Рифмовойны. Убить редактора

«То, что нам порой встречаются чудеса, на самом деле свидетельствует лишь о том, насколько мы мало знаем об окружающем нас мире...»

Хьюлам ди Браско, профессор кафедры металлов и сплавов Императорского Университета Салуццо, трактат «О природе вещей»

Каждое утро вот уже больше пяти лет я выходил из дома, ловил извозчика и отправлялся на службу. Очень немногие поэты умудряются жить на доходы от литературных трудов. Продажи книг, гонорары за выступления, подарки от меценатов, конечно, случаются в жизни каждого, но для большинства остаются лишь исключением из правил, неожиданно свалившимся на голову счастьем. А кого-то эти радости жизни не посещают никогда. Как сказал один замечательный поэт из Каратены: «Писать надо лучше!» А если не удаётся достичь уровня таких столпов поэзии, как Сулеймен ибн Фадхи Абу Хаким и Юсуф ибн Омар Аль-Гусейни, Базиль де Венсенн и Юнг фон Бекк, Николло Спекулатор и Рикко Гвенкарло, гений эраклейского верлибра Теофил де Шато-Бонеми или хотя бы как мой покойный друг, которого я считаю величайшим поэтом из живших в этом веке, Ансельм де Турье, то приходится подыскивать службу или работу, которые прокормят.

Хорошо, когда у литератора есть хоть какая-то профессия, иначе приходится наниматься сторожами, истопниками и библиотекарями. Правда, многие дворяне находили выход, записываясь в одну из гвардейских рот. Если повезёт, будешь долгие годы охранять резиденцию кардинала или генерал-губернатора. Не повезёт — отправишься подавлять восстание чубатых кочевников в одну из южных провинций, а там получишь зазубренную стрелу в живот или просто, отведав водички из какого-нибудь источника, подцепишь заразу наподобие кровавого поноса. Возможно, над гробом кто-то и вспомнит твои стихи, но уже через неделю имя твоё сотрётся из памяти как стихотворцев, так и любителей поэзии.

Мне повезло. В молодости я окончил естественнонаучный факультет в Салуццо. Был на хорошем счету у профессоров. Служил горным инженером на различных копях, устанавливал паровые машины, немного на металлургических имперских мануфактурах. На свою беду, решил попытать счастья на вольных хлебах и ушёл в поэты.

Вот там-то я и понял, что такое сидеть голодным. Выпрашивать деньги у меценатов никогда не умел, а расставаться с монетами просто так они не спешат. Постепенно у меня выработалось стойкое отвращение к попыткам выжить за счёт литературных трудов. А после широко известной резни в Вальяверде, когда разбушевавшихся поэтов смогла утихомирить только гвардия кардинала, я решил, что инженером быть гораздо лучше. И стабильный заработок, и никто тебе кинжал под лопатку сунуть не пытается за то, что ты не в свою очередь стихи прочитал.

Так я вернулся вначале в Салуццо, а потом и в Сальгареду. Довольно скоро нашёл себе службу по душе — отвечал за техническую часть в питомнике огненных саламандр.

Обычно дни мои протекали довольно спокойно. Проверил работу механических кормушек, убедился в надёжности огнеупорных загонов, если нужно, помог отловить и загрузить в «переноску» десяток саламандр — заказчики покупали их довольно часто, но не ежедневно. Потом я обычно раздавал указания работникам и запирался в кабинете, где писал роман.

Да, на смену поэзии пришла проза... Она требует большей усидчивости, зато никто не требует немедленно прочитать вслух написанное сегодня.

Но в этот день спокойствие моё нарушил крик рабочего. Едва я приблизился к воротам питомника, как тощий смотритель Арни, старший над чернорабочими, подпрыгивая от нетерпения, выкрикнул:

— Господин де Грие! Беда!

— Что случилось?

— Дырка в садке!

Садками мы называли загоны со стенами из огнеупорной глины, в которых и содержались саламандры. Загородки по грудь человеку позволяли наблюдать за питомцами и отлавливать их по мере необходимости.

Огненная саламандра не имеет зубов или когтей, позволяющих им рыть норы. Следовательно, никто не заботился, что стенка может быть разрушена. Так каким же образом им удалось проделать путь к свободе?

— Большая дырка? — моё умиротворение слетело, как вишнёвый цвет под напором урагана.

