Род

Валентина Сенчукова

РОД

1

За окном мелькал лес: тёмно-зелёные пышные ели с редкими рыжими проплешинами осин и берёз, величавые сосны. Лес сменяли поля с пожухлой, пожелтевшей травой. Мутное, серое небо нависло дождём, вот-вот готовым пролиться на и так размокшую землю, на непросохший, в влажных потёках асфальт. Мелькали таблички с названием деревень и посёлков. Мелькали домишки, по большей части с заколоченными ставнями и дверьми. И совсем не верилось, что в этих глухих местах ещё кто-то живёт. Но люди здесь жили и выживали.

Иногда автобус останавливался, дверца со скрипом открывалась, в салон врывался поток влажного, чистого воздуха, который после духоты казался благодатью, милостью свыше. Люди выходили, терялись в серости осеннего дня, их место занимали другие. Дверца захлопывалась, и автобус, старенький ПАЗИК, вновь продолжал свой путь по федеральной трассе М8, соединяющей столицу с севером.

Оксана крутила обручальное кольцо на безымянном пальце и не отрывала взгляда от окна, боясь проехать нужную остановку.

— Долгово! — объявил, наконец, водитель и остановил автобус.

Оксана подхватила небольшую, дорожную сумку и выскочила в хмурый, осенний день. Автобус помчался дальше, оставив после себя вонь соляры.

Остановка, проржавевшая, обклеенная объявлениями, была пуста. Оксана растерянно огляделась. Угрожающе шумели деревья.Просёлочная дорога вела вглубь тайги. И никого. Тишина. Мёртвая, кладбищенская, угнетающая. Оксана мысленно выругала себя за то, что пошла на поводу внезапного импульса и поехала в эту глушь.

— Оксана? — раздался совсем рядом голос.

Она вздрогнула от неожиданности, резко развернулась и встретилась взглядом с серыми, будто выцветшими, глазами невысокого, крепкого мужчины лет шестидесяти. Оксана кивнула.

— Михаил, — представился он, — здравствуйте. Антонина велела встретить вас и проводить.

Оксана хотела спросить, как они узнали о её приезде. Ведь она не написала ответного письма, да и решилась на поездку только вчера вечером. Никто не мог знать. Но Михаил, словно прочитав её мысли, загадочно ответил, что Антонина всё знает.

— Я получила письмо, — только промямлила Оксана.

— Знаю, сам на почту относил.

***

Просёлочная дорога размокла от дождя. Ноги вязли в жиже из опавших листьев и земли. Михаил бодро шёл чуть впереди, Оксана же еле переставляла ноги. Ботинки её быстро промокли, и при каждом шаге противно чавкало. По спине пробегала дрожь, то ли от холода, то ли от нарастающего чувства тревоги.

С обоих сторон подступал лес, дорога будто становилась уже. Оксана оборачивалась назад. Под ложечкой противно сосало, и хотелось рвануть назад. Но что-то останавливало…

Она получила письмо неделю назад. Письмо от родственницы, о которой она и не знала. Антонина, прабабка по материнской линии, просила срочно приехать, в глухую, таёжную деревню, рассказывала, что тяжело болеет, что ей нужно поведать Оксане о роде, передать наследие. Будь бы Володя, законный муж, рядом, он назвал бы жену полной дурой, узнав, что она поехала к чёрту на куличики. Но рядом его не было. Уже два года он покоился на кладбище. До сих пор Оксана просыпалась по ночам от кошмаров, в которых видела, как умирает в муках муж. До сих пор сердце сжималось от горя, на глаза набегали слёзы, а жизнь проходила в дымке тумана.

Она решила съездить к прабабке, чтобы хоть немного прийти в себя. Да, и любопытство взяло верх. Откуда Антонина узнала о Володе? И почему говорила, что поутихнет горе молодой вдовы? И почему Оксана ничего не знала о её существовании. Ни мать, ни бабушка ничего никогда не рассказывали о родственнице…

Между тем дорога вывела в Долгово, где покосившиеся, брошенные домишки чередовались с жилыми домами, окружёнными крепкими заборами. Немногочисленные жители, что находились в это время на улице, провожали Оксану с Михаилом настороженными взглядами. Оксана пыталась приветливо улыбаться, но лица жителей оставались всё такими же напряжёнными и будто каменными.

