Революционно-космический паропанк

1.

По низколесью садит

Осенний хлесткий дождь.

А я сижу в засаде –

Врешь, контра, не уйдешь.

Б. Пастернак

Семен – на рысях, потому что задание было срочным, – въехал в усадьбу с двумя товарищами: матросиком Лехой и еще одним красноармейцем. Случившиеся поблизости приказчик и девка в сарафане пораскрывали рты, да так и остались стоять столбами.

Спешившись, красноармейцы направились прямиком к парадному входу. Быстро прошлепали по мраморным ступеням и хотели уже зайти, как навстречу из тяжелых дверей вышел и преградил дорогу престарелый дворецкий.

– Вы к Ликсандру Игнатьичу? Как прикажете доложить?

Семен отстранил его властным движением – словно старик и не возникал на пути:

– Да никак. Сами доложимся.

Дворецкий задохнулся от обиды и задрожал губами, но незваные гости, никого не спрашивая, уже поднимались по мраморным ступеням на второй этаж, где располагались барские апартаменты.

Пришельцам повезло: они застали барское семейство за утренним чаепитием.

Во главе длинного обеденного стола сидел барин: румяный человек, с тщательно подбритыми щеками и моноклем в глазу. По левую руку от него находилась дама, а по правую – миловидная девушка, вероятно, их дочка. Все они были одеты по-домашнему: в халаты или простые утренние платья. Еще в столовой находился прислуживавший за столом человек, но при виде вошедших он очень быстро исчез, словно испарился, поэтому в дальнейших событиях участия не принимал.

При виде вошедших все несказанно удивились: в частности, барин застыл с поднесенной к губам тарталеткой.

– Радонежский Александр Игнатьевич? – утвердительно промолвил Семен, не задерживаясь на пороге, а проходя к обеденному столу.

От такого вопроса барин, не успевший проглотить тарталетку, невольно поежился.

– Д-да… Извините, но чем обязан?

Семен сунул руку за пазуху и извлек оттуда помятую бумагу.

– Уполномоченный по уезду Семен Редискин. Приказом товарища Троцкого, Председателя Петросовета, ваша усадьба конфискована, а сами вы, вместе с семейством, препровождаетесь в Питер по железной дороге. А до восстановления железнодорожного сообщения временно задержаны.

– Как вы сказали? Редискин? – внезапно охрипнув, спросил барин.

– Уполномоченный по уезду.

– Саша! – испуганно и в то же время вопросительно вскрикнула супруга.

– То есть мы арестованы? – уточнил барин.

Румянец начал понемногу сходить с его лощеного лица.

– Задержаны до отправки в Питер.

Но барин, несмотря на промелькнувший на лице испуг, оказался настойчивым.

– Что значит задержаны, позвольте спросить?

Румянец снова возвратился на его щеки, только какой-то нездоровый, больше напоминающий апоплексический.

– Это значит, – уверенно ответствовал Семен, – что вы не сможете выехать отсюда без согласия трудящегося народа. Мой боец останется в усадьбе – проследить, чтобы не вздумали сбежать. На следующей неделе должны пустить поезд – отправлю вас с сопровождающими. Приказано доставить живыми и невредимыми.

– Саша! – снова вскрикнула барыня, уже с более визгливой интонацией.

– Ничего, дорогая, ничего, – пробормотал Радонежский в утешение супруги, затем обратился к уполномоченному. – Только где же мне оставаться, если имение, по вашим словам, конфисковано?

Семен не успел ответить, потому что в разговор вмешался стоящий за спиной Леха.

– А ты как думал, дядя?! – радостно вопросил он. – Мировая революция – это не мятные калачи жевать, это мировая революция, понимаешь. Пограбили, и будя – теперь все народное! Имение твое забираем в возмещение ущерба, за двести лет незаконной эксплуатации. И остальное заберем, что чужим горбом нажил. А баб обобществим ради пользы общественного дела. Пускай пролетарских детей рожают, а не каких-нибудь изнеженных эксплуататоров.

При этих словах пожилая барыня охнула и не нашлась с ответом, как бы задохнувшись от оскорбления, а молоденькая барынька покраснела и стыдливо опустила подведенные глазки.

Матросик еще много чего бы наговорил в классовом упоении, но Семен – человек более опытный и выдержанный – его одернул:

– Отставить! Революционная дисциплина.

При упоминании революционной дисциплины Леха сник, отступил за широкую начальственную спину в черной кожанке и пробормотал:

– Хорошо, дядя Сень.

Они были знакомы всего неделю – с момента назначения Семена в уезд, – но Леха уже называл начальника дядей, из уважения к его почтенному тридцатилетнему возрасту, и должности, конечно.

Семен задумался, над тем, где лучше содержать семейство Радонежских. Распоряжений на этот счет не поступало: ни из уезда, ни от Петросовета. С одной стороны, можно оставить в основном здании, но достойны ли эксплуататорские классы такой милости?

– Другие жилые здания, поскромнее, в усадьбе найдутся?

– Найдутся, – почему-то сверкнув глазами, произнес барин. – Летний домик, к примеру. Вы можете наблюдать его из окна. Мы с семьей заберем личные вещи, с вашего позволения. А центральное здание конфискованной усадьбы передаю товарищу Троцкому и возглавляемому им Петросовету, под их личную ответственность.

Семен выглянул в просторное, чисто вымытое окно. Летний домик – вдесятеро меньше основного здания – находился на территории усадьбы, причем на значительном удалении от ограды. Его расположение не могло создать серьезных проблем для охранника.

– Не возражаю. До отправки в Питер будете проживать там.

Пожилая барыня заерзала на стуле и в который раз, с покрасневшим лицом, обратилась к мужу:

– Саша! Но ведь в летнем доме неудобно, он такой маленький. Не лучше ли нам…

Барин вспыхнул лицом и хотел уже что-то сказать – явно резкое, – но его опередила дочурка. Она вскочила со стула, обняла мать за плечи и затараторила:

– Мамочка, ничего страшного! Мы прекрасно устроимся в летнем домике, там очень мило. Идем посмотрим. Ну же, мамочка…

– Хорошо, Лизанька, если ты настаиваешь… – только и смогла выговорить расстроенная мать. – Хотя мы собирались…

– Мамочка! – протестующе крикнула девушка.

Семен обернулся к намеченному для охраны красноармейцу и утвердительно бросил:

– Пусть переезжают. С собой – только личные вещи: три-четыре саквояжа, не больше. За охраняемых отвечаешь головой. На следующей неделе восстановят железнодорожное сообщение, полагаю. Если не восстановят, пришлю смену. Не пьянствовать.

