наедет.

― С чего ты взяла?

― Видела в интернете, с какими вельможами он ручкается.

― Не верь глазам своим.

― Кто сказал?

― Козьма Прутков. И заметь, это было сформулировано задолго до появления блогосферы. Правда, домострой уже царил.

Анька вдруг произнесла:

― Хочешь с ним об этом поговорить?

― С кем ― с Козьмой Прутковым?

― Со Львом, чучело. Он тебе не откажет.

― С какой такой радости?

― Всё-таки мы теперь одна семья. К тому же он иногда почитывает вашу газетёнку. Даже тебя цитировал.

― Хоть кто-то в этой семейке снизошёл до моих жалких потуг.

― Неправда, я тоже читала.

― Ничего ты не читала, разве что подслушивала, когда я включал диктофон.

― Было, каюсь. Хорошо помогает в качестве снотворного.

Я углубился в сеть. Анька хихикнула.

― Уже готовишься к интервью?

― Ещё бы. Более актуальной темы трудно себе представить. Весь город ― один сплошной домострой. Бизнес ― не хуже нефтяного, деньги выкачивают прямо из земли.

― Вот, и спроси его об этом. На, держи визитку. Только предложи встретиться где-нибудь на нейтральной территории.

― Почему не у него на вилле?

― Он не говорит о делах, сидя у камина в тапочках.

― Можно в офисе.

― Под присмотром у секретарши?

― Похоже, он тебя хорошо проинструктировал. В штат ещё не зовёт? Ты ― девушка видная, фигуристая.

Аня изменилась в лице.

― Оставь меня в покое. Мне это не интересно.

Свалила тарелки в раковину.

― Значит, уже позвал, ― догадался я. ― Кстати, как думаешь, готов твой Лев откровенно поделиться своими проблемами или будет, как и вся эта публика, вещать рекламными слоганами?

― Что за проблемы?

― Тут блогеры негодуют, ― показал я на монитор, ― «боярин со своим жилым комплексом залез в лесопарк».

― С этим не ко Льву. Он такие предъявы не обсуждает.

― А кто обсуждает ― генподрядчик, застройщик?

― Сам-то как думаешь?

― Я тоже сомневаюсь. Может, твоя сокурсница в теме?

― Кто?

― Надька. Ты же рассказывала, она помешалась на защите природы.

― Я только говорила, эта идиотка слетела с катушек. Переть с плакатиком на бульдозер…

― Как с ней связаться?

― Она всегда на передовой.

― Симпатичная хоть?

Анька достала новую сигарету, затянулась. Я возмутился:

― Кто-то, кажется, хотел завести маленького.

― Отвали.

Отвалил в редакцию. Заглянул в главредный кабинет.

― Слушай, Петрович, у меня, кажется, наклёвывается нехилый трёп. Могу встретиться с важным чинушей.

― Кто такой?

― Лев Ярин, сидит на жилье.

― Боярин? Жирная добыча. Только вряд ли ты из него вытянешь что-то эксклюзивное, особенно, если заведёшь свою интеллигентскую шарманку.

― Ты о чём? ― не понял я.

― О твоих любимых разговорах на тему городской застройки. Отсутствие чувства меры, нарушение гармонии, всеобщий хаос.

― На самом деле я бы начал с другого. Что перестал узнавать свой город, где всё утыкано типовыми многоэтажками, сделанными под копирку. Аж в глазах рябит.

― Об этом с чинушей говорить бесполезно.

― А с кем тогда?

― С теми, кто в этом понимает. С архитекторами, проектировщиками.

― Но Ярин это всё утверждает?

― Не всё, а лишь то, что ему подсовывают. Ты сам то что хотел бы видеть?

― Что-нибудь современное. Может быть, в стиле хай-тек или метамодернизм.

Петрович поморщился.

― Никаких определённых стилей теперь нет. Если я не ошибаюсь, специалисты это давно называют одним словом ― плюрализм.

― Ну, хорошо. Если это так, то почему бы тогда не поинтересоваться мнением горожан, не попробовать оглянуться назад, вспомнить, что у города есть история?

― Если ты это предложишь своему боярину, он только усмехнётся. Мол, у этих краеведов одна мечта, чтобы вообще ничего трогали, а только ходили и любовались ветхозаветными фасадами. А куда ему прикажешь расселять людей из хрущовок, а заодно все эти толпы приезжих? Хотя с приезжими тоже не его вопрос. С этим ― в миграционную службу.

― Ну, может, его тогда спросить о вечном ― о бардаке, воровстве, кумовстве?

― Об этом даже не заикайся. Уйдёт в себя.

― О чём тогда говорить, о погоде?

― За неё он тоже не отвечает.

― Может, об экологии? ― выложил я последний козырь.

― Ты про скандал вокруг лесопарка?

― Уже слышал?

― Весь город гудит.

