Рисунки копотью

1. Что вы имеете против Пифагора?

Рисунок появился в неправдоподобно короткий отрезок времени, за который Анна Степановна только и сделала, что в булочную через дорогу сходила. Возвращаясь, она просто упёрлась в него на площадке между вторым и третьим этажами.

На свежевыбеленной капитально отремонтированной стене было начертано что-то вроде развёрнутого конверта.

Первым делом Анна Степановна выглянула в окно, хотя, если рассуждать здраво, попытайся живописец уйти через двор, они бы неминуемо столкнулись в дверях. Но в дверях она ни с кем не столкнулась, да и двор был пуст, разве что возле песочницы трое мальчишек, присев на корточки, по очереди с хрустом вгоняли в землю перочинный ножик.

— Безобразие! — сказала Анна Степановна и поставила на пол хозяйственную сумку. — Какое безобразие!

Она попробовала стереть уголок рисунка и испачкала палец.

— Ка-кое безобразие! — с чувством повторила она, озираясь, с кем бы поделиться.

Ахнула одна из дверей третьего этажа, и на лестницу, отсвечивая облитыми импортной кожей бёдрами и археологически редкой бляхой пояса, ступила худая и рослая, как борзая чистых кровей, Мила с телевидения.

— Вот полюбуйтесь! — сказала Анна Степановна, тыча испачканным пальцем в стену.

Мила изволила заинтересоваться, откинула поудобнее рогатую аппаратуру неизвестного назначения, близоруко вгляделась и присвистнула.

— Вот и славненько, — вроде бы даже обрадовалась она. — Отремонтировали подъезд!

— Именно, именно, — подхватила Анна Степановна. — А сколько этого ремонта добивались, вы вспомните!

— Может, я совсем слепая, — наигранно щурясь, сказала Мила, — но, по-моему, это «Пифагоровы штаны».

— Ой, правда, — слегка смутилась Анна Степановна. — А я сперва подумала: конверт нарисовали. Тетрадки ему не хватило! Найти бы этого сорванца!..

— Для сорванца высоковато, — заметила Мила.

— Что случилось?

Женщины обернулись. На площадке стояла незаметно подошедшая снизу Ирина Сергеевна, учительница математики, что жила этажом выше.

— Вот полюбуйтесь, — скорбно пригласила Анна Степановна.

Со сдержанным недоумением посмотрев на женщин, учительница тронула по привычке крепкую голубоватую завивку и прошла к стене. Всмотрелась, удивилась, затем поджала губы, и такое впечатление, что мысленно выставила оценку.

— Послушайте… — Анну Степановну осенило. — А из ваших учеников с нашего двора никто… э-э…

— Из моих-то? — Учительница бросила на неё такой взгляд, что Анна Степановна пригорюнилась и сочувственно закивала. — Те, кто увлекается геометрией, стены не пачкают, а которые пачкают, так они вам такое нарисуют, что упаси боже.

— Пишут по белому чёрным, пишут по чёрному белым, — подвела итог Мила, явно выходя из разговора.

— Мила, — вежливо-просительно задержала её Анна Степановна. — А ведь эта площадка — она и к нам относится. Может, соберёмся, отмоем да побелим?

— Что вы имеете против Пифагора? — несколько высокомерно осведомилась та и, не получив от шокированных собеседниц ответа, направилась вниз. Облегающие кожаные брючки иронически подмигивали бликами при каждом шаге.

— Вот вам! — сказала Анна Степановна, выждав, когда ахнет внизу дверь подъезда. — Ну что за люди такие — ничего их не касается, словно не здесь живут. Лестницу сломай — стремянку поставят, да ещё будут делать вид, что так и надо.

— Да, — согласилась Ирина Сергеевна. — Своеобразная особа.

— Эх… — Анна Степановна с горечью махнула рукой и подняла сумку. — До чего мне мужа её жалко, вы бы только знали! Ведь как затюкала — слова от него не услышишь…

— Да нет, — поразмыслив, заметила осторожная в суждениях Ирина Сергеевна. — По-моему, Филипп вообще молчун… и скромен излишне.

— Ну не скажите… — живо возразила Анна Степановна, снова ставя сумку на пол.

Она бы долго ещё ставила её и поднимала, но Ирина Сергеевна, которую как всегда поджимало время, решительно это дело пресекла, прямо сказав, что ей ещё тетради проверять.

— А всё-таки странно… — задумчиво молвила она, когда обе достигли третьего этажа. — Первый случай в практике. На стене… теорему… углем…

— Я другого, Ирина Сергеевна, боюсь, — отвечала ей Анна Степановна. — Им же только начать — всю площадку испишут…

Короче говоря, первый рисунок особого переполоха не вызвал.