С этими словами Семен и Леха покинул барскую столовую. Красноармеец, с красным бантом на груди, остался – охранять.

Будучи человеком недоверчивым и основательным, Семен не сразу покинул усадьбу, а поначалу направился в летний домик, который тщательно осмотрел и, не обнаружив ничего приметного, сам себе удовлетворенно кивнул. Затем прогулялся по периметру усадьбы, то есть вдоль богатой литой ограды – вероятно, гордости не одного поколения Радонежских, – после чего счел задачу выполненной.

Все это время Леха неотступно за ним следовал.

Когда Семен с Лехой садились на коней, то увидели, как оставленный красноармеец сопровождает переезжающую на меньшую жилплощадь семейку: барина, его жену и дочь, одетых уже как полагается – на выход. Несколько шедших следом дворовых несли дорогущие чемоданы с личными вещами. Красноармеец к чемоданам равнодушно не притрагивался, а держался сбоку процессии.

Запрыгнув в седло, Семен еще раз оглядел усадьбу. В окнах нижнего этажа – там, где находились подсобные помещения, – мелькали лица любопытствующих девок.

Удовлетворившись видом, Семен приложил руку к нагрудному карману, в котором хранил приказ Председателя Петросовета товарища Троцкого, и пустил лошадь в галоп. Матросик последовал за начальником.

Когда конники удалились от усадьбы версты на две или две с половиной, за спинами что-то громыхнуло: не то гром небесный, не то рукотворное.

Семен, с неприятным ощущением под ложечкой, оглянулся – как раз вовремя, чтобы оценить происходящее. Несмотря на то, что, по обычаю, усадьба располагалась на пригорочке, летний домик – построенный со стороны отъезжавших – виднелся как на ладони. Поэтому Семен прекрасно разглядел, как с домика сорвало и подбросило кверху – можно сказать, отстрелило – черепитчатую крышу. Изнутри вырвались клубы черного дыма, затем наружу вылезло нечто округлое и серебристое.

– Твою ж мать! – выматерился Леха.

Семен не матерился, хотя уже понял. Сжав до синевы губы, молча наблюдал, как из расположенной под летним домиком шахты выползает небольшая, не более чем пятиместная, ракета и тяжело устремляется в небеса.

Ракеты была обычной, какими пользуются по хозяйственным надобностям помещики средней руки, и если Семен облажался, то только по той причине, что пусковая шахта была хорошо – с прицелом на будущее – замаскирована. Такого в барских усадьбах на его памяти не водилось.

– Дядя Сень! Дядя Сень! Да что ж такое делается?! Упустим же!

Понимая, что не «упустим же», а уже упустили, Семен вытащил из деревянной кобуры маузер и прицелился в уходящий в поднебесье аппарат. Стрелять не стал, разумеется – к чему попусту переводить патроны? – а вернул оружие в кобуру и скомандовал:

– За мной! Не отставать!

И поскакал по пыльной дороге, не оборачиваясь.

2.

«Светят с неба три звездочки яркие,

Навевают унынье и грусть.

Я сегодня гуляю с дояркою –

Завтра же с трактористкой пройдусь».

С. Есенин

Ракета у Семена отсутствовала. В городе – уездном Совете – аппарат имелся, но устаревший и вряд ли исправный. Им практически не пользовались. Однако, зная прижимистый мужицкий характер, уполномоченный не сомневался: порыскать по крестьянским амбарам – и ракета отыщется, нужно лишь постараться. Поэтому, не раздумывая, поскакал в ближайшую деревню.

Семен скакал по пыльной дороге, яростно нахлестывая коня и не оборачиваясь. Леха, как мог, поспешал следом.

Хворобино открылось через полчаса: сонная деревушка с облупившейся церковкой. Народа не видно: горбатятся на покосе, наверное, или от вековечной крестьянской безнадеги подались на промыслы.

Конные въехали в деревню и проскакали до церковной площади. Никого – только возящийся в пыли ребенок. А ракета с Радонежскими в этот момент удаляется от Земли, а может, запутывая следы, перемещается в другую географическую точку. Где ее теперь искать – на Венере или в колумбийских джунглях, кто подскажет?! Тем не менее найти необходимо, ведь приказ дан самим товарищем Троцким, председателем Петросовета.

Рядом крутил головой Леха, в попытке сообразить, где может быть спрятана ракета. В овинах, что ли, пошарить?

– Лезь на церковь, – распорядился Семен. – Звони в колокола, собирай народ на революционную сходку.

– Это мы мигом, дядя Сень.

Леха соскочил с коня и припустил к церкви, только ленточки удалой бескозырки затрепетали по ветру.

Через несколько минут благолепную деревенскую тишину спугнули раскатистые колокольные звуки.

Понимая, что сейчас начнется, Семен прижался спиной к церковной стене, расстегнул маузерную кобуру. Рядом занял позицию спустившийся с колокольни Леха, решительный и воодушевленный.

Взбудораженный колокольным призывом, начал собираться народ. Многие заявились с вилами – с покоса же, да и мало ли как обернется?! От хорошей жизни бить в колокола в неурочное время не начнут. Видя, что чужих всего двое, но с красными бантами и оружием, мужики окончательно помрачнели. Однако, молчали: ждали, когда подойдут остальные и, главное, что пришлые объявят. В толпе мелькали и бабы, конечно: простоволосые, с загорелыми шеями и обветренными лодыжками.

Народ собрался, и Семен вскинул упрямый подбородок.

– Мужики и бабы! Вам известно, что в Питере революция. Теперь по всей России устанавливаем Советскую власть – вашу, исконную. Но враг не уничтожен: он огрызается, как раненый зверь, и норовит ухватить за горло, а когда не может, пускается на подлости. Только что, согласно приказу товарища Троцкого, мы с товарищами задержали барина с семейством.

При упоминании Радонежских мужицкие ряды колыхнулись.

– Но белогвардейские выродки нас обхитрили, – продолжал Семен с истинно пролетарской искренностью. – Улетели на домашней ракете, такая промашка получилась, извините покорно. Надо бы отправиться вдогонку, но пока до уезда доберемся, пока аппарат отремонтируем, время потеряем. Улетит барин с семейством – как есть, улетит. Поэтому, мужики, у меня – то есть у Советской власти, которую я нынче представляю, – нижайшая просьба. Одолжите Советской власти летательный аппарат, коли не жалко. Взамен выдам вам официальную расписку, честь по чести. Вы же желаете, чтобы я Радонежских догнал?

Толпа проигнорировала последнюю фразу, зато предложение о выдаче ракеты вызвало бурю возмущения. Раздались одиночные возгласы:

– Какая ракета?!