— Трещина!

— Пролезут?

— Пролезут!

— Ведро с водой! Быстро! Два ведра и два веника!

Рабочий кинулся выполнять приказание, а я со всех ног помчался к садкам.

Там уже начиналась паника.

Около трещины толкались, больше мешая друг другу, четверо постоянных работников питомника. Южане — смуглые и черноволосые. В их провинциях рабочих мест всегда не хватает, вот и рвутся на север. В Сальгареде они чувствуют себя достаточно комфортно, а вот зимние морозы Вальяверде выдерживает не каждый. Эти южане — ребята трудолюбивые и исполнительные, но начисто лишены способности проявлять инициативу, когда обстоятельства к тому понуждают. Часто их поступки граничат с глупостью. Вот и сейчас они тыкали длинными палками — скорее всего, черенками от лопат или мётел — в саламандр, которые старались выбраться на свободу. Это всё равно что пытаться затолкать деревяшками изливающуюся из вулкана лаву обратно в жерло. Бессмысленно и даже опасно. Саламандры злились и, как следствие, нагревались сильнее. Палки уже начинали дымиться.

К счастью, у меня на поясе висела фляга с водой. Раньше, когда я причислял себя к поэтам, в ней обычно плескалось вино. Для вдохновения, для поддержания творческого порыва хорошо сделать пару глотков. Но сейчас, будучи на службе, я пил только воду. Многие знакомые считали эту привычку глупой и нелепой. Иногда я был готов с ними согласиться. Но только не сегодня!

На бегу выдернув пробку, я плеснул из фляги на мордочки саламандр, которые то и дело выглядывали из трещины. Вода зашипела, испаряясь, а зверюшки тонко завизжали, отпрянув. Для них соприкосновение с водой всё равно что для человека с расплавленным металлом. Больно! Очень больно!

Не теряя времени, я перегнулся через ограду и ещё раз плеснул водой — теперь перед трещиной. Саламандры вразнобой завизжали, забегали перед лужицей, не решаясь в неё вступить. Пословица «и хочется, и колется» в действии. Конечно, вода очень быстро высохнет, но позволит выиграть немного времени.

— Бросили палки и за глиной! — прикрикнул я на рабочих. — Бегом!

Южанам только подавай, чтобы кто-то отдал приказ. Они встрепенулись, как боевые кони при звуках трубы, и побежали выполнять распоряжение. Это они умели лучше всего.

Тут подоспел Арни. Мы с ним вооружились вениками и повели беспощадный бой с огненными саламандрами. Макаешь в воду, брызгаешь на рвущуюся к дыре стайку. Шипение, пар, визг. Суета, беготня. Я даже пожалел бедных тварей. Но подивился их упрямству. Ведь больно, а они стараются обрести свободу.

Вернулись рабочие с шамотной глиной. Я приказал им замазывать трещину, а сам продолжал отгонять ящерок. Застынет быстро, внутри загона стоит такая жара, хоть горшки обжигай. Кстати, почему до сих пор не придумали использовать огненных саламандр для изготовления посуды? Нужно поразмыслить над задачей. Глядишь, стану основоположником нового технологического процесса.

— Мы их не попортим? — взволнованно спросил Арни. Он всегда переживал за дело, которому служил.

— Не должны, — ответил я, хотя полной уверенности не испытывал. — Старайся брызгать не на них, а перед ними. Пугай!

Огненные саламандры — исключительно интересные зверюшки. Почему я пишу «зверюшки», в то время как большинство учёных-естествоиспытателей относят саламандр к гадам? Наверное, потому, что со студенческих лет привык: гады — хладнокровные. А разве можно огненную саламандру назвать холоднокровной? Нет, она очень теплокровная. Можно даже сказать — раскалённокровная.

Впервые их обнаружила экспедиция фон Диттера, которая исследовала северные острова. Эта давняя история, ей больше трёх веков. Жители узкой полосы побережья за Льдистыми горами, промышлявшие охотой и рыбной ловлей, давно заметили, что перед началом суровых зимних холодов птицы собираются в стаи и улетают, не на юг, а на север. Когда они поведали эту историю миссионерам, явившимся в племена, дабы нести им свет Истинной Веры, монахи сперва отнеслись без внимания. Потом сами увидели необычные перелёты. Заинтересовались. Указали странную особенность уток, гусей и гагар в ежегодном отчёте его преосвященству архиепископу Хьюламу Монтаньскому. Но север Империи сотрясали голодные бунты крестьян и рудокопов, поэтому доклад монахов лёг под сукно почти на сто лет.

