Ресоцио

Утро начиналось с полива. Ровно в девять автоматические разбрызгиватели оживали, выбрасывая в воздух мелкую водяную пыль. Капустин наблюдал за этим ритуалом из окна служебного помещения, пока пил кофе из пластикового стаканчика. Вода падала на идеально подстриженные газоны, стекала по листьям магнолий, оседала на скамейках. С девяти до десяти — так точно, что можно было сверять время.

Клиника представляла собой комплекс из трёх стеклянно-бетонных корпусов, соединённых переходами. Со стороны это выглядело как элитный спа-курорт: ухоженные дорожки, фонтаны, даже маленький японский садик с карпами кои. Но высокие заборы с колючей проволокой под напряжением, камеры на каждом углу и окна с затемнёнными стёклами выдавали истинное назначение места.

Капустин поправил белый халат, который висел на нём мешковато — бывший владелец, судя по всему, был на два размера больше. Всего месяц назад он ещё работал в городской психиатрической больнице. Потом после долгой и мучительной болезни умерла мать. Полтора года Капустин делал всё, чтобы помочь ей, но увы. После похорон он осознал, что его скудные заработки не покрывают кредитов, которые он набрал на лечение матери.

«Ресоцио» платила втрое больше, чем государственная клиника.

— Основные правила, — рассказывал ему в первый день строгий худощавый администратор, даже не подняв глаз от планшета. — Первое: никаких лишних разговоров с пациентами, только по делу. Второе: выполняешь назначения, не задавая вопросов. Третье: если пациент отказывается от препаратов — вызываешь охрану.

Капустин кивнул.

— И да, — администратор, наконец, посмотрел на него, — здесь нет «больных». Здесь «клиенты». Запомни.

Внутри пахло не просто антисептиком, а каким-то дорогим, почти парфюмерным дезинфектантом. Температура воздуха всегда поддерживалась на одной отметке +21 градус. Порядок, стерильность и безжизненность.

***

Он обратил на неё внимание в первую же неделю. Палата 307. Имя в карте — «Алиса». Девушка лет двадцати пяти, худая, бледная, с впалыми щеками и коротко остриженными тёмными волосами. Она всегда сидела у окна, обхватив колени, и смотрела в одну точку. Когда он приносил ей лекарства — мелкие белые таблетки, крупные синие пилюли, капли в прозрачном флаконе — она принимала их, не глядя, как запрограммированный автомат.

— Как она здесь оказалась? — как-то спросил Капустин у санитарки.

Та лишь пожала плечами:

— Отец привёз. Говорят, шизофрения.

Однажды, зайдя в её палату, он застал её на полу. Лоб разбит, кровь растекалась по лицу, капая на кафель. Окровавленный угол тумбочки говорил сам за себя — она ударилась об него головой. Случайно или сознательно? Её тяжёлый взгляд подтверждал второе — она билась об угол несколько раз, как будто пыталась что-то выбить из себя.

Он бросился к ней.

Алиса подняла на него взгляд, впервые за всё время — осознанный.

— Они внутри меня, — прошептала она. — Я должна избавиться от них.

Потом её глаза снова затуманились.

Её привязали к койке и вкололи успокоительное.

***

— Вы слишком много интересуетесь ею, — сказал главврач, когда Капустин завёл о ней разговор.

Кабинет был обставлен дорогой мебелью, на стенах — дипломы и лицензии. Главврач — мужчина лет пятидесяти пяти, с аккуратной седой бородкой и слишком белыми зубами — напоминал скорее успешного адвоката, чем врача.

— Она представляет опасность, и не только для себя, — продолжал он. — Параноидная шизофрения, бред преследования, галлюцинации. Отец поместил её сюда после того, как она напала на свою мачеху.

— Но...

— Капустин, — главврач улыбнулся, — вы же понимаете, мы здесь помогаем. Перед вами пациентка, которая уверена, что её хотят убить.

Капустин кивнул, но что-то в этой истории его настораживало.

Той же ночью он пробрался в архив.

Её история болезни была странной: диагнозы менялись каждые несколько месяцев, лекарства назначались в лошадиных дозах, а последняя запись гласила: «Резистентность к терапии. Рекомендована изоляция».

И ещё: на всех документах стояла печать «Конфиденциально. Не подлежит разглашению».

Дома он набрал в поиске: «Пропавшие женщины + Ресоцио».

На пятом форуме мелькнуло знакомое лицо.

Марина Синельникова. 25 лет. Пропала без вести два года назад.

В статье цитировали отца:

— Моя дочь страдала от психического расстройства. Мы поместили её в частную клинику, но она... сбежала. Мы повсюду ищем её.