– Откуда она в Хворобине?!

– Нетути!

Кричавшие вытягивали в направлении пришлых руки, в которых сверкали наточенными остриями вилы, серпы и топоры. Видя такое и приготавливаясь к любым неожиданностям, Семен как бы ненароком положил правую ладонь на кобуру и призывно крикнул в толпу:

– А если поискать? Советская власть для вас же старается, а вы к ней задницей оборачиваетесь?!

Его призыв не нашел ответа – крестьяне еще больше озлобились. Один из парней – в порванной рубахе и с застарелым фингалом под глазом – выбежал вперед и, уже недвусмысленно, наставил на красногвардейцев вилы.

– Ступайте отсюдова, покамест целы.

– Отдайте ракету, добром прошу. Советская власть очень в ней нуждается.

– Нету!

Церковная площадь как-то внезапно опустела. Красногвардейцы остались на ней в совершенном одиночестве, и даже ребенок не копался в пыли, как до собранной сходки. То ли мать забрала, то ли сам наигрался и уполз в хату.

– Поехали, Леха.

– Как же без ракеты, дядя Сень?..

– А что с ними, несознательными, сделаешь? Не ставить же к стенке?! Мы ради него, трудящегося народа, и воюем.

Тронулись в обратный путь. Семен с печалью думал о том, как придется возвращаться в город. Нет, не ответственности перед старшими товарищами по партии боялся уездный уполномоченный – из-за того сильно досадовал, что не смог выполнить приказа товарища Троцкого.

У околицы из-за плетня послышался детский голосок:

– Дяденьки! Дяденьки, остановитесь, пожалуйста. У меня до вас важное дело.

– А ну, Леха, тормозни.

Всадники остановились, сделав вид, что поправляют подпруги.

– Что за дело? – спросил Семен в сторону говорящего плетня.

Голосок сообщил:

– Вы же искали ракету, дяденьки? Она в кузне. То есть ракета в пусковой шахте, а вход в шахту из кузни. Дерюжку-то в углу отодвиньте и увидите…

Над плетнем приподнялась русая головенка.

Семен улыбнулся неиссякаемому детскому любопытству и произнес:

– Тикай, паренек, до дому, пока родичи не спохватились. А за подсказку спасибо.

Красноармейцы развернули лошадей и поскакали на деревенскую кузню, совсем в другом настроении. Теперь, когда забрезжила надежда, Семен пребывал в абсолютной уверенности, что догонит и вернет Радонежских в имение, тем самым исполнит распоряжение председателя Петросовета товарища Троцкого.

Кузня располагалась на другом краю деревни, у оврага.

Семен с Лехой доскакали и у самых ворот лихо осадили. Вошли, ведя лошадей, спокойные, но готовые к сопротивлению – с оружием наготове. Вряд ли в кузне обрадуются пришлым, особенно если там находится вход в пусковую шахту. При виде красноармейцев кузнец, волей-неволей, должен был насторожиться.

Так оно и случилось.

Едва красногвардейцы приблизились к порогу, из кузни показался человек непомерного обхвата в плечах, с толстыми, как корабельные узлы, кулаками. В одном из кулаков он зажимал рукоять неподъемного на вид молота.

– Чего надо? – мрачно проговорил хворобинский кузнец.

Молот в его руке легко, словно пушинка на ветру, покачивался.

– Коней перековать, – беззаботно, насколько мог, улыбнулся Семен.

Он рассудил: коли ракета обнаружится, то кони уже не понадобятся, а коли не обнаружится, то и волноваться не о чем – перековать никогда не помешает.

Кузнец с подозрением глянул на красные революционные банты и Лехину тельняшку, но натура пересилила: тут же прошел к лошадям и принялся их осматривать.

Семен подал знак Лехе: не суетись, мол, придет время и начнем действовать, – и уселся на случившийся поблизости березовый пенек. Матросик предпочел ожидать на приличном отдалении от кузнеца, с винтарем на плече.

Кузнец занялся лошадьми и рассредоточил внимание, чем не замедлил воспользоваться Семен. Как бы нехотя поднялся с пенька и потянулся, разминая кости, затем начал прогуливаться взад-вперед. Улучив момент, когда хозяин расковывал вторую лошадь, моргнул Лехе, и красногвардейцы проникли в кузню.

Дерюжку, о которой толковал пионер, увидели сразу: в углу, вроде небрежно кинутая, но тщательно по краям подоткнутая и, главное, плотная. С чего бы такую хорошую дерюжку кидать в угол? Подозрительно это: опытного человека наводит на размышления.

Семен сорвал дерюжку, под которой и в самом деле оголился металлический люк.

В этот момент кузнец, увидевший, что пусковая шахта обнаружена, издал громоподобный рык. Молот в его руках поднялся в замахе и если не полетел в сторону красногвардейцев, то исключительно по той причине, что в грудь кузнеца уставились дула не менее страшных, но куда более скорострельных винтаря и маузера.

– Лезь, я прикрою, – бросил Семен.

Леха откинул толстую свинцовую крышку и полез внутрь.

Убедившись, что с матросиком порядок, Семен прицелился. Застывший на месте кузнец в ответ оскалился, но на мгновение дрогнул. Этого мгновения Семену хватило для того, чтобы произвести выстрел над головой кузнеца, затем занырнуть в металлический колодец и наглухо задраить за собой крышку люка.

Сейчас же снаружи послышалась ругань и страшенные удары кузнецким молотом. Но красноармейцы уже спускались по деревянным ступеням в ракетную шахту.

Хворобинские мужики строили основательно, но за годы царизма изрядно обнищали – только этим можно объяснить отсутствие столь необходимого в пусковой шахте ремонта. Дубовые ступени частично прогнили, а металлические поручни проржавели. Видя такое, Семен покачал головой, но пути назад не предвиделось: догнать улизнувших Радонежских мыслимо только на ракете. А вот и она, кстати! Некрашеная и выглядит незамысловато – крестьянская поделка все-таки. Дырок в корпусе не заметно, люк открыт – значит, вскрывать не придется. На борту надпись белой краской: «Градъ» – видимо, для маскировки. Чтобы при встрече с худым человеком задурить голову.

«Куда они на этой колымаге летали? – подумалось Семену. – Колымить в соседний уезд или в Бразилию за контрабандными бананами? А, какая разница?!»

Однако, следовало поторопиться. Сверху раздавались непрекращающиеся удары молота о свинцовую крышку. Было ясно, долго она не выдержит: силушкой местного кузнеца Бог не обделил.