Но когда настала эпоха великих открытий и мореплаватели Империи направились на все четыре стороны света в погоне за новыми знаниями, новыми товарами, новым богатством, прославленный естествоиспытатель Ганс фон Диттер заинтересовался странным поведением птиц. Ранней весной экспедиция из трёх кораблей устремилась на север. То, что они обнаружили, граничило с чудом. Острова в виде гряды действующих вулканов. Тепло, исходившее из недр земли, подогревало море и скалы, а от них становился теплее и воздух. Льды, сковывавшие океан едва ли не полгода, не приближались к тёплым островам. В воде кишмя кишела рыба, тюлени, мелкие и крупные киты. Всем хватало пищи. Десятки и сотни тысяч птиц зимовали на скалах, бывших когда-то раскалённой лавой, а теперь застывших причудливыми громадами.

Я видел наброски штатного рисовальщика экспедиции в отчёте, который хранился в библиотеке Императорского университета в Салуццо. Величественное зрелище. Кажется, что ты через какую-то дыру провалился в иной мир, чуждый человечеству, но прекрасный, хотя дикий и непредсказуемый. Блестящие, как стекло, чёрные и тёмно-зелёные обсидиановые скалы в белых потёках гуано. Полосы рябят в глазах и скрадывают истинные размеры. Чёрно-белые птицы теряются на них — видны то крыло, то туловище, то голова на длинной шее.

На эскизах попадались и чудеса поинтереснее. Например, морской змей, удушающий в объятиях небольшого кита. Или странная косматая тварь с крючковатыми зубами, которую путешественники назвали морской гиеной. Или бесформенная туша, всплывшая и глубин на поверхность океана, с множеством длинных извивающихся отростков — то ли ноги, то ли руки, но на вид весьма отвратительно...

Впрочем, я отвлёкся.

Путешественники видели много интересного и поучительного. В том числе извержение вулкана, от которого чудом спаслись. Ведь даже если корабль не попадает в лавовый поток, то разлетающиеся из жерла раскалённые камни и брызги расплавленной горной породы могут поджечь паруса, попортить такелаж, вызвать пожар на палубе, в конце концов. После, высадившись на ещё горячие скалы, учёные неожиданно заметили юрких ящерок, которые бегали по едва застывшей корочке на поверхности магмы. Резвились, играли в догонялки, что-то выковыривали и съедали. Так произошло открытие огненных саламандр.

Среди учёных до сих пор нет окончательного согласия обо всех особенностях физиологии огненной саламандры. Хорошо изучены лишь внешние проявления. Например, мы знаем, что питаются они серой и колчеданами. Каким-то образом в организме зверюшек происходит химическая реакция. Экзотермическая — так учёные-химики называют реакцию с выделением тепла. Мы знаем, сколько они живут, как размножаются, как высиживают яйца... Но мы не знаем как, почему, за счёт какого божественного провидения они возникли. Откуда взялись на северных островах? Почему больше нигде в мире не обнаружены похожие на них существа?

Первых саламандр хотели привезти в толстостенных горшках из огнеупорной глины, но не знали чем кормить и в столицу Империи были доставлены только умершие животные, застывшие в разных позах, похожие на маленькие статуэтки из обсидиана. Потребовалось почти пятьдесят лет, чтобы в университете Салуццо появилась живая огненная саламандра.

Длительное время их просто изучали. Отдельные особи попадали в коллекции сильных мира сего. Первым делом, конечно же, в императорскую кунсткамеру. Посетители удивлялись, выражали непритворное восхищение. Но и только. Пользы от саламандр было не больше, чем от ярких разноцветных птиц, доставляемых с южных островов. Пожалуй, от птиц даже больше. Их перьями можно украшать шляпы благородных модников и модниц. А за резвящимися зверушками только наблюдать.