2. При чём тут титан?

Анна Степановна как в воду смотрела — уже к вечеру на рисунок отреагировали, и рядом с правой штаниной чертежа появилось корявое согласие с догадкой гениального грека, выведенное синим мелком: c² = a² + b².

Но это были ещё цветики.

Ягодки начались следующим утром.

Направляясь на работу, все жильцы с третьего по пятый этаж включительно могли убедиться, что круг интересов доморощенного геометра шире, нежели можно было предположить: повыше Пифагора растопырился примитивно нарисованный человечек в соседстве с кошмарным тарантулом, смахивающим, впрочем, на осьминога.

Рабочий день у всех кончался приблизительно в одно время, так что к половине седьмого на площадке собралась добрая треть подъезда.

— Чем? Чем? — уже кричала Анна Степановна. — Чем этот негодяй мажет? Это же стереть невозможно!

— Копотью, — отозвался таксист Недоногов, пробуя рисунок на ноготь.

— Как это — копотью?

Недоногов только хмыкнул в ответ на такую наивность и выразительно посмотрел вверх.

Все подняли головы.

Брошенная меткой рукой, к потолку была прилеплена хвостиком сгоревшая в уголь спичка, вокруг которой чернело разлапое пятно копоти, похожее на негативное изображение взрыва сверхновой.

— Да! Как же! — запальчиво возразила гражданка Кошкина. — Нарисуешь ты так копотью! Сколько это спичек надо! А горелые где?

Горелых спичек на полу не было.

— Ну, значит, зажигалкой коптили, — уверенно отозвался Недоногов.

И тут всех прорвало.

— Они ж, сопляки, с вот таких лет курят!

— А я своему так и сказал: ещё раз поймаю с сигаретой — голову отверну!

— Да подстеречь и уши оборвать!

— Ну, положим, уши обрывать — за это и привлечь могут. А вот заставить родителей за свой счёт отмыть и побелить…

На бушевавшие страсти со стены удивлённо смотрели тарантул и человечек, которому тот же преступный синий мелок успел приделать плавки в виде треугольничка.

На секунду задержалась Мила с телевидения.

— Господь с вами, — бросила она свысока. — Что ж они, по-вашему, друг на друге верхом сидели? Или стремянку приносили? Вы поглядите, на какой высоте рисунок… Филипп!

Двухметровый Филипп подался было что-то сказать, но, видимо, передумал и молча последовал за женой.

— В жисть так ребёнок не нарисует, — убеждённо заявила Кошкина.

— Ну да, не нарисует! — загалдели жильцы. — Вон по телевизору! Какие картинки к сказкам наприсылали! Не всякий взрослый так сможет…

— А крабик — ничего, верно схвачен, — словно бы в насмешку произнесли сзади.

Жильцы обернулись с голодным урчанием.

На краю площадки, чуть расставив голенастые ноги и уронив ухватистую пятерню на тазобедренный мосол, как на рукоять кольта, высился бородатый художник Королёв с пятого этажа, явно готовый к полемике.

И быть бы ему обглоданным, если бы не Ирина Сергеевна.

— Вот вы специалист, — обратилась она к нему. — Что вы об этом скажете?

— Отнюдь, — невпопад ответил художник и, подойдя к рисунку, стал похож на гида, чем достиг относительной тишины.

— Конечно, примитив, — намётанным глазом определил он. — Но — царапается. Это манера. Стиль. Неестественность позы человечка продиктована желанием дать части тела в более развёрнутом виде. И, разумеется, сильно ушиблен фресками Древнего Египта… Если своим умом не дошёл.

— Ближе к делу можно? — не выдержал кто-то.

— Ближе некуда! — с блеском парировал художник. — Человечек — туфта. Но вот обратите внимание на краба, — продолжал он, фехтуя перед рисунком длинным узловатым пальцем. — Краб страшный, а глаза добрые. Это уже образ. И скомпоновано неплохо…

— Плёл-плёл, — подвела итог Кошкина, — а чего наплёл — и сам не знает.

— Вы меня заколебали, граждане, — спокойно оскорбился Королёв. — Понадобилось моё мнение — я его высказал.

И, ничего не прибавив, пошёл к себе, на пятый.

— Молодой человек! — официально-металлическим голосом приостановила его Ирина Сергеевна. — Эй, молодой человек! Вы скажите: мог это нарисовать ребёнок?

Художник обернулся.

— Если это ребёнок, — изрёк он, — то это титан.

— При чём тут титан? — вполне искренне спросила гражданка Кошкина, имея в виду совсем другой титан.

3. Немедленно свидетелей!

Ещё маячила мохнатая мохеровая спина художника, когда наверху возникла Анна Степановна с тазиком итряпкой. Она даже не успела переодеться.