Красноармейцы заскочили в ракетный люк и завернули его на болты.

– Леха, ты разводи пары, – на ходу скомандовал Семен, – а я в рубку.

Рубка находилась в верхней части ракеты, и Семен кинулся наверх по металлическим ступеням – по счастью, не таким проржавевшим, как в шахте, – тогда как Леха рванул в нижние отсеки, где располагалась котельная.

Семену и раньше доводилось управлять ракетами, в том числе старинными – еще петровских времен, – поэтому он ни секунды не сомневался. Движения его были скупы и отмерены. Первым делом поставить котел на разогрев, затем проверить аппаратуру. Та, слава Карлу Марксу, функционировала – даже на той малой тяге, которую давали паровые аккумуляторы.

Оставалось поднять крышку пусковой шахты. Но с этим возникли проблемы: рычаг переключения отсутствовал. Неужели он находится в шахте? Почему Семен не подумал об этом раньше?

Сверху раздался грохот, напоминающий сход горной лавины – это под ударами кузнечного молота отвалился и запрыгал по ступеням сорванный с петель свинцовый люк. И сейчас же по дубовым ступеням загрохотали тяжелые шаги.

– Поддай пару, Леха! Взлетаем! – только и успел крикнуть Семен.

Оставаться в шахте было нельзя, разумеется. Если спустившийся кузнец и пощадит ракету – не станет ее разламывать на части, – то разделается с красноармейцами, когда они выйдут, проголодавшись. Поэтому таран шахтовой крышки представлялся разумным вариантом – хотя рисковым, конечно. Но Семен столько в своей многотрудной жизни рисковал, что не склонен был обращать на новую перипетию внимания.

Семен до отказа выжал стартовую педаль, ощущая, как пол под ногами заходил ходуном, а перегородки задрожали. После чего поддал парку. Ракету повело вверх, в результате чего тело ощутимо вдавило в табуретку.

Ракета «Градъ» взлетела, и сейчас же находящиеся внутри ощутили два толчка: сверху и снизу. Удар сверху означал, что ракета ткнулась заостренным носом в крышку пусковой шахты. Вероятно, крышка была деревянной – скорее всего, замаскированной под колодец, – поэтому ракета попросту расщепила и ее отбросила со своего пути. А удар снизу, сопровождаемый яростным воплем, объяснялся тем, что хворобинский кузнец запустил в набирающий высоту аппарат кузнецким молотом.

То ли набранная высота, то ли возрастающее ускорение сыграли спасительную роль, но метателю не удалось поразить ракету. Вскоре она зависла над Хворобиным, и красноармейцы имели возможность наблюдать, как находящиеся далеко внизу крошечные фигурки бегают между заборов и смешно грозят кулаками.

– Куда летим, дядя Сень? – спросил Леха.

Это был вопрос, требующий осмысления. Серебристая ракета скрылась из виду около трех часов назад и за это время могла преодолеть значительное расстояние. Где ее теперь искать?

Чутким пролетарским нутром Семен предвидел, куда Радонежские могли скрыться. Вряд ли на Землю – мировая революция на носу, долго не побегаешь. Значит, в открытый космос: там, где легко затеряться в россыпи неисчислимых небесных тел, следовало искать беглых хворобинских помещиков. Потому, нимало не раздумывая, Семен определил:

– Сначала на орбиту. Поддай пару!

Он установил автопилот и, на ходу стаскивая гимнастерку, спустился в котельную, где присоединился к Лехе, закидывающему лопаты угля в топку. Несмотря на возраст, «Градъ» был оборудован системой искусственной гравитации, поэтому проблем с невесомостью не возникало. Мелькали полотна лопат, лоснились от пота мускулистые тела, на которые оседала черная угольная пыль, ревело в топке яростное революционное пламя.

Сотрясаясь от сдерживаемой мощи, «Градъ» прибавил ходу и вскоре вышел на стационарную орбиту.

Перед красноармейцами открылся незабываемый вид: вогнутая земная чаша, с океанами, горами, пустынями и застилающими все это великолепие облаками. Солнечная сторона Земли бликовала, зато на ночной стороне четко проступали освещенные электричеством города. В основном, конечно, буржуазные, европейские.

«Ничего, пускай с жиру побесятся, – подумал Семен. – Скоро и мы, при помощи электрификации, выйдем из вековечной тьмы. Вот с беляками покончим – и обязательно выйдем».

– Дядя Сень, а теперь что? Куда лететь-то?

Семен знал. На красноармейское счастье, скорость космического ветра в этот летний полдень была невысока, не больше балла. Дымные следы от взлетевших с Земли ракет надолго сохранялись в космическом пространстве, медленно дрейфуя по течению. По этим следам – если, конечно, быть уверенным в том, что след оставила нужная ракета – прекрасно отслеживалось направление. Семен предполагал, что испуганные и торопящиеся скрыться Радонежские не станут путать следы, а сразу устремятся к выбранному месту назначения. Вот, совсем недалеко от места выхода «Града» из стратосферы тянется и удаляется от Земли дымная полоса. Ракета пролетела недавно – наверное, та самая, серебристая, на которой удрали Радонежские. Выбирать в любом случае не приходилось.

Семен указал на дымный шлейф в иллюминаторе.

– Следуем по этому курсу. Поддерживай давление.

– Так точно, дядя Сень!

Матросик, с бесшабашностью молодости, вновь взялся за лопату и принялся закидывать уголь в бушующую ракетную топку.

3.

«На Вятку,

Рязань,

на Выборг,

революционный

шагает

киборг!»

В. Маяковский

Поначалу Семен решил, что беглые помещики попытаются скрыться на Луне, но, когда ее испещренная кратерами желтая поверхность осталась за спиной, понял, что ошибся. По всему выходило, Радонежские направляются на Марс. Во всяком случае, дымный шлейф из ракетной топки указывал это направление.

И вскоре – когда крохотная серебристая точка на звездном небе стала видна – получил тому подтверждение. Это были Радонежские, и они направлялись на Марс.

– Придется тебе лечь в анабиозную ванну, Леха, – произнес Семен раздумчиво.

– Зачем, дядя Сень?

Голос матросика отчего-то дрогнул.

– Затем, что знаешь, сколько до Маркса лететь? И на сколько у нас воздуха хватит? Ты что, никогда не слышал, как до Марса летают?

Путь до Марса занимал несколько месяцев, воздуха на такой период катастрофически недоставало – даже для одного члена экипажа. Поэтому на ракете, следующей на красную планету, включался автопилот, а экипаж отправлялся в анабиозные ванны – так называемые морозилки. Разморозка экипажа наступала автоматически, на орбите Марса.