Но в Салуццо нашёлся один инженер, предложивший извлекать пользу из существования огненных саламандр. Отто фон Бёрк, северянин. О нём отзывались как о чрезвычайно талантливом изобретателе и повесили ростовой портрет в крытой галерее университета, по которой обычно вели в кабинет ректора высокопоставленных гостей. Он придумал использовать саламандр для нагревания воды в паровых двигателях, которые на то время были известны уже почти столетие, но из-за громоздких котлов, требующих вместительной топки для дров или угля, устанавливались лишь стационарно — на подъёмных машинах в шахтах, в качестве привода мощных насосов при откачке воды, для привода мехов в металлургии, в камнедробилках, на мануфактурах, где длинные приводные валы со шкивами, раздавали вращение десяткам станков. За работой парового двигателя обычно следил механик, которому подчинялся кочегар, а то и двое.

Отто фон Бёрк предложил заменить топку небольшим садком с несколькими огненными саламандрами. В зависимости от мощности двигателя их могло быть от двух-трёх до десятка. Таким образом, вместо кочегара с лопатой и кучи угля или огромной поленницы можно остался огнеупорный сосуд, размером не больше кувшина из-под вина, и мешочек с медным колчеданом, которого на северо-западе Империи добывалось без счёта, и самородной серой.

Изобретение фон Бёрка подтолкнуло к изобретению самобеглого дилижанса — повозки, которая передвигается без лошадей, но силой пара. Теперь маршруты пассажирских перевозок связали все крупные города Империи. Правда, возчики остались недовольны и даже очень. Кое-где возникали даже бунты, которые, впрочем, довольно быстро подавила гвардия. Потом власть пошла им навстречу и сохранила за гужевым транспортом право на грузовые перевозки. Таким образом, на дорогах Империи воцарился мир.

Я слышал, что в университете Салуццо разрабатывают новую идею — перевозка грузов по искусственной колее. Два ряда прочных деревянных брусьев можно проложить от одной станции до другой на десяток миль и пустить между ними тягач с мощным паровым двигателем и несколько телег. Преимущество заключается в том, что колёса не вязнут в грязи — скорость перевозок многократно возрастает. Недостаток — за брусьями, которые изобретатели назвали рельсами, нужно ухаживать, следить, чтобы не перекосились, не прогнили... Да, в конце концов, чтобы жители соседних деревень не воровали их для строительства домов. А это целая дорожная служба с патрулями для охраны. И, опять же, неизвестно как отнесутся хозяева упряжек с тяжеловозами и быками? Не довести бы до народных волнений.

Пока я размышлял о саламандрах и технических достижениях, связанных с их открытием, дырку замазали. От жара, источаемого обитателями садка, она твердела на глазах. Поручив Анри пересчитать зверушек, я направился в свой кабинет. В голове билась навязчивая мысль — откуда в прочной стенке появилась трещина? Ну, не могла она возникнуть самопроизвольно. Или могла? Например, через кровлю просочилась вода. Струйка, попадая на горячую облицовку, могла создать несколько мелких трещин, которые со временем слились в большую, но скрытую до поры. А дальше достаточно несильного удара. Ну, к примеру, рабочий, убирающий дорожку, случайно ткнул черенком лопаты или метлы. Трещина раскрылась наружу, и саламандры рванулись на свободу. Хорошо, что вовремя заметили.

В моём кабинете летом всегда царила прохлада, а зимой было тепло и уютно. Осенью, как сейчас, когда начинают желтеть листья и срываются первые дожди после изнурительной летней засухи, тоже неплохо. Слегка душновато. Поэтому, прежде чем сесть за стол, я приоткрыл окно. Суета и гомон в питомнике к этому времени улеглись. Работа вошла в обычный неторопливый ритм.

Я вынул из ящика пачку исписанных листов, десяток новых. Открыл чернильницу. Прикусил кончик пера по глупой привычке и бегло пробежал глазами написанное вчера. В повествовании я дошёл до злополучной дуэли с Понсоном де Шталь[1]. Тогда, кроме нескольких лёгких ран и порезов, я получил дырку в животе, чуть ниже сostae fluitantes[2]. Кто же мог подумать, что пьянчуга де Шталь, хромающий на обе ноги, заговаривающийся под воздействием винных паров, с трудом удерживающий шпагу в дрожащей руке, окажется настолько умелым мастером фехтования?