― Только не говори, что ты опять знаешь, как он на это отреагирует?

― Знаю, ― ответил Петрович. ― Скажет, всё под контролем.

― И нет никакой угрозы природе?

― Это тебе как раз и надо выяснить. Но только не у сановной персоны.

Я сказал с воодушевлением:

― У моей Аньки подруга тусуется с экоактивистами. Пытаются остановить эту стройку.

― Отлично. С подруги и начни. А то будет нехорошо, если мы сначала опубликуем интервью с ответственным товарищем. Читатели решат, что мы на его стороне. Что тогда будет?

― Все от нас отвернутся.

― Именно. А вот потом, уже после публикации твоего материала с бунтовщиками, дадим, наконец, слово чиновнику. И ему, так или иначе, придётся оправдываться, а не рассказывать сказки про то, как мы все тут классно живём. В общем, не тяни с выходом в поле. И не забудь включить диктофон.

― Главное, не забыть его потом выключить, ― поморщился я. ― Это глупое устройство может такого понаписать...

― Какого такого?

― Да я как-то дома сидел и расшифровывал одно интервью. Задремал. И поехало продолжение ― запись моей ударной беседы с девицей из отдела рекламы. Предлагала съездить с ней в Сочи якобы по заданию редакции. Анька всё это благополучно прослушала и тут же выгнала меня босым на лестничную клетку. Выкрикивал ей слова оправдания через дверь. Соседи до сих пор улыбаются, когда я с ними здороваюсь. Между прочим, после этого случая мне потом пришлось отказаться от великолепной черноморской командировки, которая практически уже была на мази.

― Помню эту девицу, ― улыбнулся Петрович. ― Она мне тоже нечто подобное предлагала. Должны были с ней лететь куда-то на Средний Восток ― то ли на коллоквиум, то ли на симпозиум. Но тут ей подвернулся настоящий олигарх, и она перестала появляться в редакции.

Открыл сейф, достал коньяк. Выпили стоя за прекрасных дам.

― Как ты вышел на боярина? ― вернулся он к теме.

― Случайно. Анькина маман с ним сошлась на старости лет.

― А она понимает, что эти люди ходят по краю?

― Пытался сказать об этом Ане. Но безуспешно. Представляешь, она думает, он ото всех отобьётся.

Главред покивал головой.

― Он, может, и отобьётся. Главное, чтоб другим потом ничего не отбили.

На стройплощадку охрана не пропустила. Двинулся в обход. Вылез на стройку со стороны леса. Увидел два десятка спиленных сосен. Около палатки на брёвнышке сидела девчушка, и впрямь симпатичная. Примостился рядом.

― Надя?

― Допустим. А вы кто?

― Виктор, друг Ани.

― Журналист?

Я кивнул. Надя усмехнулась.

― Друг, значит. До сих пор не захомутала?

― А должна была?

― Хвасталась, писун у неё на крючке.

― Одна тут отбиваешься? ― переменил я тему.

― Сейчас народ подгребёт.

Вскоре из леса стали выходить люди, много людей. Я удивился:

― Ого. Это кто?

― В основном, местные. До сих пор их окраина была в стороне от новостроек. Так что, они всегда считали ― это их лес.

― А эти ребятки в берцах что тут делают, ― показал я на полицейских. ― Вас охраняют?

― Знать бы, от кого?

― Наверно, от злых строителей, которым вы не даёте работать.

― Сразу видно, ты тут прохожий. Тут, скорей, наоборот. Легавые защищают строителей ― от озверевшего народа.

― Что, прямо так и говорят?

― На камеру говорят по-другому. Мол, охраняют общественный порядок. А на самом деле людишек разгоняют, причём с удовольствием.

― Это ещё почему?

― Риска никакого. Это ж не вооружённых бандитов ловить. А нас можно брать голыми руками и просто запихивать в Пазик ― для дальнейшего выяснения личности.

― Так, пожалуйтесь на них главе города.

― И что мы ему скажем?

― Полиция превышает свои полномочия.

― Но она не превышает.

― То есть, как?

― Мероприятие властями не разрешено. Так что, будьте любезны в обезьянник.

― Тогда чего они ждут?

― Известно чего ― начала акции. Как только я разверну плакат, меня сразу же упакуют.

― На каком основании?

― Несанкционированный митинг.

― А сейчас это что?

― Просто сидим на завалинке, мирно беседуем.

Я достал диктофон.

― Объясни, почему ты против этого жилого комплекса?

― Глупый вопрос.

― Ну, отчего же? Строители вглубь леса не лезут, вековые дубы не рубят. Тоже, как и вы, надеются сохранить природу. Она же должна привлечь будущих жильцов. Представляю, какой откроется вид из окон ― прямо на лесной массив. Я уверен, есть уже куча желающих переплачивать за такой шик.