– А если контрики выйдут из анабиоза и поменяют курс? А, дядя Сень?

Лехины опасения были прозрачны. Дабы запутать следы, барин мог имитировать направление на Марс, но в заморозку не лечь, затем резко сменить курс, возвратившись на Землю или ту же Луну. В этом случае преследователи, вышедшие из состояния анабиоза на орбите Марса, обнаружили бы, что их бессовестно надурили.

– Не поменяют, – уверил Семен. – А если поменяют, поменяем и мы.

– Но как же...

– Я останусь за пилота.

– Но ведь…

Принятое Семеном решение означало, что до Марса воздуха не хватит, поэтому Лехино недоумение выглядело более чем закономерно.

– Я умею задерживать дыхание, – сообщил Семен. – В германскую был ранен в легкое, его ампутировали. У тебя два легких, а у меня одно – теперь понял?

Матросик понял. Однако, что-то иное – помимо беспокойства за начальника – угнетало его. Парень мялся и чуть не бледнел.

– Эй, моряк, скидывай шмотки и залезай в морозильню. Сейчас запущу агрегат, – прикрикнул Семен. –

– Да я… – начал Леха.

– Ты что, заморозки боишься?

– Угу, – смутился Леха.

– Это потому что никакой ты не матрос, – буркнул Семен.

Он давно этот факт подметил. Никак его младший товарищ не тянул на матроса, не только вследствие молодости, но и специфических моряцких ухваток, которых у Лехи явно недоставало. Что Семен, революционных матросов в госпитале не повидал, что ли?! Зато сознательностью и пролетарской хваткой парень не обделен, поэтому Семен прощал ему мелкую ложь, как теперь простил и юношескую трусость.

Липовый матросик покраснел.

– Откуда узнали, дядя Сень?

– Оттуда.

– Я форму у старшего брата умыкнул, – прошептал Леха. – Чтобы, значит, на службу революционному делу скорее приняли. У брата второй комплект, ему без надобности. Понимаете, дядя Сень…

– Хватит болтать. Быстро в морозильню, пока воздух не закончился!

– Может, я ракету поведу, а вы в морозильню? Я, знаете, как дыхание задерживать умею?!

– Живо!

Они прошли в морозильню – которой, на их счастье, «Градъ» был оборудован. Хворобинские мужики внутренними полетами не ограничивались, а выбирались в открытый космос. Или оборудовали морозилку на случай крайней надобности.

Липовый матросик принялся скидывать с себя ворованное обмундирование и вскоре остался нагишом.

– Не паникуй! – приказал Семен. – Залезай в ванну и ложись.

Леха залез в ванну и принял горизонтальное положение, тогда как Семен вскрыл стоящий в помещении холодильник и принялся ведрами вычерпывать из него ледяные кубики, заполняя ими ванну. Вскоре обнаженное и покрывшееся пупырышками Лехино тело оказалось завалено льдом.

После этого Семен заполнил оставшееся пространство водой из шланга. Когда уровень воды дошел до лица, успокоил:

– Не бойся, Леха, все будет хорошо. Мировая революция победит.

После чего включил двигатель на полную заморозку. Вода немедленно подернулась первым ледком, принявшимся развиваться в глубину. Леха и силился что-то ответить, да не мог разжать скованные льдом челюсти.

Когда все закончилось – матросик замер в заполненной прозрачным льдом ванне, лишь ворованные шмотки остались небрежно сваленными на полу, – Семен бережно затворил дверь анабиозной камеры и проследовал в рубку управления. Там, судя по доносившимся звукам, надрывался зуммер связи.

Так оно и было. Когда Семен надавил пальцем на зеленую кнопку ответа, из раструба раздался раздраженный голос:

– Зачем вы преследуете меня?

Семен и не сомневался в том, кто это мог быть: Александр Игнатьевич Радонежский, собственной персоной. Серебристая точка заметно приблизилась: только от нее – и ниоткуда больше – мог поступать сигнал.

– Затем преследую, что таков приказ председателя Петросовета товарища Троцкого, – твердо ответствовал уездный уполномоченный.

– Вы не понимаете… – прохрипел раструб.

– Что именно? Что вы должны лечь в заморозку, иначе у вас закончится воздух и вы не долетите до Марса? Прекрасно понимаю, именно поэтому и преследую.

– Считаете, у вас не закончится?!

– Расходуется понемногу. Но мы, пролетарии, люди бережливые – не то что бары. Вдыхаем помаленьку и почти весь выдыхаем. Нечему расходоваться.

– Свинья, – выдохнули на том конце связи.

Семен достал из кобуры маузер и принялся протирать его масляной тряпочкой, специально припасенной для этой цели.

– Ругайтесь, не ругайтесь, а до вашей ракеты немного остается: несколько часов, наверное. Скорость-то у меня поболе. А вам, Александр Игнатьевич, в заморозку пора. Если не ляжете, воздуха совсем не останется – верно я говорю? Поэтому ложитесь в анабиозную ванну спокойно. Когда проснетесь, очутитесь уже на Земле, в своей бывшей усадьбе. А там, если Карл Маркс сподобит, и железнодорожное сообщение с Питером восстановим. И отправитесь вы, Александр Игнатьевич, в распоряжение Петросовета, согласно приказу товарища Троцкого.

Говоря это, Семен чувствовал, что в барской ракете мало воздуха. Женщины давно в заморозке, вестимо, а барин не лег, потому что заметил преследование и решил отследить обстановку. Не тут-то был – Семен не таких контрреволюционеров обламывал! Сейчас Радонежский в душевном раздрае. Знает, помещичья шельма: ляжет в заморозку – Семен вскоре нагонит, состыкует летательные аппараты, и барское семейство окажется в его власти. А не ляжет, попытается оторваться от преследования – один хрен: воздух закончится, тогда погибнут все, в том числе замороженные. Или после автоматического размораживания окажутся в безвоздушном пространстве.

На том конце связи происходила напряженная душевная борьба. Затем голос Александра Игнатьевича Радонежского выплюнул:

– Я не должен был вам этого говорить, но вынужден, так как нахожусь в безвыходной ситуации.

– Внимательно слушаю, – улыбнулся Семен.

Закончив с чисткой маузера и вернув его в кобуру, он любовался на приближающуюся серебристую точку в иллюминатор. Ракета, оставляя за собой тянущийся дымный след, увеличивалась на глазах. Еще несколько дней, максимум неделя, и «Градъ» ее нагонит. Тогда-то и потолкуем по-настоящему, белогвардейская гнида.