— Возмущаться — это мы все можем, — вроде бы ни к кому не обращаясь, бросила она. — А чтобы взять да замыть — никого нет.

— Да ладно тебе, Степановна, — попытался урезонить её рассудительный Недоногов. — За всеми не смоешь…

Вместо ответа Анна Степановна громко поставила тазик на пол.

Все посторонились, поскучнели и, когда она, отжав тряпку, подступила к рисункам, на площадке из зрителей осталась одна Ирина Сергеевна.

— Анна Степановна, — вмешалась она. — Подождите. Это бесполезный труд.

— Корвалол сегодня пить буду, — сообщила Анна Степановна, примеряясь к Пифагору.

— Подождите, Анна Степановна, — решительно повторила учительница. — Во-первых, не с вашим давлением этим заниматься. Во-вторых, мне вам нужно кое-что сказать. Давайте поднимемся к вам и поговорим.

После короткой борьбы тазик перешёл в руки Ирины Сергеевны, и женщины поднялись на третий этаж.

— Анна Степановна, — сказала Ирина Сергеевна, прикрывая дверь, — это ничего не даст. Сегодня сотрёте — завтра опять нарисуют. Вы были совершенно правы: им понравилось.

— Что ж, сидеть ждать, пока нам тут Третьяковскую галлерею изобразят?

— Вы послушайте. У меня есть предложение. Ваша дверь смотрит как раз на площадку, и глазок есть… — И, поглядев на хозяйку, понимающе развела руками. — А иначе не отвадишь.

— Вы как-то удивительно рассуждаете, Ирина Сергеевна! Это что ж я, брошу все дела и буду целый день сидеть у двери? Мне вас просто странно слушать!

— Ну зачем же самой! Давайте я покараулю после уроков. Ещё кого-нибудь привлечём…

Ирина Сергеевна не закончила фразу, когда входная дверь отворилась и в прихожую вошёл сын Анны Степановны Коля.

— О! — сказал он. — Здравствуйте, Ирина Сергеевна!

Учительница поздоровалась.

— А выставка-то, — кивнув на дверь, радостно поведал Коля, — растёт.

— Мы как раз об этом говорили, — сухо ответила гостья. — Я предлагаю подсмотреть, кто этим занимается. А то — дальше-больше — и до чего-нибудь неприличного дорисуются.

Коля, казалось, был поражён её замечанием.

— Куда ж уж дальше? — искренне спросил он, глядя то на мать, то на учительницу.

— Что ж там неприличного? — удивилась Ирина Сергеевна. — Ты о чём, Коля? Что трусики пририсовали?

— Ка-кие трусики?! — завопил студент. — Чистая кама-сутра!

Что-то изменилось в лице Ирины Сергеевны.

— Что-что? — переспросила Анна Степановна.

— Так вы ещё не видели, что ли?

Женщины испуганно посмотрели друг на друга и метнулись из квартиры.

Чёрт знает что такое, но Коля не разыгрывал: «выставка» действительно увеличилась.

Если правая часть нового изображения не представляла собой ничего страшного — так, непонятный клубок из четырёх членистоногих спрутов с добрыми глазами, то левая его сторона…

Перо выскальзывает из рук, отказываясь описывать то, что было по левую сторону.

— Свидетелей, — тихо простонала Ирина Сергеевна. — Немедленно свидетелей!..

4. Зажигалку применяли, товарищ сержант

Пока бегали за милицией, успел отличиться муж Милы.

От кого-от кого, а уж от Филиппа Анна Степановна такого не ожидала. Представляете, увидел рисунок, вынес без зазрения совести зеркалку и шесть раз подряд полыхнул вспышкой, старательно при этом выговорив своё обычное «извините… благодарю вас…»

Жильцы, однако, поступок Филиппа поняли по-другому и одобрили, решив, что снимки могут пригодиться как вещественное доказательство, поскольку стенку к делу не пришьёшь.

Одна только Анна Степановна осуждающе посмотрела вслед колоритной чете и с удивлением отметила, что говорит Филипп, а Мила слушает.

Не стоит осуждать Анну Степановну за её естественное любопытство — уж больно захотелось узнать, что ещё умеет выговаривать аспирант, кроме извечного «извините… благодарю вас…»

— Мым-мастерски исп-полнено… — мучительно боролся с согласными Филипп. — Тыт-такое выв-впечатление… что проецировали сыс… гыг-готового…

Мила слушала и кивала.

Тем временем доставили сержанта милиции — как раз такого, какой требовался: полинезийский нос и хмурые надбровные дуги изобличали в нём боксёра и вообще человека решительного. Как-то сразу поверилось: этот сможет, этот порядок наведёт. Чувствовалась в нём хватка.