― Ну, ты чешешь. Слова не даёшь сказать.

― Перебивать разрешается.

― Учту. Ты в курсе, что в этих местах водятся лоси?

― Слышал. И лоси, как я понимаю, не жалуются.

― У них в этом нет нужды. Если им что-то не нравится, они просто уходят. И это происходит всегда, как только появляется тяжёлая техника.

― Всё так серьёзно?

― Нарушается экосистема. Начинают погибать деревья — сосны, берёзы, осины, липы. Убегают мелкие звери — зайцы, белки, ежи. Гибнут кроты, полёвки, лягушки и прочая живность. Улетают птицы — дрозды, иволги, совы, филины, соколы. Ты только представь, что испытывают зверюшки, когда под ними дрожит земля.

― Подрожит и перестанет…

― У тебя соседи делали когда-нибудь ремонт с перфоратором? ― перебила Надя.

― Ещё какой.

― Вспомни, как тебя бесило, когда начиналась долбёжка. Хоть на стенку лезь. Но ты не лез, потому что понимал ― с этим ничего не поделаешь, нужно тупо переждать. А звери ждать не умеют.

Встала, показала рукой на экскаваторы.

― Вон там, за огороженной зоной, где уже копают, течёт речка Жилка. Мальчишки в ней всегда удили рыбу. Так вот, я тебя уверяю, рыбёшки скоро поднимутся кверху пузом. Вода начнёт киснуть от строительного мусора, топлива, моторного масла. Это называется ― издержки производства.

― Прямо апокалипсис какой-то. Но может быть, когда стройка закончится и всё утихнет, зверьё начнёт возвращаться. А речку очистят и напустят в неё мальков.

Усмехнулась.

― А ты уверен, что на этом всё закончится? Пусти козла в огород. Не успеешь глазом моргнуть, как рядом с этим жэка появятся новые. Закон рынка неумолим ― выгода на первом месте.

― Смотрю, ты не только в экологии, но и в экономике шаришь.

― А также в людях, ― сказала Надя. ― Вижу, ты мне не веришь.

― Как тебе сказать? Возможно, ты несколько сгущаешь краски, но, в принципе, я согласен ― природа от этой стройки в любом случае пострадает. Действительно, на фига было задвигать это всё прямо в лес?

― Это у них называется ― обеспечение пешей доступности.

― У кого у них? ― не понял я.

― У наших замечательных архитектурщиков. По нормам должно быть не менее ста пятидесяти метров от кромки леса. А на деле?

Я сменил пластинку.

― Вообще-то поднимать крик надо было раньше, когда пришли первые рабочие с пилами.

― А они сказали ― рубят сухостой. Предъявили, кстати, порубочный билет департамента природопользования.

― Да, они подготовились.

― Не придерёшься.

― Но наверняка же по поводу будущего строительства проходили публичные слушания. Кто-нибудь из вас на них был?

― Само собой. Пытались до этих господ достучаться. Всё ― в пустоту. Нам сразу сказали ― земля, отведённая под застройку, муниципальная и к общедолевой собственности местных жителей не относится. Так что, типа, курите в сторонке.

― И что вы на это ответили?

― Написали письма нашему депутату и в Госдуму. Направили петицию в администрацию города.

― Покажешь?

― А какой теперь от этого толк? Проведён тендер, определён подрядчик, подписаны все документы. Уже подогнали технику, и строительство, считай, началось.

― Получается, пора сдаваться?

― Ну, можно ещё обращаться с исками в суд.

― С какими, например?

Надя замешкалась.

― Вообще-то не хотелось пока раскрывать все наши планы. Враг не дремлет.

― Притворюсь последней рыбой в этой речке…

Грозно на меня посмотрела.

― Неуместная шутка.

Я поправился:

― Ну, хорошо. Буду молчать как партизан.

― Уже лучше. И ближе к истине. Мы ту все на своей земле, в каком-то смысле, партизаны. В общем, для начала можно заявить о нарушении закона о тишине.

― Всегда хотел понять, почему строители этот закон никогда не соблюдают, причём, в наглую. Ведут работы даже ночью.

― Это как раз объяснимо. Застройщикам дешевле платить штрафы за шум, чем неустойку за срыв сроков ввода объекта. Тут мы им хвост немного и прижмём. Хотя бы не будут греметь по ночам.

― Полумера, ― сказал я разочаровано.

― Потребуем соблюдать Конституцию. В сорок второй статье говорится о праве на благоприятную окружающую среду. Раз уж гибнет флора и фауна, то и людям это всё не полезно, не так ли?

― Ещё?

― Ещё есть закон «Об охране окружающей среды», который запрещает «хозяйственную деятельность, приводящую к деградации» природных объектов.

― Придётся нанимать экспертизу.

― Соберём деньги и наймём. Одно но. Сама экспертиза ― занятие не быстрое.