– Как вы считаете, зачем я понадобился Троцкому?

– К стенке поставить, – пожал плечами Семен.

На самом деле он так не думал, а просто желал позлить беглого барина.

– Не говорите ерунды, – взорвался Радонежский. – Поставить к стенке могли в хворобинском имении, ничто не мешало. Я понадобился в Питере, со всеми домочадцами, потому что революция во мне нуждается. Я всю жизнь занимался конструированием искусственного интеллекта. На однеровском заводе. Производство на нем арифмометров было прикрытием: на самом деле на заводе производили киборгов. Первое время – из-за сложности и неординарности задачи – модели были несовершенными. Но мы с коллегами работали не покладая рук. Модели совершенствовались. Однако, помешала германская война. Нам урезали финансирование, несколько ведущих специалистов ушли на фронт. К тому же от конструкторов потребовали предоставить боевой продукт для фронта, но мы не были готовы. А потом эти революции… Еще до них я принял решение – вы представить не можете, как мучительно оно мне далось, – уволиться с однеровского завода. Я начал опасаться, что киборги попадут в плохие руки. Так оно и произошло, в конечном счете.

– У кого плохие руки, у большевиков? – спросил Семен. – Говорите да не заговаривайтесь! Я слушаю ваши контрреволюционные сказки только со скуки, потому как заняться нечем.

– Верьте чему угодно, но факты примите.

– Какие факты?

– А такие, – взволнованно произнесли на том конце волновой связи. – Если мои подозрения верны… Да о чем я говорю: конечно, верны! Вот скажите, вы назначены уездным уполномоченным совсем недавно, несколько недель назад?

– Так и есть.

Семен не считал нужным лгать всякой белогвардейской мрази, тем более что пока не понимал, в чем Радонежский собирается его убедить.

– А до этого чем занимались? – взволнованно спросил Радонежский.

– Воевал на германской. Был тяжел ранен, потерял память, несколько лет лечится в специализированном лечебном учреждении.

– Да, так я и думал, все сходится! После моего увольнения они запустили опытную партию. Поместили в специализированное учреждение и принялись обучать. А потом, после революции, новые хозяева решили использовать в своих целях. Видимо, старые не успели воспитательное учреждение эвакуировать – не до того было.

– Ничего не понимаю, – поморщился Семен. – Вам не пора на заморозку, Александр Игнатьевич? Еще не задыхаетесь? Оставьте воздуха домашним.

– А вы не задыхаетесь?

– Я вам объяснял: пролетарии вдыхают мало, особенно одним легким…

– Что за ерунда, Господи! Скажите, товарищ уполномоченный, у вас как с аппетитом?

– Не страдаю, – хмуро сообщил Семен.

На германской его ранило также в желудок: хирургам стоило огромного труда ампутировать покалеченный орган. С тех пор Семен мог не употреблять пищи, что в условиях военной разрухи являлось бесспорным преимуществом. Хотя остаточные явления донимали. Иногда чертовски хотелось разрезать надвое кусок ливерной колбасы, положить на ржаную краюху, намазать сверху ядреной горчицей…

– Как же вы живете, не принимая пищи?

– Вот так и живу. На пособие уполномоченного.

– Соответственно, дефекация у вас тоже отсутствует?

– Чего?

– Срать временами не приходится?

– Так у меня желудок ампутирован, зачем же мне срать?! – поразился Семен. – Глупые вопросы задаете, Александр Игнатьевич. Сам бы вас к стенке поставил, да не имею права: приказ председателя Петросовета на руках.

– А откуда у вас фамилия такая странная – Редискин? Не задумывались?

– Обыкновенная фамилия. Ничуть не страннее Радонежского.

– Не скажите. А вам известно, что red означает «красный», а искин расшифровывается как искусственный интеллект? То есть Редискин – красный искусственный интеллект. Это именно то, чем я занимался на однеровском заводе. Теперь понимаете?

– Ни хрена, – констатировал Семен.

– Вы являетесь киборгом. Произведены на однеровском заводе, затем обучались в специализированном учреждении, замаскированном под клинику. Произошла революция – и вас в срочном порядке перевоспитали…

Хоть одно слово в потоке контрреволюционной лжи оказалось правдой. Семен действительно не сразу принял революцию. Но после нескольких оздоровительных процедур его здоровье улучшилось, а глаза словно раскрылись: и на великое учение Маркса-Энгельса, и на Интернационал, и на партию РКП(б), в которую он немедленно и по примеру своих товарищей вступил, благо в специализированной клинике образовалась первичная ячейка. Но что касается остального…

– …и вас решили использовать, – продолжал Радонежский. – В интересах новой власти, то есть революции. Назначили в уезд уполномоченным. Причем не в простой уезд, а именно в тот, в котором проживал я, один из фактических ваших создателей. Конструктор всех искинов. У ваших хозяев специфический – истинно пролетарский – юмор: именно вам поручено доставить меня в Питер. Вероятно, господин Троцкий намерен возобновить работы по совершенствованию киборгов: мировая революция требует новых солдат. Вот только квалифицированные работники разбежались. Какой же я был дурак, что задержался в имении! Думал, через недельку в Париже гульнуть. Да что теперь…

– Это все? – спросил Семен.

– Вы мне не верите? – в отчаянии воскликнул барин. – Ну примените логику – в вас, в конце концов, логический модуль вставлен. Вы не принимаете пищи, у вас отсутствует дефекация, вдобавок превосходно себя чувствуете в атмосфере, в которой нормальный человек давно начал бы задыхаться. Это доказывает правдивость моих слов. Вы никакой не уполномоченный, а самый настоящий революционный киборг!

– Положим, уполномоченный, – заметил Семен, ощупывая карман, в котором, помимо приказа товарища Троцкого, лежал мандат о назначении.

– Хорошо, пусть будет уполномоченный киборг.

– А про революцию не надо. Не смейте касаться ее своими изнеженными эксплуататорскими пальцами.

– О, Господи!

Больше Радонежский на связь не выходил.

Семен попробовал связаться с ним через пару суток, но напрасно нажимал кнопки: с той стороны не отвечали. Из чего уполномоченный заключил, что Александр Игнатьевич не выдержал недостатка кислорода и залег в анабиозную ванну.

Семен улыбнулся своим мыслям и принялся сосредоточенно наблюдать за тем, как «Градъ» взрезает космическое пространство, следуя за дымным шлейфом находящейся совсем уже рядом серебристой ракеты.

4.

Когда в космическом полете

Столкнетесь с дамой в неглиже,

Что ощутите, что поймете

В своей истерзанной душе?