Но на фото в статье стояла именно Алиса.

***

— Они врут, — голос Алисы был хриплым, как будто она давно не использовала его для нормальной речи. Капустин замер с блистером таблеток в руке, почувствовав, как по спине пробежали мурашки.

Она сидела на кровати, сжимая бумажный стаканчик так крепко, что пальцы побелели. Вода дрожала у краешка.

— Я не больна. Это всё подстроено.

Капустин медленно опустился на стул. Камера в углу мигала красным огоньком, но он знал — звука нет. Только если они не читают по губам.

— Они просто травят меня всей этой дрянью... — она резко поставила стакан на новую тумбочку с углами, теперь обмотанными для безопасности. Вода пролилась на простыню, оставив тёмное пятно. — Они хотят, чтобы я забыла.

— Что забыла? — он наклонился ближе, стараясь говорить как можно тише.

Глаза Алисы внезапно стали осознанными — впервые за всё время, что он здесь работал. Он ясно увидел в них здравомыслие.

— Себя. Свою жизнь. То, что они сделали.

Она резко встала, шатаясь от слабости, и пошла к шкафу у стены. Капустин инстинктивно схватил её за запястье:

— Ты что делаешь?

Она мягко вырвала руку, подошла к шкафу, наклонилась, просунула за стенку свои тонкие пальцы и достала сложенный вчетверо листок — бланк клиники. На обратной стороне было что-то написано.

— Читай.

Капустин развернул бумагу.

"Марина Синельникова. Диагноз: F29 (неуточнённый психоз). Рекомендована изоляция. Отец настаивает на интенсивной фармакотерапии".

Но подпись внизу...

— Это подделка, — прошептала Алиса. — Посмотри на дату.

Он присмотрелся. Дата была поставлена двумя разными чернилами.

— Они переписывали историю. Мой настоящий диагноз — депрессия. Но после того, как я увидела...

Она замолчала, вдруг испуганно глянув на дверь.

— Что ты увидела?

Алиса сжала его руку так сильно, что ногти впились в кожу.

— Его новую жену... в крови. Но это был не я. Это был ОН. А теперь он хочет, чтобы я исчезла.

Капустин почувствовал, как в груди стало тяжело.

"Бред? Или..."

Он вспомнил свою мать. Как она лежала в больнице, и врачи говорили: "Она преувеличивает симптомы", а через неделю она умерла от недиагностированного тромба.

— Если ты правда хочешь помочь... — голос Алисы дрогнул. — Увези меня отсюда. Умоляю.

Капустин посмотрел на камеру. Потом на её руки — исхудавшие, в синяках от капельниц.

И вдруг подумал: "А что, если она не бредит? Что если я снова поверю врачам, как с матерью... и она умрёт?"

Стараясь не смотреть на неё, он быстро вышел.

***

Капустин зашёл в туалет, включил воду и уставился в зеркало.

"Ты вообще понимаешь, что хочешь сделать?" — его отражение казалось чужим. "Ты правда хочешь выкрасть пациента? Она может быть действительно больна. Ты видел, что она билась головой. Ты видел её глаза, когда она говорит про отца. Это весьма похоже на классический бред преследования".

Он открыл кран сильнее, чтобы заглушить собственное дыхание.

Но тогда — документ? Дата, подпись... Это не просто слова. "А если она права? Если её держат здесь, потому что она что-то знает или мешает? Они просто превратят её в овощ и всё".

В голове всплыло лицо матери. Последний разговор в больнице: "Коля, они плохо лечат меня, мне хуже..." Он тогда не поверил. А через три дня её не стало.

«Чёрт!»

Он вытер лицо бумажным полотенцем. В кармане халата лежал телефон. Один звонок — и он может проверить. Найти этого Синельникова, узнать правду. Очень наивно — он ни за что её не скажет. Более того, сдаст его главврачу, и его просто уволят одним днём. Не успеет даже попрощаться с Алисой.

«Побег? Но если их поймают…. Её закроют под охрану. А тебя посадят. Или убьют. Кто знает, что они тут скрывают?»

Он вышел из туалета. По коридору шёл санитар. Капустин машинально улыбнулся, почувствовав, как сердце колотится где-то в горле.

"Последний шанс передумать".

Но когда он снова оказался у палаты 307 и увидел через стекло, как Алиса, сгорбившись, сидит на койке, сердце его сжалось.

Он достал телефон и набрал номер старого друга:

— Серёга, привет. Как ты? Как там поживает твоя «буханка»?

***

Время: 23:08. Палата 307

Капустин прикрыл дверь плечом, его пальцы сжали ручки каталки. Алиса уже стояла у кровати, её пальцы дрожали, расстёгивая халат.