― Да и суды у нас долгие.

― В том-то и дело. Пока будем судиться, дома сдадут, и многие нарушения обнулятся.

Зарычали бульдозеры. Надя нырнула в палатку и вылезла оттуда с ватманом.

― Готов к сражению?

Я достал камеру. Надя встала перед техникой, развернула плакат.

― Снимай.

На плакате алыми буквами было начертано: «Руки прочь от природы! Защитим наших детей! Нет ЖК ― лес на века!»

К нам направились ребятки в берцах. Активисты бросились им навстречу. Долговязый парнишка крикнул:

― Надя, корреспондент, бегите.

Мы рванули в чащу. Погони не было слышно. Перешли на шаг. Надя спросила с улыбкой:

― Есть ещё вопросы, папарацци?

― Какой смысл во всём этом противостоянии, если всё равно проиграете?

― Смысл в том, чтобы люди не превращались в безропотное стадо.

― А если люди решат, что говорить бесполезно?

― Не говорить ― ещё бесполезней.

Я развёл руками.

― И что будете делать?

― Будем стоять до конца.

― Как при стоянии на Угре?

― Насколько я помню, это конец шестнадцатого века, ― заметила Надя.

― Правильно помнишь. Тысяча четыреста восьмидесятый год.

― И русское воинство победило.

― Стояние продолжалось всё лето и пол осени. Когда пришли холода, Большая Орда отступила, так и не начав битвы.

― До холодов, может, мы и не дотянем. Но нервы вражине ещё потреплем.

Вышли к шоссе. Присели на автобусной остановке. Надя достала из рюкзака термос. Протянула чашку с горячим чаем.

― Держи, малахольный.

― Спасибо за высокую оценку. Чем заслужил?

― Произносишь много правильных слов, но при этом ни за одно из них не отвечаешь.

― Наш корректор тётя Нюра говорит ― слово лечит.

― Доброе лечит, а злое калечит. По отношению к прессе ― более чем актуально.

― С этого места, пожалуйста, поподробней, ― напрягся я. ― Какими такими словами мы калечим?

― Той полуправдой, которую вы вбрасываете под видом разных мнений. Сегодня вы говорите со мной, завтра встретитесь с боярином или ещё с каким-нибудь индюком надутым. Всё пойдёт в дело. Вам при этом даже не надо ни в чём особо разбираться. Вы же не причём, только задаёте вопросы. Пусть отвечают те, кто отвечает. Выгодная позиция, не так ли?

Я побагровел.

― Вообще-то, что касается нашей с тобой беседы, это будет мой материал.

― Какая разница. Всё равно ты будешь опираться на диктофонную запись, то есть, на мою фактуру. Тебе же это надо сделать по горячим следам, так что даже времени не будет опросить кого-то ещё.

― А кого ещё?

― Независимых экспертов.

― Такие есть?

― Своих героев надо знать в лицо. Это те немногие, кто не пляшет под боярскую дудку.

― Ну, хорошо, с ними я встречусь в следующий раз. А пока, если ты не против, озвучу твою версию событий.

― И я про то же.

― Про что ― про то же?

― Про то, что у тебя, дружок, нет собственного мнения.

― Убедила, я работаю матюгальником. Повторяю то, что мне говорят ― слово в слово…

― Во-во. Мы пишем жизнь такой, какая она есть, а дальше хоть плетями нас стегай, ― у нас нет ни ближайших, ни отдалённых целей, и в нашей душе хоть шаром покати.

― Зря ты так.

― Это не я, это Чехов.

Подошёл автобус. Сели рядом и уставились в разные стороны. Надю качнуло ко мне.

― Так, что, напечатаешь?

― Обещаю. Ваше стояние на Жилке уйдёт в ближайший номер.

Посмотрела в глаза.

― А если твоему главнюку позвонят и прикажут послать нас лесом?

― С чего ты взяла, что ему позвонят?

― С того, мальчик, что я знаю жизнь не понаслышке. Эти люди именно так и действуют, а независимая пресса берёт под козырёк. Можешь не сомневаться, вместо нас пойдёт агитка твоего Ярина…

― Почему моего? ― перебил я.

Надя потупилась.

― Ты, что, в теме, ― не унимался я, ― насчет Льва и Анькиной маман?

― Просто мы с Анькой на днях столкнулись, и она мне проболталась про боярина.

Я покрылся испариной.

― Чего ради ты тогда передо мной исповедовалась?

― Сын за отца не отвечает. Тем более что ты даже не сын. Но если серьёзно, противника тоже надо убеждать. Пока он тебя не добил.

― Я не противник.

― Это мы увидим.

― Хотел ещё спросить. Почему Анька не с тобой?

― У неё другие приоритеты.

― Какие?

― Ты, например.

Я опешил.

― Моя остановка, ― спохватилась Надя и выскочила из автобуса.