А. Блок

Еще через день, поддав пару, «Градъ» нагнал помещичью ракету и поравнялся с ней.

Серебристый аппарат не подавал признаков жизни, то есть не изменял курса и не открывал пальбы, хотя автоматически открываемые заслонки имелись. Нет, Семен не опасался: навряд ли помещичья ракета оборудована чем-то более серьезным, чем заурядной ракетной мортирой. Но одна расположенная по борту мортира серьезного ущерба не нанесет, тем более что – в случае, если Радонежский не лег в заморозку, – стрелять придется в условиях недостатка воздуха. А что делать победителю потом? Верная смерть в любом случае.

Из этих соображений, и чтобы времени не терять, Семен не стал размораживать липового матросика, а решил управиться сам.

Выровняв курсы и скорости, уполномоченный облачился в нашедшийся у хворобинских крестьян скафандр. Кобуру с маузером нацепил поверх скафандра, конечно. Затем заволок тяжелый буксировочный трос в переходный шлюз и включил откачку.

Зашипел откачиваемый воздух. Дождавшись завершения, Семен отвинтил наружную крышку и увидел прямо перед собой серебристый бок помещичьей ракеты, а за ним – будоражащие разум мириады звездных миров. Но сейчас уездному уполномоченному было не до них.

Стыковочная автоматика на хворобинской ракете отсутствовала – пришлось прыгать, причем с привязанным за ногу буксировочным тросом.

Прыжок вышел удачным: с первой же попытки Семену удалось ухватиться за выступающие скобы. Остальное: развязать узел на ноге, продеть буксировочный трос в ушко скобы, затянуть тугим двойным узлом – оказалось делом техники. В итоге ракеты – «Градъ» и серебристая помещичья – крепко между собой стянулись. Теперь, даже не находись Радонежский в заморозке, все равно не смог бы изменить курс и увести свой летательный аппарат в сторону, не утянув за собой преследователя.

Оставалось вскрыть люк. Это грозило превратиться в проблему, не окажись на борту крестовой отвертки. По счастью, отвертка нашлась.

Семен возился с люком не меньше часа, что в условиях открытого космоса показалось практически вечностью. Наконец, болты были аккуратно откручены и сложены в специальный кармашек на скафандре. Входной люк повис на одном запоре, отщелкнулся и чуть не ускользнул в открытый космос – но был вовремя подхвачен.

Следующий час Семен провел за завертыванием болтов, теперь при открытом запоре. Закончив, влетел в шлюз помещичьей ракеты и закрыл за собой наружный люк.

Вход с наружной стороны оказался не заблокирован. Возможно, барин побаивался, что, не попав внутрь, Семен со зла уничтожит помещичью ракету вместе с находящимися в ней людьми. Кажется, героической смерти Александр Игнатьевич предпочитал спокойное возвращение на Землю, даже в революционный Питер.

Оказавшись внутри, Семен первым делом стянул с себя скафандр и перехватил в освободившуюся руку верный маузер. Пружинистой походкой проследовал в рубку управления, оказавшуюся, как и следовало ожидать, пустой. Установленный на автопилоте метроном громогласно отсчитывал секунды.

Осмотрев рубку управления, Семен прогулялся по коридорам, заглядывая в каждое помещение. Он желал убедиться, что на незнакомой ракете не осталось незамороженных: мало ли, вдруг Радонежские захватили с собой пару дворовых, которые теперь караулят в укромном месте с топорами наперевес?!

Лишь убедившись, что ракета обезлюдела, уполномоченный прошел в анабиозную камеру, в которой и обнаружил три заполненных ванны. Семейство Радонежских, в целях экономии кислорода, лежало в заморозке – включенная автоматика должна была начать разморозку на орбите Марса.

Автоматику Семен немедленно отключил, разумеется. Сам разморозит контрреволюционное семейство, когда придет время.

Пора было разворачивать ракеты к Земле, но, сам не зная зачем, Семен подошел к одной из ванн и взглянул на закованное в лед тело молодой барыньки. Как ее? – Лизанька, кажется. Тело было худеньким, тоненьким – совсем не таким, как мясистые и полногрудые тела уездных баб, с которыми уполномоченный успел познакомиться. Соски трогательно темнели, а золотистый пушок на девичьем лобке выглядел таким привлекательным, таким мягким, таким незрелым…

Неожиданно для себя самого Семен включил барыньку на разморозку. Он мог бы разморозить Леху – все помощь в котельной, – но выбрал почему-то барыньку.

Лед в ванной начал идти промоинами и таять, стекая по трубам в цистерну охлаждения. Тело девушки принялось освобождаться ото льда и вскоре полностью освободилось. Лизанька затрепетала ресницами и очнулась. Приподняв из ванны голову, улыбнулась и произнесла:

– Папа? Мы прилетели? Все в поряд… – и тут увидела склонившегося над ней Семена.

– Вы? – взвизгнула девушка, прикрываясь ладошками.

– Я, – признался Семен.

– А где папан и маман?

– Вон все ваши, – кивнул Семен на соседние ванны, в которых Александр Игнатьевич Радонежский с супругой Ираидой мирно покоились в заморозке.

– Киньте мне одежду и отвернитесь.

Семен передал девушке аккуратно сложенное на полу платье и что-то еще, кружевное и невесомое, и послушно отвернулся, предупредив однако:

– Не вздумайте своевольничать: разморозку своим включить или еще чего. Пристрелю.

– Для чего же вы меня разморозили?

– Так, – сказал Семен, сам не зная.

– А я вам скажу, – защебетала девушка у него за спиной. – Я вам понравилась. Да, вот именно, понравилась, поэтому вы меня и разморозили. Вы намерены мной воспользоваться. Что же, я в вашей полной власти. Но если желаете взаимности – я слышала, что любовь без взаимности быстро надоедает, – то должны освободить моих родителей. Порвите приказ своего ужасного Троцкого. Кто он, председатель Петросовета? Вот и порвите, пожалуйста. И дайте честное слово, что отпустите моих восвояси. И тогда можете пользоваться моим телом, как хотите: я навек ваша, стану вам верной женой. Что же вы молчите? Так согласны?

Семен повернулся.

Девушка, уже одетая, призывно протягивала к нему руки. И Семен дрогнул, приблизился к Лизаньке и заключил ее в объятия, испытывая при этом то, что не испытывал ни на одном коммунистическом митинге: небывалый подъем душевного состояния и всех пролетарских членов.

Заключенная в крепкие объятия Лизанька содрогнулась, забилась, как испуганная птичка, но внезапно толкнула Семена в грудь и отскочила. В ее руках блеснул маузер, коварно похищенный из деревянной кобуры.