Увидев рисунок, сержант зачем-то снял фуражку, крепко пригладил короткую стрижку, вновь натянул козырёк на глаза и, как утверждала потом Анна Степановна, слегка порозовел.

— Так, — произнёс он и надолго замолчал. Потом ковырнул рисунок.

— Копотью, — услужливо подсказал Недоногов. — Явно зажигалку применяли, товарищ сержант.

Сержант рассеянно посмотрел на Недоногова.

— Товарищ милиционер, — взяла инициативу в свои руки Ирина Сергеевна, — Разрешите, я расскажу, как всё произошло…

По мере того как Ирина Сергеевна вводила милиционера в курс событий, лицо его мрачнело. Видимо, он полагал, что злоумышленник уже известен.

— А теперь вот это… — закончила Ирина Сергеевна, по-прежнему избегая смотреть на стену. — И, главное, от силы пять минут площадка пустовала…

— Так, — произнёс сержант и снова замолчал.

— Ну что ж, товарищи, — подытожил он наконец, — смыть надо.

— Нам же и смыть? — вырвалось у кого-то.

— А что, мне прикажете?

Да, хватка у сержанта была. Он дал жильцам выговориться и, дождавшись затишья, сухо пояснил:

— Со стороны на третий этаж рисовать не придут. Что вы на меня смотрите? Из вашего подъезда кто-то рисовал.

— Да хоть бы и из подъезда!

— А если чей-то ребёнок? — намекнул сержант.

Последовало тревожное молчание, прерванное облегчённым возгласом:

— Не, мой так не нарисует!..

— Да ни один ребёнок не сможет за пять минут столько нарисовать!

— И взрослый не сможет, — задумчиво добавил Недоногов. — Разве что художник какой…

Все только что не вздрогнули от внезапной догадки.

— Да что вы, товарищи! — вступилась Ирина Сергеевна, хотя никто ещё ни слова не сказал. — Интеллигентный человек…

— Жилетки у него интеллигентные! — безобразно оборвала её Кошкина. — Подождал наверху, пока все разойдутся, — долго ему, что ли, намазать! Полгода как развёлся, а кто ему эти жилетки вяжет? Каждую неделю в новой! Алкоголик!

— Так уж сразу и алкоголик! — не совсем понятно обиделся Недоногов.

— А чего он тут молол? Трезвый человек такое скажет?

Вмешался сержант и потребовал объяснить, о ком идёт речь. Ему объяснили, что речь идёт о жильце, который мог.

5. Дурь выбить — Гуттузо вырастет

Художнику положено обитать в мансарде. Мансарды в доме не имелось, поэтому Королёв обитал под самой крышей в коммунальной квартире за номером 52.

Открыла соседка.

— Володя, к тебе чего-то милиционер пришёл.

За дверью художника что-то упало, затем последовало нечто вроде силовой борьбы хоккеистов у борта, дверь открылась — и глазам милиционера предстал бородатый Королёв, озадаченный и встревоженный.

— Проходите, — пригласил он, ответив на официальное «здравствуйте». — Чем обязан?

Собственно говоря, проходить было некуда. Японски микроскопическая комната Королёва вмещала диван, сервант и стеклянный овальный столик у окна, не считая гитары, громадного жёлтого портфеля и стопки мохеровых жилетов на подоконнике.

Полированная стенка серванта была откинута на растяжках и несла на себе скудную трапезу художника. В случае надобности стенку можно было вернуть в вертикальное положение, а раскладной диван превратить в двуспальную кровать. Редкие свободные участки стены были со вкусом залеплены репродукциями, фрагментами икон и натюрмортами собственного исполнения.

— Я по поводу рисунков на третьем этаже, — ознакомил сержант.

— Моё мнение понадобилось? — Художник повёл себя изысканно, хотя и несколько развязно. Но тут Кошкина заорала из-за спины сержанта что-то о бесстыжих глазах, о марании стен — и до Королёва постепенно стала доходить суть дела.

— Что-о? — взвился он, как-то сразу растеряв великосветские манеры. — А ну повтори, ты, корыто!

Кошкина набрала было полную грудь воздуха, однако и на неё управа нашлась.

— Ещё раз вмешаетесь подобным образом, — повернулся к ней сержант, — уйдёте в свою квартиру, пока не понадобитесь.

Кошкина выдохнула, вращая глазами.

— А вы выражения выбирайте, — одёрнул он и Королёва.

— Тысяча извинений! — Художник шаркнул шлёпанцем и вежливо осклабился. — Мадемуазель…

И добавил:

— Привлекают за такие вещи, ясно?

— Зажигалка есть? — вовремя прервал его сержант.