Аню в квартирке не застал. Растворилась и гора блузок. Сунул в рюкзак ноут, кинул сверху пару рубашек и рванул на квартиру её мамаши.

Въехал во двор и дал по тормозам. На парковке стоял пузатый членовоз. Вскоре из подъезда выпорхнула Аня, нырнула на заднее сиденье, и бандура плавно тронулась.

Набрал её номер.

― Салют, свинёнок.

― Нет времени говорить, шурую в Москву на Лебединое.

― В стране опять переворот?

― Хорош трепаться. Ты где?

― В однушке, ― соврал я. ― А где твои шмотки?

― Уже у мамы. Перевезла на такси.

― А сейчас тоже на такси шуруешь?

― Ну, да, ― соврала она.

― Класс, ― рявкнул я с тоской в голосе. ― Когда вернётесь?

― С кем?

― С таксистом.

Наступила пауза. Мотор густо ревел. Анька бросила:

― Позвоню.

Плюхнулся на лавочку возле детской площадки. В песочнице выясняли отношения детишки, вырывая друг у друга игрушки. Рядом переругивались мамочки, не обращая на малышню никакого внимания.

Полдня возился со статьёй. Как только добил, по электронной почте скинул в редакцию. Вскоре пришла эсэмэска от Петровича: «Ноги в руки и ко мне».

Ворвался в главредную. Петрович швырнул на стол распечатку.

― В таком виде не пойдёт.

― А что не так?

― Всё подано со слов одной активистки.

― Ты же сам предложил начать с неё.

― Но я надеялся, ты хотя бы дашь пару вставок с разными мнениями.

― Дадим потом вдогонку.

― Что-то я не пойму, ― произнёс он, ― кто тут главный ― ты или я?

― Но я уже Наде пообещал, что это пойдёт в номер.

Петрович подмигнул.

― Что, понравилась?

Я промолчал.

― Не хочешь, не говори, ― сказал он. ― Но статью придётся отложить.

― И чем её заменим?

― Пришёл нарядный материал из департамента. Там речь как раз идёт об этой стройке. Кстати, твоя Аня прислала. Она, оказывается, у боярина пиарит. А ты не знал?

Я побледнел.

― Догадывался. Но ты же не хотел с них начинать?

― А теперь хочу.

― А как же борьба за читателей?

― Я был бы готов побороться, но я не уверен, что нас после этого не вышвырнут из нашего домишки. Довольно обветшалого, между прочим. Так что его могут и снести.

Я собрал разбросанные по столу листки.

― Размещу где-нибудь ещё.

― Где, в институтской стенгазете?

― Хотя бы.

― Тогда ищи другую работу.

Я набрал в лёгкие побольше воздуха. Стал считать про себя до десяти. Наконец произнёс:

― Петрович, ты не прав.

― Я знаю, ― проворчал он.

Открыл сейф. В главредной запахло коньяком.

― Воевать с департаментом ― себе дороже, ― сказал он. ― Тем более что публичной войны не будет. Так, подразним их немного, они нас и прихлопнут. И не обязательно выселят, могут просто поднять до небес арендную плату.

― А почему не будет войны?

― Потому что ни твою солистку, ни тебя, уж извини, никто из этих, ― Петрович посмотрел на потолок, ― всерьёз не воспримет.

― А кого воспримут?

― Скажем, кого-то из министерства природных ресурсов и экологии.

― Может, нам сразу на администрацию президента замахнуться или на окружение премьера?

― Не советую. Они нас в микроскоп не разглядят. Ладно, шутки в сторону. Нам хватило бы одного авторитетного эксперта, который бы всё разложил по полочкам. И тогда бы я это поставил на первую полосу.

― А нарядный материал ― на последнюю?

― Нет, ты не стратег. В принципе, ты и дальше можешь меня подсиживать, но газете это на пользу не пойдёт. Загнётся она с тобой.

― Теперь понятно, почему ты мне предлагаешь искать другую работу. Ради спасения газеты.

― Наконец-то ты начал соображать. Эксперта мы дадим через номер, если, ты успеешь его к этому времени найти. Далеко не всякий за это возьмётся. А в ближайшем выпуске на первой полосе будет нарядный материал. Власти предержащие это оценят по достоинству.

― Решил усыпить их бдительность?

― Именно. А твоё словоохотливое интервью, так и быть, поставим на разворот. Пусть его смакует фронда. И тебе не так обидно. Я тебя даже резать не буду.

― За что мне такая честь?

― Ты мне дорог как память.

Заехал домой. Тишина. Предки опять умотали на фазенду.

Напился чаю, поюзал сеть. Вспомнил про отцовские записи. Тетрадь на месте. Открыл.

Мой отец родился в тридцать третьем году в Смоленске. С тридцать четвёртого воспитывался в детском доме.