– Оставьте нас, Христом богом прошу.

Семен замер от неожиданности.

– Христом богом… – повторила Лизанька.

Семен двинулся вперед. Немедленно прозвучал оглушительный выстрел, а вслед за ним – характерный звон, с которым пуля ударяется о металлическую поверхность.

Уполномоченный покачнулся, и на его гимнастерке образовалась окровавленная дыра. Затем в удивлении просунул в дыру палец, даже два – указательный и средний – и оттянул кожу. Внутри пробитого революционного тела блеснула закаленная сталь.

– Киборг! – задохнулась от бессильного возмущения Лизанька. – Проклятый киборг, папенька правильно догадался!

– Всего лишь металлическая заплата. Картечью мне выбило легкое и желудок, врачам пришлось постараться. Латали наскоро, поэтому вместо перебитой грудины поставили стальной лист. Так делают, неужто не слыхали?

– Как же, как же, стальной лист! Папенька сказывал, у вас шрам на шее должен быть, снизу наверх.

– Есть такой, – согласился Семен. – Германским осколком чуть голову не срезало. Ничего, зашили.

– А вы раздерите этот шрам, да и стяните с черепа кожу – вот тогда и посмотрите, кто вы на самом деле!

– Мне это ни к чему, – нахмурился Семен.

Он приблизился к девушке и резким движением вырвал из ее маленьких ладошек маузер. Сунул в кобуру и запер на защелку. Девушка – видимо, истощившая запасы нервной энергии – и не думала сопротивляться: наоборот, закрыла лицо освободившимися руками и зарыдала.

– Пощадите родителей, умоляю, – повторяла она сквозь слезы. – Я вам отдамся, только отпустите. Несмотря на то, что вы киборг.

– Ах, киборг?! – вскипел Семен. – До чего сволочной вы народ, помещики! На все готовы, лишь бы спасти свои презренные жизни. Отдаться киборгу, любому классовому врагу – да без проблем, лишь бы обещание выторговать. Верно про вас товарищ Троцкий отзывается: никогда вы, эксплуататорский класс, не перевоспитаетесь. Сколько волка не корми, все равно в лес смотрит.

– Перевоспитаюсь, дайте шанс только! – всхлипнула девушка.

– Шанс? Сейчас ты его получишь!

Придя в совершенное бешенство, Семен ухватил барыньку за волосы и поволок из анабиозной.

Все время, пока Лизаньку волокли к выходному шлюзу, она тихонько подвывала. Прекратила, когда Семен отпустил ее и заставил облачиться в скафандр. Затем залез скафандр сам и вместе с Лизой перебрался по буксировочным тросам на «Градъ».

Оставив скафандры, двое – Семен в окровавленной гимнастерке и Лизанька в шелковом платьице – прошли в анабиозную, где покоился замороженный Леха.

– Вот, гляди, он перевоспитает тебя на коммунистический лад… Человек будущего. Тот, кто будет жить в коммунистическом обществе.

И Семен указал на лежащее в ледяном гробу обнаженное мужское тело.

Лизанька посмотрела и содрогнулась – однако, Семен внутренней интуицией отметил, что не так судорожно, как в момент, когда он, воспламененный секундным порывом, собирался овладеть девушкой. Это было более умеренное, даже в чем-то сладострастное вздрагивание и содрогание.

Семен забрал винтарь, валявшийся рядом с ванной, – так, на всякий случай. Дворянам, тем более юным девицам, он отныне не доверял ни на грош. Потом включил разморозку, и Лехино тело принялось потихоньку оттаивать.

Вскоре лед полностью растаял, и матросик приподнялся в ванне. Увидев Лизанькуку, раскрыл рот. Автоматически выбрался из ванны и замер, не зная, что сказать и что тут вообще происходит – только смотрел и смотрел на бледное девичье личико. Потом спохватился и прикрыл ладонями срам.

– Правом, данным мне уездным Советом, – начал Семен, – объявляю вас мужем и женой. Лизавета, согласна ли ты взять в жены раба мировой революции Алексея?

Для порядка – чтобы понимала, что с пролетарским огнем играть не следует, – положил руку на возвращенный маузер.

– Согласна, – затрепетав, прошептала Лизанька.

– А ты, Алексей, согласен ли взять в жены помещичье отродье Лизавету?

– Согласен, дядя Сень, – закивал обалдевший, а может, еще не окончательно разморозившийся, матросик.

– Объявляю вас мужем и женой. С этого момента снимаю с себя обязанности уездного уполномоченного и передаю тебе, Леха. Отныне ты несешь революционную ответственность за перевоспитание своей жены, также за исполнение наказа товарища Троцкого о доставке ее семейства в Петроград. Сам решай, как с Радонежскими поступить и куда направляться – в Питер ли, на Марс или другое место Галактики. Мое дело отныне сторона. Вы забирайте серебристую ракету, с родителями невесты, а я оставлю себе «Градъ».

С этими словами Семен передал голому Лехе приказ товарища Троцкого и мандат о назначении уездным уполномоченным: передал, словно от груди оторвал.

– Но почему? Почему, дядя Сень?

– Потому… – протянул Семен.

После случившегося он начал подозревать, что на самом деле произведен на заводе Однера, а воспитан – точнее сказать, запрограммирован – уже новой, победившей, властью. И если бы не революционное перепрограммирование, одному Карлу Марксу известно, каких политических взглядов Семен в настоящий момент придерживался. Возможно, числился бы монархистом или чего похуже. А значит… Но сначала следовало проверить, верны ли предпосылки этой истории.

Не договорив, Семен проследовал в каюту, где прильнул к зеркалу – вернее, его пришпиленному к стене осколку. Другого зеркала на «Граде» и не было, вероятно.

Из сохранившегося осколка смотрело лицо – волевое и пролетарское.

Насмотревшись, Семен поднес руки к затылку и нащупал стародавний шрам. Узкая полоса тянулась почти от макушки до плеч, прямо по позвоночнику. Сжав зубы, чтобы не закричать, Семен разодрал сросшийся шрам и спустил кожу с черепа. Окружающий световой мир вспыхнул красным, но, когда кровавая слизь сошла, из зеркала на Семена глянула металлическая личина киборга – такая же волевая и пролетарская, как до этого, только не загорелая, а вороненая, нисколько на прежнего Семена не похожая, разумеется.

Александр Игнатьевич Радонежский не наврал: бывший уездный уполномоченный Редискин являлся запрограммированным на осуществление мировой революции киборгом.

И началась для Семена новая – более сложная, но от этого не менее нравственная и захватывающая – жизнь.