Королёв схватился за тазобедренные мослы и, не обнаружив в карманах зажигалки, открыл объёмистый жёлтый портфель, откуда остро запахло солёным огурцом.

— Пожалуйста, — протянул он на ладони искомое.

— Захватите — понадобится.

Похоже, Королёв в самом деле последнего рисунка ещё не видел. Он даже чуть отшатнулся, и борода его восторженно встопорщилась.

— Титан, — низким от волнения голосом выговорил он. — Какая экспрессия! Титан… Его найти надо!

— Тем и занимаемся, — уклончиво ответил сержант.

— Вам что, алиби нужно? — подступил к нему художник. — Есть у меня алиби. Мы с соседкой вместе на кухне готовили.

— Точно, точно, товарищ милиционер, — поддержала спустившаяся с ними соседка. — Я варенье варила, а он яичницу жарил.

— Пенками угостила, — добил Королёв подробностью.

Сержант опечалился.

— Дайте зажигалку, — без особой надежды попросил он и, получив, долго смотрел на виляющий язычок пламени.

— Да, зажигалкой так не сработаешь, — вслух размышлял Недоногов, которого, видимо, интересовала только техническая сторона дела. — Тут пламя толщиной со спичку надо…

— Очевидное — невероятное! — дурашливо провозгласил Коля. — Рисунки лазером! Коллективное письмо академику Капице…

Колю одёрнули.

Художник в свою очередь ковырнул рисунок.

— Копоть, — сообщил сержант, внимательно за ним наблюдая.

— Чёрт знает что такое! — Королёв обернулся в искреннем недоумении. — Он же коптил, понимаете?

Недоногов умудрённо хмыкнул.

— Но нарисовано профессионально? — попробовал уточнить сержант.

— Профессионал, — с достоинством обронил Королёв, — на стенах рисовать не будет. Если это, конечно, не стена Сикстинской капеллы…

Анна Степановна испуганно поглядела на сына-студента, вспомнив, что шаржи на преподавателей у него получались неплохо.

— Росту ему не хватило, — в задумчивости отметил сержант. — Вон как вверху налепил…

— Протокол составлять будете? — прервали ход его мыслей.

— Протокол на пустом месте не составишь. Ясно, что пацан, ясно, что из вашего подъезда. Сами ведь потом на поруки просить будете… А рисунок всё-таки смыть надо…

На улице сержанта догнал Королёв.

— Пару слов, старик!

Сержант в раздражении обернулся. Он хотел сказать, что дежурство кончилось, что он не при исполнении, что не его это дело наконец, и вообще… Дома жена ждёт, ужин стынет.

Но Королёв и сам понял всё без слов.

— Только один вопрос, — заторопился он. — Если бы приказали, как бы ты его сам искал?

Сержант не выдержал, улыбнулся:

— Частное расследование затеваешь?

— А как иначе? Если до него эта лоханка первой доберётся — заклюёт парня, совсем рисовать бросит. Парнишка-то талантливый! Дурь выбить — Гуттузо вырастет…

6. Милиция жильцам не поверила

Как всё-таки отвратительно выглядит белёная стена, с которой смывали копоть! Даже изрисованная она выглядела приличнее, а поскольку все жильцы знали, что именно там было изображено, они чуть не плевались, проходя мимо и невольно покосившись на разводы мела пополам с сажей и бесстыдные пролысины штукатурки. Стоит ли говорить, что стену побелили, едва она подсохла.

Организовала побелку, как это ни странно, Мила с телевидения. Собрав с четырёх квартир этажа по рублю, она ненадолго исчезла и вернулась с двумя малярами-энтузиастами. Жизнерадостно зафыркал пульверизатор, и через пять минут стена стала голубой и чистой, как весеннее небо, так что женщинам осталось только протереть панели. В этом Мила уже не участвовала.

Но бедной Анне Степановне было отказано даже в таком кратком удовлетворении — увидеть площадку в чистоте и приличии, ибо, когда к пяти часам она вернулась с работы (в субботу в сберкассе день короткий), со стены через головы озверевших жильцов на неё добрыми глазами смотрели те же тарантул и человечек с той лишь разницей, что треугольничек плавок на этот раз был выведен копотью без участия синего мелка.

Приезжали из милиции, протокол писали, а Анна Степановна, отлежавшись, сама предложила немедленно установить наблюдение за площадкой по очереди и даже список составила. Открывал его (по собственному желанию) художник Королёв, который, впрочем, не явился.

Преступник был пойман до смешного быстро.

Анна Степановна попросила Колю на минутку заменить её у глазка, когда же вернулась, нашла прихожую пустой, а дверь приоткрытой. В тревоге выглянула на площадку. Внизу стояли и тихо торговались несерьёзный Коля и насмерть перепуганный Серёжа Недоногов, которому сторож отрезал все пути к отступлению.