Но сцена обещала выйти интересной и поучительной. Будущие читатели моей книги непременно её оценят. Накал и трагизм, а так же весьма неожиданную развязку. Главное, ничего не надо выдумывать. Описывай события так, как они и повстречались на жизненном пути. В этом преимущества прозы, если сравнивать её с поэзией.

Я обмакнул перо в чернильницу.

Вывел первую строку.

Мы стояли на хрустком снегу друг напротив друга.

Каждый день, приступая к сочинительству, я мучаюсь над первой фразой. Дальше обычно идёт гораздо быстрее и легче.

Итак...

Мы стояли на хрустком снегу друг напротив друга.

Я и Понсон де Шталь.

Мороз кусал за уши, забирался за воротник. Не лучшее время для дуэли, но если выбирать по погоде, то, вполне возможно, клинки с обидчиком не доведётся скрестить никогда. Зимой холод, летом жара, весной и осенью слякоть и дождь. А честь защищать нужно, поэтому приходится с благодарностью принимать любую погоду, лишь бы не ливень или метель.

Вот очень хорошо получилось насчёт защиты чести в любую погоду. Надо продолжать.

Неподалеку Нуто ди Поцци о чём-то вполголоса переговаривался с лейтенантом Кантеном. Странно, что мой противник выбрал его в качестве секунданта — неужели, не нашлось никого из его поэтического общества? Или после смерти Горана Лежича в окружении Киры Минутолло остались одни лишь поэтессы?

Все упомянутые здесь люди погибли несколько лет назад. Кроме лейтенанта Кантена де Боруа, который, вопреки не самому лучшему впечатлению, произведенному при первой встрече, оказался неплохим юношей. Мы с ним изредка переписывались. Кантен продолжал служить в гвардии кардинала, но всё чаще задумывался о том, чтобы перейти куда-нибудь в провинцию, где дисциплина, быстрый ум и хорошее владение оружием будут способствовать карьерному росту.

А вот сейчас я подробно опишу моего противника на той дуэли:

Понсон выглядел не лучшим образом. Взлохмаченные давно не мытые волосы, отекшее лицо, внушительные мешки под глазами. Он слегка пошатывался, но, несмотря на тяжёлое похмелье, шпагу держал твёрдо и стойка его была безупречна. Мне уже попадались мастера своего дела, о которых можно с уверенностью сказать — умение не пропьёшь. В прямом смысле этого идиоматического выражения.

Да. Всё так и было. Обнажив шпагу, он стал другим человеком. Приходится честно признать, что противника я недооценил и это едва не стоило мне жизни.

Острожный стук в дверь отвлёк меня от работы на книгой.

— Войдите!

В проёме возникло бледное и напуганное лицо Арни.

— Господин де Грие, вас управляющий кличет...

— Что-то опять стряслось? — поинтересовался я, вставая.

Управляющий наш обычно придерживался золотого правила — не вмешиваться в работу, когда всё идёт хорошо. Подчинённые должны выполнять свои обязанности, тогда начальство может не тратить драгоценные силы, а использовать их для полноценного отдыха. А когда начальство больше заботится о развлечениях и отдыхе, так и подчинённым легче работается.

— Не знаю, — пожал плечами Арни. — Но сказал, чтобы быстрее. И какой-то он злой...

Злой? Жоффрея де Нуара я не видел злым ни разу в жизни. Расстроенным, что из-за внезапной протечки крыши опоздал в театр, был. Обиженным на весь мир, что не поспел к званому обеду, когда из Пшичины приехали оптовые покупатели и заплатили сразу за три дюжины саламандр. Такая сделка не каждый год бывает, но Жоффрей всё равно тосковал по каким-то особенным духовым пирожкам, которые теперь остынут и будут не такими вкусными, как нужно. А теперь он ни с того, ни с сего злой?

Чернила на рукописи уже достаточно просохли, чтобы я убрал их в ящик стола, не опасаясь размазать. Никогда не имел привычки оставлять на всеобщее обозрение черновики.

— Ладно, — кивнул я. — Он у себя?

— У себя, — ответил Арни, посторонившись, чтобы пропустить меня.

[1]Это и другие события, связанные с жизнью Квентина де Грие в культурной столице Империи — городе Вальяверде, описаны в романе «Рифомовойны».

[2]Costae fluitantes — колеблющееся ребро (лат.). Медики называют так две нижние пары рёбер.