— Не обращай внимания, здесь с чужаками не очень-то приветливы. Но худа никто не сделает, тем более тебе, — шепнул Михаил.

Оксана не нашлась, что и ответить.

Вскоре они вышли к окраине деревни. За полем, покрытым ржавой травой, простирался лес. Густой, тёмный, опасный.

— Иди по тропинке узенькой, не сворачивай, она и выведет тебя к избе Антонины. До леса я тебя провожу, а вот дальше дороги мне нет, — сказал Михаил.

И, как и обещал, довёл Оксану до тропы. Махнул на прощание рукой и велел ничего не бояться, сказал, что лес не тронет.

Оксана хотела спросить, отчего ему дальше нельзя, но не успела, долго думала. Михаил за это время уже отошёл далеко. Окрикнула его. Он обернулся и только рукой махнул, мол, иди уже, чего застыла.

Пришлось Оксане идти одной. Сомкнулись над головой кроны высоченных елей, погрузив и без того ненастный день в сумрак. Раздался где-то неподалёку вороний грай. Вспорхнул кто-то с ветвей одного из деревьев, накрыл огромной тенью. Душа Оксаны в пятки ушла и захотелось в миг припустить бегом. Она так и сделала. Но сил хватило ненадолго, и вскоре Оксана вновь плелась пешком, с трудом переставляя озябшие ноги.

А лес дышал глубоко, будто живой. Шептал ветер в кронах деревьев. Кричали птицы над головой.

Похолодало. Оксана ёжилась и гадала, когда ж выйдет к дому Антонины. Но конца края дороги не было видно. Только лес кругом и никакого просвета. У Оксаны мелькнула мысль: может, обратно повернуть? Но тут же отмела её прочь — что она зря путь такой проделала?

Стемнело резко. То ли из-за того, что свинцовые, дождевые тучи набежали на небо, то ли потому, что вечерело, то ли ещё по какой причине. Оксане казалось, что она бесконечно будет идти и никогда никуда не выйдет, что будет вечно плутать по лесу. Но всё же она оказалась не права. Тропа вывела на лесную поляну. Домик, крепкий, бревенчатый, словно терем-теремок выпрыгнул из сказки. Около домика небольшая постройка, судя по всему, банька. Огородик, чистенький, прибранный. Невысокий заборчик, резная калитка. Оксана невольно улыбнулась, оглядев всё это великолепие, ведь воображение ей рисовало едва ли не избушку на курьих ножках. А на деле по-другому оказалось.

***

Она вбежала на крыльцо и, зная деревенскую привычку, постучала в дверь. Никто не ответил.

Оксана мысленно сосчитала до десяти и переступила порог. Прошла в маленькие сенцы, из них в просторную кухню с большой, русской печью. Огляделась. И вроде изба как изба, но не так в ней что-то. Вот только что? И не скажешь сразу. Всю сознательную жизнь прожила она в городе и не знала, как должен точно выглядеть деревенский дом. Но нутром чуяла, не так что-то.

— Что встала? В светлицу иди! — вдруг велел тихий голос.

Оксана прошла в небольшую комнату с единственным окном. Там и лежала на узкой кровати Антонина. Сухонькая старуха, которой на вид было лет сто, не меньше. Маленькое личико изрезали глубокие морщины, волосы белые-белые, что первый снег на чёрной земле, а глаза, на удивление, ясные, васильковые и ни тени старческого помрачения в них.

— Здравствуйте, — прошептала Оксана и застыла на месте, не зная, как дальше быть. Растерялась, что часто с ней случалось.

— Бери табурет, внучка, и садись ближе ко мне. Рассмотреть мне тебя надо. Ну? Что, как не родная.

Оксана послушно придвинула табурет к кровати, села. Антонина улыбнулась неожиданно зубастой улыбкой, сжала запястье Оксаны и заговорила, глядя прямо в глаза:

— Красивая ты девка! Прямо, как я в молодости. Только вот зря кручинишься, судьба такая у Володи, никуда не денешься от неё, от судьбинушки, что не делай. Уж, я-то знаю, поверь. Сколько вы вместе побыли?