Супруги Недоноговы гордились сыном и любили посещать родительские собрания. Серёжа был единственный отличник в классе. Остальные были отличницы. Более тихого и усидчивого мальчика школа не видела. Кроме того, Серёжа был удивительно похож на Грибоедова, то есть не на самого Грибоедова, а на его портрет в учебнике: тот же чёрный хохолок, такое же серьёзное лицо, такие же круглые очки на несколько удлинённом носу. Недоногова-старшего это сходство тайно умиляло — в нём он видел объяснение способностей сына.

Поначалу Анна Степановна как-то не поняла, что происходит, однако пальцы и чёрный костюмчик Серёжи были недвусмысленно измазаны синим мелком, а на подмышечной и локтевой частях рукава виднелись также следы побелки, объясняющие, каким образом Серёжа, встав на подоконник и упираясь левой рукой бог весть во что, в гимнастическом изгибе дотягивался до изображения.

На этот раз он добавил человечку шлем в виде неровного нимба и антенну к нему в виде гвоздика. Там же, как раз между крабом и человечком, синела кривоватая космическая ракета.

Но этого не могло быть! Рисовал кто-то другой: рыжий, пронзительно зеленоглазый и уж, разумеется, двоечник.

— Серёжа… — потрясённо вымолвила Анна Степановна.

Серёжа заплакал.

Не появись в этот момент Ирина Сергеевна, весьма некстати подошедшая сменить на посту хозяйку, конечно, добрейшая Анна Степановна отпустила бы мальчишку или даже увела к себе, чаем бы напоила, попросила так больше не делать и с Коли бы взяла страшную клятву, чтобы никому ни слова. Но появилась Ирина Сергеевна.

— Недоногов, — сказала она страшным учительским голосом. — Да как же это тебя угораздило?

— Ирина Сергеевна, я всё расскажу! — прорыдал Серёжа. — Это инопланетяне! Пришельцы! Они всегда первый контакт с теоремы Пифагора начинают…

Коля взвизгнул, взялся за лоб и опустился на корточки, содрогаясь от сдавленного смеха.

— Держите меня четверо… — стонал он.

И некому было одёрнуть Колю.

Ирина Сергеевна была не просто встревожена, она была испугана. То, что Серёжа из внепрограммной литературы поглощал одну научную фантастику, было ей доподлинно известно от Алевтины Павловны, классного руководителя 6-го «А». Довелось даже пролистать Серёжин дневник внеклассного чтения. Там было всё: начиная с А. Азимова и кончая местным П. Ягодным. Отпечаталось в памяти предложение: «Мне эта книжка понравилась потому, что там в контакт с марсианами вступают не взрослые, а дети».

Согласитесь, было отчего встревожиться.

— Серёжа, успокойся! Никакие это не пришельцы. Я знаю, кто это нарисовал, — из самых добрых побуждений солгала Ирина Сергеевна.

— Пришельцы… — упрямо повторил Серёжа между всхлипами.

— Законтачило парня…

— Коля, прекрати немедленно! — несколько громче, нежели следовало, прикрикнула учительница. — Что за клоунада?

И всё бы ничего, не высунись на шум гражданка Кошкина. Мгновенно уяснив, что к чему, она как-то вдруг оказалась на промежуточной площадке, выхватила из-под батареи синий мелок, заброшенный туда перепуганным Серёжей и радостно низверглась на второй этаж — трезвонить в квартиру Недоноговых.

Надменная и осанистая, в огненной чалме поверх бигуди, дверь открыла мадам Недоногова (сам Недоногов был на линии).

И, отвратительно лязгнув, как буфера при сцепке составов, склока с грохотом раскатилась вверх и вниз по подъезду.

— Серёжа такой! Серёжа сякой! — торжествовала Кошкина. — Серёженька отличник! А отличник по заборам похабщину пишет!..

Что может быть кошмарнее публичной ссоры трёх женщин крепкого сложения! А мадам Недоногова, Ирина Сергеевна и Кошкина были сколочены природой, надо сказать, на совесть.

— Как вы смеете травмировать ребёнка? — наступала на Кошкину слева Ирина Сергеевна. — На это никто не имеет права, а вы тем более!

— Шапочки мохеровые по спекулятивным ценам!.. — бросала справа в контратаку на скандалистку чудовищныйй бюст мадам Недоногова.

— А ты меня за руку держала?! — окончательно распоясавшись, огрызалась склочница.

— Вы мне тут не тыкайте! Ровню нашла!..