Когда началась война, мама ― так дети звали воспитательницу ― спасла им жизнь. Услышала в небе гул самолётов и заставила всех выскочить из дома. Бежали через поле в сторону леса. В это время на здание падали бомбы.

Детский дом эвакуировали на Урал ― в Белорецк. Там у отца началась учёба. Все пацаны стали курить. В основном курили махорку, но иногда везло, когда в детдом привозили ленд-лизовские продуктовые наборы. В коробках, кроме тушёнки и сухих супов, лежали хорошие сигареты. Парни оставляли их себе, а всё остальное из набора дарили девчонкам. Те за это отдавали сигареты из своих подарков.

На рынке детдомовцы воровали продукты. Схватишь с прилавка буханку и бежишь что есть сил. Если кого-то ловили, тут же начиналось избиение. Отца тоже один раз поймали. Кто-то из толпы заступился, а то бы, наверно, забили насмерть.

Ещё ходили по сёлам копать картошку. Воспитатели отговаривали как могли. Объясняли, что всё это рано или поздно закончится смертоубийством.

В детдоме был организован духовой оркестр. Отец в нём стал первой трубой. Руководитель оркестра Опель-Дудкин, как его все звали, учил ребят играть на разных инструментах. Кроме трубы отец освоил баян. Потом всю жизнь на нём играл.

В десятом классе директор школы собрал всех и предупредил: тех, кто закончит учёбу без троек, он оформит в военное училище. Там, ― говорил он, ― вы будете сыты, одеты и обуты.

Школу отец закончил почти на одни пятёрки. Сел на поезд и отправился на учёбу в Киевское училище самоходной артиллерии. В те годы училище возглавлял Иван Иванович Петров, генерал-лейтенант танковых войск. Бывший царский офицер, он всегда сохранял безукоризненную выправку, был со всеми приветлив, знал каждого поимённо. Курсанты ему во всём подражали.

После училища отца направили на службу в Калининградскую область. Там он познакомился со своей будущей женой. У него появилась семья, родился сын. Он говорил, что с этого времени перестал себя чувствовать детдомовцем, впервые за двадцать три года.

Утром заехал в редакцию, схватил стопку свежего номера и помчался на стройку. Вышел к пикету. Надя сидела на брёвнышке. Палатка валялась рядом, раздавленная и затоптанная.

Положил на землю газеты.

― Читай, тут про вас.

― Видели уже эту порнуху на первой странице, ― произнесла Надя.

― И разворот ― порнуха?

― После такой передовицы до разворота никто не дойдёт. Скомкают и бросят в урну.

― Ты уверена?

― Представь, что будет, если твоя Анька увидит на обложке модного журнала какую-нибудь серую мышь, на которой шмотки сидят как на корове седло. Как думаешь, она станет смотреть дальше?

― Она не станет, а я бы полистал.

― Тогда понятно, почему ты такой довольный припёрся с этой своей макулатурой. Ты такой же пошляк, как и твой Петрович.

― А ты, что, знаешь Петровича?

― Видела пару раз. Этого хватило. У него глазки бегают.

Я повертел головой.

― А где народ?

― Всех увезли в кутузку.

― А тебя почему не взяли?

― Я опоздала.

― Первый раз вижу человека, который не доволен тем, что остался на свободе.

Надя рассмеялась.

― Кто бы говорил о свободе? Тебя опустили ниже плинтуса, а у тебя такой вид, как будто ты премию получил.

― Премий у нас не дождёшься, но без гонорара не останусь. Да, с этой дубовой передовицей мы пошли на определённый компромисс. Но зато в следующий номер будем готовить материал с экспертом экологом. Подскажешь кого-то?

― Не вижу смысла.

― Петрович готов его поставить на первую полосу.

― Он так сказал?

― Да, представь себе.

― А потом добавил, ― заметила Надя, ― что только найти его будет не просто.

― Откуда ты знаешь?

― Сдаётся мне, твой главнюк это всё предвидел.

― На что ты намекаешь?

― Я не намекаю, а говорю прямым текстом. Эксперта он даст, только это будет не тот эксперт, которому можно доверять.

― Почему не тот?

― Потому что тот теперь откажется иметь с вами дело. Эти люди не работают с продажной прессой.

Я встал.

― Газеты оставить?

― Не надо. Если пойдёт дождь, они намокнут.

Поднял стопку.

― Пока.

Позвонила Аня.

― Ты куда пропал?

― А что?

― Разговор есть. Жду в однушке.

Я отправился на край земли.

Анька колдовала с туркой у плиты. Разлила кофе по чашкам.

― Мы тут со Львом и мамой собрались на море. В машине есть ещё одно место.

― У меня другие планы.

― С Надюхой снюхался? ― повысила голос.

― Фу, как грубо. Хочешь, чтобы я в тебе окончательно разочаровался?