— Два года…

— Два года вместе были, а ребёночка не успели народить. Плохонько это… род продолжать надо… Но ничего-ничего, — закачала головой Антонина, заметив навернувшиеся на глаза Оксаны слёзы, — Успеется… Ты колечко-то обручальное с пальца сними, в верёвочку в чёрную продень, да на шею. Легче станет…

И Антонина вложила в руку Оксаны верёвочку. Тонкую, чёрную. Она гадюкой вмиг обвила пальцы.

— Ну же… легче станет, поверь… — увещевала Антонина.

Оксана хотела возразить, но в последний миг передумала, сняла кольцо с пальца и вдела в верёвочку. Повесила на шею. И, правда, легче немного стало. Боль в сердце поутихла.

— Сильная ты, как и весь род наш. А вот горе сосёт силы твои. Негоже так, — продолжала Антонина.

Оксана хмыкнула — сильный род, как же. Мать рак сожрал за полгода, а бабушку инсульт на раз свалил. А отец с дедом и вовсе совсем молодыми погибли. Да, и сама она никак не чувствовала себя сильной. Напротив, такая слабость порой накатывала, что чувствовала себя беспомощной, как слепой котёнок. Беспомощной, ненужной никому и одинокой, что волком хотелось выть. Страшные мысли лезли в голову, ядом пропитывали сознание.

— Изменится всё, Оксана. Поверь мне, пройдёт времени немного и изменится. Сильная ты, хоть и не веришь в себя.

— Вы хотели поговорить со мной, — напомнила Оксана.

— Хотела, — согласилась Антонина, — родная кровь в тебе течёт, как не хотела. С кем мне не говорить, как не с тобой.

— Только я о вас ничего не знала.

— Ещё бы, — и старуха хрипло рассмеялась, — и мать твоя не знала обо мне ничего, а бабка та по рассказам своей бабки только слышала, когда была девчушкой совсем сопливой. Но оно и к лучшему, не надобно тебе было раньше времени знать.

— Сколько же вам лет? — еле слышно прошептала Оксана, с трудом представляя, сколько может быть лет родственнице.

— Много, внучка, много. Но болею я крепко, на ноги уже не поднимусь, пробил час мой.

В полутьме светлицы сверкнули тускло старухины глаза.

— Зажги свечу, Оксана. Не надобно в потёмках сидеть, — велела Антонина и указала на подсвечник на низком столике возле кровати.

Оксана зажгла свечи. Чёрные, траурные. Светлицу залил неожиданно яркий свет.

— Поживи у меня, Оксана. Побудь немного. Ночку переночуй. Сутки самое большое. Нельзя мне уходить в одиночестве, надо чтобы рядом родная кровинушка была…

— Хорошо.

— Печь истопи, чтобы не замёрзли мы с тобой ночью. Утром у меня ещё силы были, сейчас же и не подняться мне. Не знаешь как? Не умеешь? Не дури, всё получится…

И, действительно, Антонина оказалась права. Всё получилось, и вскоре по избе разлилось приятное тепло. Оксана приготовила простенький ужин. Антонина после еды тут же уснула, так ничего и не рассказав. Оксана не стала ей напоминать — жалко стало тревожить и без того беспокойный, стариковский сон.

Она постелила себе на кухне, на небольшом диванчике, и долго лежала без сна. Прислушивалась. Тихо сопела Антонина, шумел лес, шуршала изба. Но, несмотря на всё это, непривычно тихо было, в сравнении, с шумным городом. Тихо и чуть тревожно.

Раскинулась ночь за окном. Тёмная, осенняя. В избе угадывались только смутные очертания убранства, да чуть светились символы на стенах. Оксана села в постели.

«Вот, что не так... символы…»

И как она раньше не заметила?

Стены расписаны причудливо, никогда подобного она не видела: то ли письмена, то ли иероглифы, то ли существа сказочные, то ли всё это вместе. Надо завтра расспросить Антонину, что за росписи на стенах и почему светятся в темноте. Почему-то Оксане не верилось, что родственница при смерти, думалось, что та попросила остаться, просто чтобы скрасить одиночество. Но ничего, Оксана простит ей эту маленькую ложь, от неё не убудет если она задержится на пару-тройку дней.