Прочие жильцы представляли собой как бы хор в античной трагедии, шумно поддерживая то одну, то другую сторону.

— Это провокация! Всё, что сажей, это провокация! Нормальный ребёнок мимо не пройдёт, чтобы не дорисовать, — у них фантазия… Если хотите знать, от вас подъезд больше трясёт, чем от этих рисунков!

— Хулиганка, — добавила мадам.

— Ах, я хулиганка?! — зашлась Кошкина. — Вот приедет милиция — живо разберётся, кто хулиганка! Всю стену вымоешь!

— Вымыть? Пожалуйста! Где мел — там вымою!

— Не надо смывать! — в ужасе закричал Серёжа, окончательно утратив сходство с классиком. — Нельзя смывать!..

— Серёжа, домой! — громыхнула мадам Недоногова.

— Ишь! Мел она вымоет! Да тут мела-то всего…

Кошкина махнула в сторону стены — и тут её словно столбняк хватил. Кто-то вскрикнул.

Сама по себе — полподъезда свидетели — без чьей-либо помощи по свежей побелке бежала чёрная линия, завершая контур уверенно вычерчиваемого дискообразного аппарата с люком и усиками антенн над пупырышком кабины.

Жильцы шарахнулись.

— Это они!.. — Серёжа выдернул из ослабевших пальцев Кошкиной синий мелок, бросился к подоконнику, но был остановлен страшным воплем матери:

— Не подходи, тебя током убьёт!!!

Милиция жильцам не поверила и сказала, что стену жгли паяльной лампой через трафарет.

7. Молчи, Серый, молчи, старик…

Вечером в квартиру Недоноговых позвонил художник Королёв и попросил пятиминутного свидания с Серёжей. При этом он отпустил такой сокрушительный комплимент его творческим способностям, что заворожённая мадам, считающая, кстати, Королёва интересным мужчиной, просто не смогла ему отказать.

Разговор состоялся возле вечереющего окна на исторической промежуточной площадке.

— И ничего я не придумываю. Все видели, — тихо исповедывался Серёжа. — Вот дядя Коля видел…

Сидящий на закруглении Коля неуютно поёрзал и как-то странно мотнул головой: то ли «да», то ли «нет».

<…>[1]

— …прозрачный? И как он мог в такой толчее никого не задеть?

— Они очень маленькие, — ещё тише объяснил Серёжа. — Мы на них не обращаем внимания. Или принимаем за паучков. Так тоже бывает, я читал. Он бежит по стенке и жгёт её бластером.

— Чем жгёт? — переспросил Королёв.

— Жжёт, — поправил грамотный Коля.

— Бластером, только очень крохотным.

— Ух!.. Ты меня заколебал, Серый! — искренне признался Королёв. — Ну сам подумай: что за дикий выбор места! Почему не стена Пулковской обсерватории? Почему наш подъезд? С кем таким образом можно установить контакт? С Кошкиной?.. Весь вопрос: является ли Кошкина разумным существом…

Королёв остановился передохнуть.

— Но отец твой, Серёга, меня сегодня поразил, — вошёл в паузу Коля. — На поверхности всё лежало! Представляешь, — повернулся он к Королёву, — кто-то заранее наносит рисунок на стену горючим составом. Он просох — его не видно. А потом только спичку поднести — и поехала линия, закоптила. Лихо, а?

Недовольный Королёв машинально затачивал тлеющий кончик сигареты о прутья перил, превращая её в подобие короткого карандашика с раскалённым остриём.

— Хм… — отреагировал он. — Значит, он рисует заранее и… Ну да… Так ты полагаешь, кто нарисовал, тот и поджёг? А кто ближе всех стоял?

Коля подумал.

— По-моему, Кошкина.

Мысль о том, что Кошкина способна нарисовать хотя бы домик, была для Королёва оскорбительна.

— Я не художник, Серый, — ни с того ни с сего горько признался он. — Я оформитель. Последний натюрморт — два года назад, и то не закончил… Всё уже ясно, неожиданностей не предвидится… Ну, может, женюсь вторично…

Заточенный раскалённый карандашик сигареты чертил в сумраке прерывистые огненные линии, словно пытаясь восстановить на обезображенной лысой стене тщательно замытые рисунки.

— Не щерься, Коля, пойми меня правильно. Ты думаешь, последний шанс войти в историю? Открыть новый талант и тем увековечиться? Соприкосновения мне с ним хотелось. Разговора.

— Контакта, — сочувственно на него глядя, подсказал Серёжа.

— Жаль, — жёстко заключил Королёв. — Жаль, что не ты, Серый. Жаль, что не было никакой чертовщины, и пришельцев этих твоих не было, да и быть не могло. Затаится теперь наш пиротехник, и ничего больше на этой стене не появится…

— Мне всё-таки кажется, что они ещё ответят, — сказал Серёжа.