— Снимай.

Она сбросила халат, оставаясь в тонкой больничной рубашке. Капустин резким движением развернул простыню — не обычную, а ту самую, водонепроницаемую, что использовали для мокрых процедур.

— Нас могут обыскать.

Алиса кивнула и боком легла на каталку, прижав колени к подбородку. Капустин накрыл её в несколько слоёв скомканными простынями и другим грязным бельём.

— Дыши через это. — Он сунул ей в руку сложенную вчетверо марлевую маску.

Когда он толкнул каталку в коридор, она выглядела как обычная груда грязного белья.

***

Охранник Борис, бывший санитар морга, щёлкнул жвачкой:

— Опять? Ты же уже вывозил сегодня вроде?

— Вторая порция.

Борис ткнул пальцем в мешок, прямо туда, где под тканью угадывался изгиб спины Алисы.

— А чё такое твёрдое?

— Биоотходы.

— Ладно, давай.

Услышав, как сзади закрылись ворота, Капустин резко изменил траекторию движения и направился к припаркованной под раскидистым дубом «буханке».

***

Дом стоял в глуши, в тридцати километрах от ближайшего посёлка. Капустин снял его за наличные, без договора.

Алиса — нет, Марина — целыми днями сидела у окна, глядя в лес. Иногда она бормотала что-то себе под нос, иногда резко вскакивала и начинала метаться по комнате, как зверь в клетке.

— Они давали мне что-то очень сильное... — как-то сказала она. — Я чувствовала, как голова пустеет…. Мне стало трудно думать.

Постепенно она стала приходить в себя. На лице стала появляться едва заметная улыбка. Сначала она начала есть сама. Потом — мыться. Однажды он застал её перед зеркалом в прихожей:

— Кто я? — спросила она, разглядывая своё отражение.

— Марина Синельникова.

Она нахмурилась:

— Нет. Я — никто.

Иногда он ловил её взгляд — пустой, направленный сквозь него. Иногда она внезапно замолкала на полуслове, будто забывала, о чём говорила. Но Капустин был уверен — она выздоравливает.

***

Сознание возвращалось к Капустину медленно, как приплывающая к берегу льдина. Сначала — сладковатый привкус во рту. Потом — холод металлической кровати под спиной. Затем — мягкое сковывающее давление на запястьях и лодыжках.

— Ты уже с нами? — голос Алисы прозвучал как сквозь вату.

Он заставил себя открыть глаза. В тусклом свете керосиновой лампы её силуэт казался призрачным. Она сидела на краю кровати, держа в руках шприц с тёмной жидкостью, на губах играла нежная улыбка.

— Алиса... ты что?! — голос сорвался на хрип.

— Тише-тише, — её пальцы, прохладные и удивительно нежные, коснулись его лба. — Успокойся. Всё хорошо. Когда ты станешь спокойнее, я тебя отвяжу. Хорошо?

Капустин почувствовал, как по спине побежали мурашки. Не от страха — от странного ощущения, будто он ребёнок, а она — заботливая мать, ухаживающая за больным.

— Ты помнишь, как рассказывал мне о своей маме? — её голос звучал мягко, почти ласково. — Как она болела... Как ты не мог ей помочь…

В горле встал ком. Воспоминания нахлынули волной — бледное лицо матери, дрожащие руки, наполняющие шприц, её последние слова...

— Ты всю жизнь пытался спасать других, — Алиса наклонилась ближе. В её глазах отражалось пламя лампы — два маленьких золотых огонька. — Но кто спасёт тебя?

— Что ты делаешь?! Прекрати!

Её пальцы нашли вену на сгибе локтя. Прикосновение было удивительно бережным.

— Они лечили нас неправильно, — она покачала головой, и пряди волос упали на лицо. — Заставляли забыть. Но я вспомнила. И помогу тебе.

— Что ты вводишь мне?! Нет!

— Когда ты так дёргаешься, я могу повредить тебе вену. Поэтому прошу тебя, полежи спокойно.

Игла вошла почти безболезненно. Капустин лишь почувствовал лёгкий укол — куда менее болезненный, чем те, что он делал себе каждый день последние пять лет.

— Считай со мной, — прошептала она, гладя его по волосам. — Раз...

Комната начала медленно вращаться. Лампа превратилась в размытое световое пятно.

— Два...

Её лицо расплывалось, становясь всё более призрачным.

— Три...

Последнее, что он увидел перед тем, как тьма поглотила его — её слёзы. И странную мысль: а что, если это и есть спасение?

Где-то вдали упала капля. Металл кровати холодно прижался к щеке. И в этой точке соприкосновения осталась вся его реальность.