Дождь начался. Забарабанил крупными каплями по крыше. Вмиг заглушил все остальные звуки. Так Оксана и уснула незаметно, под голос дождя. Снился ей лес. Высоченные, пушистые ели среди выкорчеванных пней с могучими корнями, огромные, кишащие, живые муравейники. Снились птицы, чёрные с мощными клювами, то ли вороны, то ли нет. Снились силуэты, замершие у деревьев и не смеющие ступить дальше. Тишина кругом. Зловещая, действующая на слух и на нервы. Только стук сердца в ней, её, Оксанин. И не по себе, жутко до одури. Бежать надо, но не может она и с места сдвинуться, стоит и не может взгляд оторвать от силуэтов. Они смотрят н неё, хоть и не видно глаз, словно хотят чего-то, и ждут, терпеливо ждут. Вот только чего? Не знает Оксана, но чувствует, что они не отпустят они её просто так из леса.

Крик разорвал тишину. Оксана проснулась в холодном поту, не понимая, где она и что с ней. Темнота. Запахи. Звуки. Всё другое, непривычное.

Опять крик. Не из сна, это кричала истошно Антонина из светлицы.

Оксана вскочила на ноги и бегом в старухину комнату. Зажгла свечи.

Металась Антонина в горячечном бреду. Крики её переходили в стоны, от которых по коже мурашки побежали.

Оксана растерялась, не зная, что и делать, как помочь несчастной отойти в мир иной.

— Не могу больше… не могу… сил никаких нет… забери… прошу… — хрипела Антонина. Щеки её полыхали румянцем. Воздух со свистом выходил из лёгких. Предсмертная агония охватила всё её старушечье, тщедушное тело.

Оксана приоткрыла оконце, чтобы впустить свежий воздух, метнулась на кухню за водой.

— Забери… не могу больше… не могу…

— Вот, — Оксана приподняла старухину голову от подушки, приложила к губам кружку с водой, — пейте…

Антонина сделала пару глотков, сморщилась, закашлялась, а потом резко и сильно сжала запястье Оксаны и сказала твёрдым, громким голосом:

— Забирай… твоё теперь… твоё… да не погибнет во веки веков род наш…

Разжала пальцы, откинулась на подушки и задышала часто-часто. А потом затихла. Отошла Антонина в мир иной. Не соврала старуха, близок был последний час её.

Оксана замерла. Холод могильный сковал движения. Ветер раздувал занавеску на окне, теребил волосы.

Оксана протянула руку, чтобы закрыть старухе глаза, но не успела. Осыпалась Антонина в чёрных прах, который тут же подхватил порыв ветра и вынес в окно…

Застонал дом под натиском стихии. Погасли свечи, будто некто невидимый задул их. Заалели рубинами символы на стенах, на потолке, на полу. Зашевелились тени, притаившиеся в углах. И Оксана услышала цокот копыт, а потом и низкий голос:

— Теперь твой черёд, твой…

Перед глазами помутнело, и Оксана ухнула в черноту обморока.

***

Утром она пришла в себя. Голова гудела, перед глазами плыло. Кровать Антонины была пуста, только несколько чёрных песчинок осталось от её тела.

Оксана поднялась на ноги, накинула пальто и, шатаясь, вышла из избы.

Дождь закончился. Но над головой сомкнулось тёмно-серое, ненастное небо, готовое вот-вот разразиться новым дождём. Оксана бросила взгляд на избу. Нет вчерашнего терема расписного, уютного и крепкого, на месте него избушка ветхая, покосившаяся на двух высоких пнях. Вместо забора колья кругом, а на них человеческие черепа нанизаны. Вился чёрный, густой туман по земле. Низко-низко. Шевелящийся, липкий туман.

Оксана не помнила, как бежала по лесной тропинке, где около каждого дерева притаились силуэты. Не помнила, как брела по деревне под настороженные взгляды сельчан. Не помнила, как садилась в автобус, как оказалась дома, в своей маленькой, двухкомнатной квартирке. Она рухнула на кровать и забылась долгим, крепким сном, а проснулась только через сутки.