Ответом был язвительный смешок из-за двери Кошкиной.

8. Эпилог

В помещении, представлявшем собой прозрачный шар, в центре которого неподвижно висела горизонтальная округлая плоскость со столь хорошо знакомыми всем жильцам подъезда рисунками, находились два огромных членистоногих существа, как две капли воды похожих на тарантулов с промежуточной площадки, если, конечно, не брать во внимание, что глаза их были не такими уж добрыми — обыкновенные рачьи глаза на ниточках.

Разговор, который они вели между собой, являлся по сути обменом электромагнитными импульсами и, следовательно, точному переводу не подлежит. Поэтому он приведён здесь с большими вольностями и употреблением чисто земных понятий.

— Что меня поражает, — говорил старший из них, — так это то, что вы удручены. Знаете, припоминаю и никак не могу припомнить, чтобы кто-нибудь добился в вашем возрасте столь значительного успеха.

Правый глаз его собеседника изумлённо взметнулся на стебельке.

— О каком успехе вы говорите? Это провал!

— Вы, молодой человек, ещё очень мало знаете о провалах. Я не собираюсь вас утешать, но давайте подойдём к делу по возможности беспристрастно. Прежде всего — впервые удалось взять под контроль почти полтора квадратных метра вертикальной плоскости жилого строения, что уже немыслимая удача. А ваша идея чертить послания Ъ-лучом! Благодаря этому мы смогли перейти от наблюдений к прямому контакту. Знаете, мне теперь просто неловко называть вас своим учеником — слишком много гениальных (не боюсь этого слова) решений для одного эксперимента.

— Вы, кажется, обещали беспристрастность.

— Будьте добры, не перебивайте. Мне, слава богу, без малого уже восемь лет, и пока ещё руководитель поиска я, а не вы. Меня умиляет ваша неспособность понять всю грандиозность того, что нами сделано. На первый же чертёж мы получили в ответ осмысленную членораздельную формулу.

Неуловимым движением вспомогательной конечности он коснулся стола, и на округлой плоскости усилило яркость, почти вспыхнуло вспыхнуло корявое «c² = a² + b²».

— Стало быть, и впрямь разумные существа! Мы не одиноки во Вселенной, понимаете?

— Ну, положим, результаты могли быть и…

— Их вообще могло не быть! Вся энергия, накопленная за полтора десятилетия, могла уйти впустую. Я знаю, вы считаете чуть ли не роковой ошибкой вашу «гипотезу указателя». Но помилуйте, мы до сих пор не знаем, ошибочна она или нет. Почему, в самом деле, не предположить, что равносторонний треугольник служит указателем направления у всех разумных существ?

И, подчиняясь касанию вспомогательной конечности, на плоскости полыхнул синий треугольник плавок.

— В нашем случае указатель направлен, насколько мы можем судить, на орган размножения. Поверьте, они заинтересовались этим не случайно. По способу воспроизводства себе подобных сразу можно определить, к какой группе существ относится контактёр.

То, что вспыхнуло в следующий миг, мы опускаем из элементарного приличия.

— И всё же рисунки были уничтожены.

— Да! И главная ваша заслуга заключается именно в том, что эксперимент был продолжен. Думаю, мы выбрали единственно верный ход: передать предыдущий рисунок, включив в него пресловутый треугольник, что должно было прозвучать, во-первых, как извинение (уж не знаю, за что), во-вторых, как согласие с их поправкой.

— Кого вы успокаиваете — меня или себя? — несколько раздражённо бросил молодой. — Контакт сорван и, скорее всего, не возобновится, о причинах мы можем только гадать… Думаю, решающий промах был допущен нами здесь. Вот посмотрите…

Собеседники склонились над рисунком, включающим в себя краба, человечка в шлеме, кривоватую космическую ракету и дискообразный летательный аппарат.

— Мы поместили наш корабль не между нами и ими, как сделали они, а несколько сбоку. Боюсь, это было неправильно истолковано…

— Возможно, возможно… — задумчиво отозвался старший. — А почему не допустить, что, уяснив наши ограниченные возможности, они уничтожали рисунки и грунтовали плоскость только ради того, чтобы освободить место для дальнейшего обмена информацией? Одно обидно: они там, возможно, ждут ответа, а необходимое количество энергии нам удастся накопить лишь лет через десять… Я-то точно не доживу, а у вас вон ещё хитин прозрачный — вы, может быть, и застанете…

И членистоногий руководитель группы ободряюще потрепал коллегу по цефалоторексу или, как его ещё принято называть в специальной литературе, по головогруди.

1975

[1] Страница утрачена.