― А что, уже начал?

Чашка моя опрокинулась, и кофе вылился на джинсы. Мы оба рассмеялись.

― Снимай штаны, ― приказала она. ― Застираю.

В темноте загорелся огонёк.

― Не дыми в постели, ― сказал я. С грустью добавил:

― Зря ты ко Льву пошла работать.

― Вообще-то, у него есть, чему поучиться.

― Хорошему не научит.

― А мне не надо ― хорошему. Мне бы чуть-чуть ― плохому.

― Не боишься, что после этого я от тебя сбегу?

― Баба с воза, кобыле легче.

― И кто тут из нас баба?

― Ты.

― Тогда ты ― кобыла.

― А я этого не отрицаю.

― Объясни тогда, почему я баба?

― Потому что ведёшь себя как баба. Тебе же надо, чтоб за тобой ухаживали, гладили по головке, уговаривали уступить.

― Кому я должен уступить?

― Не бойся, уже никому. Льву ты больше не интересен.

― Очень на это надеюсь.

― Дурак ты. Так и останешься беззубой акулой пера в жалкой газетёнке, от которой мухи дохнут.

― С чего ты взяла, что она жалкая? Ты её даже в руки ни разу не брала.

― Ошибаешься. Пришлось тут, по долгу службы, почитать одну стряпню на развороте.

Зевнула.

― Страшно познавательно.

― Но всё-таки повеселей вашей со Львом простыни.

― Погоди, мы ещё такого же эксперта подгоним.

― Зря стараетесь. Петрович сначала моего поставит.

― Заплатим, заменит на нашего.

― Ты это о чём?

― Ну, ты наивняк. Думаешь, почему твой Петрович сделал гвоздём номера не твою болтовню, а нашу, как ты выражаешься, простынку?

― Хочешь сказать, вы ему посулили?

― Не посулили, а отвалили. Скоро он тебе расскажет, какой он себе особнячок отхватил по случаю. Сама для него выбирала.

― И ты об этом так запросто говоришь?

― А ты думаешь, нас прослушивают? Да, кто мы для них такие? Мелюзга. Тут люди миллионами ворочают, весёлые и непуганые. А ты неделями горбишься за гонорар размером с четверть моей стипухи.

― Я сейчас не о прослушке, хотя не уверен, что её нет. Я о другом.

― Будешь читать мораль?

― Буду.

― Поздно.

― Не поздно. Ты ещё не погрузилась как следует во всё это боярское говно.

― А что будет, когда погружусь?

― Тебе станет противно.

Аня закурила.

― Не будь ханжой. Все мы в этом по уши. Только не каждый готов признаться.

― Что ж, я смотрю, ты свой выбор сделала. Счастливо отдохнуть.

Аня встала, оделась.

― Я так понимаю, ребенок тебе уже не нужен.

Мне стало не по себе.

― Что ты сказала?

― Ничего.

Смачно хлопнула дверью.

Приехал на дачу. Старики выбежали навстречу. Мать пошла показывать свой огород.

― Тут морковка, редиска. Здесь клубника ― смотри, не наступи. В теплице ― огурцы, помидоры. У ограды тоже будут посадки ― картофель, капуста, лук. Чистая экология.

― Какая, к чертям, экология? Тут же рядом ещё одна посадка.

― Ну и что?

― На неё идут самолёты на бреющем полете. Прямо над вашими головами.

― Что значит ― на бреющем?

― То и значит. Опыляют вас, почём зря.

Мать прикусила губу. Мне стало стыдно.

― Ладно, не грусти. Весь выхлоп к реке относит. Повезло вам с розой ветров.

― Кстати, о розах, ― оживилась мать и повела меня к цветам.

Вечером я сказал отцу:

― Прочитал твою тетрадку. Это нужно продолжать.

― Кто это будет делать?

― Мы с тобой. Больше некому. Ты будешь вспоминать, а я ― за тобой записывать.

― А это не помешает твоей работе?

― Наоборот, поможет.

Вызвал Петрович. Сходу спросил:

― Где эксперт?

― Никто не хочет с нами работать.

― Что ж, на нет и суда нет.

Открыл сейф.

― Есть повод вздрогнуть. Мне дом предложили по случаю. Прямо, особнячок. Давно мечтал о таком.

Я пошёл в атаку, опрокидывая стулья.

― Так, это правда, что тебя купили?

Петрович хлопнул рюмку. Налил ещё.

― Кто тебе это сказал?

― Аня.

Хлопнул.

― Да, она этот домик нашла, не отрицаю. Но я его куплю сам.

― Боярин уже всё оплатил.

― Опять твоя Аня? Это её догадки. Зачем ему на меня тратиться? У него власти не меряно.

― Чего же он тогда нас не закроет?

― У них там свои резоны. Открытая оппозиция лучше, чем скрытая.

― А мы, что, в их глазах оппозиция?

― Мы, между прочим, единственные успели взять интервью у этой твоей Надежды.

― Что значит ― успели?

― А она тебе разве не говорила, что за ней хвостом какие-то типы ходили?

― Ни разу не обмолвилась.

― Не обмолвилась… Умеешь ты словечки подбирать, везунчик.

Меня вдруг поразила страшная догадка.

― Что с ней? Жива?

― Увезли в первую клиническую.

Перед входом увидел долговязого парня.

― Не спеши, корреспондент. К Наде сейчас не пускают.

Я схватился за голову.

― Она в реанимации?

― Типун тебе на язык. Процедуры.

― Что обнаружили?

― Сильное сотрясение.

― Как это произошло?

― Подходила вечером к дому. Кто-то подбежал сзади, ударил по затылку куском арматуры.

Утром забрякал звонок. Анька:

― Ты где?

― У родителей. А ты?

― Стою перед нашим гнёздышком, взмыленная.

― А что ты там делаешь?

― Вот, вернулась. Зайти не могу. Хочется тебя придушить.

― Надеюсь, ещё подвернётся случай это сделать. Соскучился по твоим закидонам.

Услышал в трубке её хаотичное дыхание. Сказал:

― Жди. Скоро буду.

Понёсся в сторону Тмутаракани.

Анька сидела на скамейке в обнимку с дорожным чемоданом. В лёгком платьице, загорелая и синяя одновременно. Подбежал, обнял.

― Ледышка. Пойдём в машину.

Завёл мотор, включил обогрев.

― Куда тебя отвезти?

― Пока не знаю. Ты замок сменил, что ли?

― Не я, новые жильцы.

― Так, ты к предкам ― насовсем?

― И страшно этому рад. Начали с отцом реанимировать героические будни деда. С наслаждение купаемся в материале.

― Дашь почитать?

― Будешь первая в нашем списке.

Спохватилась:

― А тебе не пора на работу?

― Обойдутся.

― А кто будет штаны на планёрках просиживать?

Обнял её за плечи.

― Не будет больше планёрок.

Анька пристально на меня взглянула.

― Ты сжёг редакцию?

― Это было бы слишком. Тётя Нюра точно ни в чём не виновата. Стулья ломать ― ещё куда ни шло.

― И кто же во всём виноват?

― Тот, кто меня доводил всё последнее время.

― Петрович?

― И ты, конечно.

― А я каким местом?

― Всем своим существом. Когда ты сказанула насчёт беззубой акулы пера, тут у меня в мозгу и закоротило. Понял, что этой жалкой скотиной я быть не хочу и не буду.

― Неужели ушёл из газеты?

― Без сожаленья.

― Вот это разворот, ― засмеялась Анька. ― Смотрю, наше расставанье пошло тебе на пользу.

Открыла бардачок.

― Здесь были мои сигареты…

― Выкинул.

― Зачем?

― О тебе напоминали.

Покачала головой.

― Так, ты поэтому избавился от нашей квартирки?

― Угадала.

Опустила козырёк, посмотрела на себя в зеркальце.

― Ну и ряху я отъела на этих курортах.

― А по моему ты наоборот похудела, бедняжка, ― сказал я.

Добавил:

― И похорошела.

Анька вся засветилась.

― Врать ты не разучился.

― Расскажи лучше, как тебе там без меня отдыхалось? Не все ещё сочинские кабаки обошла со своими молодожёнами?

― Пусть продолжают без меня.

― Что так?

― Надоело.

Мрачно произнесла:

― Прочитала про Надьку. Как она?

― Поправляется. Уже выписали.

― Навещаешь?

― Практически каждый день. Задумали с Надюхой блог создать. Она будет говорящей головой, а на мне ― синхрон и лайф.

― Вам теперь понадобится надежная охрана.

― Она есть. Надькин долговязый ухажёр любому челюсть свернёт.

― А я думала, ты сам к ней подрядился в охранники.

― Мне есть кого защищать.

― Кого?

― Одну свинюшку.

― Она же в боярском говне сидит. Кого ей бояться?

― Скоро она оттуда сбежит.

― С чего это вдруг?

― Я же говорил, противно станет.

― И куда ей прикажешь податься?

― Есть одно сомнительное дельце.

― Выкладывай, не тяни кота за одно место.

― Дело в том, что нашему с Надькой предприятию как раз не хватает достойной свинки.

― Которая бы хрюкала на всех подряд?

― Точно. Именно такой директор и требуется для нашего свинарника.

― А ты уверен, что она справится?

― Легко. Ещё и ребёнка мне родит.

Наступила свинская пауза. Мучительно долгая. Наконец прозвучал вопрос:

― Когда у вас очередная сходка?

― Сегодня. У Надюхи в стенгазете.

― Едем. Будет вам свинья.