2

Оксана сладко потянулась. Ощущение было, что она, наконец-то, за долгие годы выспалась. Сквозь тонкую тюль пробивался серый, осенний рассвет. Тусклое солнце пустило ленивого зайчика на подушку. С прикроватной тумбочки, с фото глядел Володя. Красивый, широкоплечий, живой. Обычно у Оксаны щемило сердце и на глаза наворачивались слёзы, когда она смотрела на эту фотографию. Но сейчас нет. На душе было, на удивление, спокойно. Только губы растянулись в грустной улыбке. Тяжесть от потери, наконец-то, ушла, горе притупилось. Осталась только светлая грусть и память.

Оксана по привычке потянулась к кольцу. Но его не было на безымянном пальце. Она вздрогнула и подскочила в постели. В голове вспыхнули отдельные воспоминания о поездке в Долгово: увещевания Антонины, изба-терем. Оксана прикоснулась к чёрной верёвочке на шее.

«Ты колечко-то обручальное с пальца сними, в верёвочку чёрную продень, да на шею. Легче станет…»

Права была старуха. Ушла боль. Сначала Оксана думала, что временно это, а нет. Отпустить ей надо было Володю, чтобы стало легче и ему, и ей, а для этого всего-то и нужно было — снять кольцо обручальное с пальца.

По телу дрожь прошла. Заныло под ложечкой. Другие воспоминания нахлынули. Избушка ветхая, чёрный прах Антонины, который ветер унёс, черепа человеческие на кольях. Неужели, привиделось всё это, и разум помутнел у Оксаны на фоне смерти родственницы? А Антонина лежит сейчас на кровати, и будет лежать пока кто-нибудь не забредёт к ней и не похоронит по-людски.

Совестно стало, и щёки запылали от стыда, что она трусливо сбежала из Долгово, так и не разобравшись ни в чём. Нельзя ведь так, не по-человечьи как-то…

— Нет! — тут же возразила Оксана сама себе. В своём уме она, видела своими глазами, что произошло. А произошла чертовщина, перепугавшая её до смерти. И списывать это на галлюцинации не стоит…

— Верно мыслишь, — пискнул кто-то.

Оксана вскочила на ноги. Огляделась. Нет никого в комнате. Прислушалась. Громко тикали часы на стене. У соседей бормотал телевизор.

Должно быть почудилось. Вот только легче не стало. Чувствовала кожей, что не одна в квартире.

Кто-то рассмеялся совсем рядом, громко по-детски. Оксана перекрестилась.

— А ну покажись! — гаркнула она, чувствуя, как душа в пятки уходит, а внутри всё холодеет от страха. Да, что холодеет, леденеет.

Тишина в ответ. А в ней еле слышное дыхание, тихое-тихое, как у котёнка.

— Покажись! — потребовала Оксана, стараясь, чтобы голос не дрожал и звучал, как можно твёрже.

— Ну, будь, по-твоему… — метнулась маленькая тень из одного угла в другой.

Оксана остолбенела. Тихонько, на цыпочках, подошла ближе, не веря своим глазам. Стоял в углу человечек, ростом с трёхгодовалого ребёнка. Прижимал ладошки к лицу. Маленькие ладошки с длинными пальцами, которые заканчивались острыми коготками. Чёрные кудряшки на голове, уши острые из-под них торчат. Чертёнок, да и только.

— Вот он я! — выкрикнул человечек и отнял ладошки от лица, рассмеялся радостно.

В янтарных глазках его полыхали лукавые огоньки, лицо белое, как мел, а губы алые. Оксана опешила, не зная, как и реагировать на появление странного существа. Ущипнула себя на всякий случай — больно, значит, не спит она. Бояться или смеяться? Бог его знает, а, может, и сам чёрт.

Может, она с ума сходит и пора вызывать санитаров? Голоса вот слышит, видит то, что видеть не должна. Точно, свихнулась.

— Ты кто такой и как здесь оказался? — спросила она, когда дар речи вернулся.

— Тишка! Теперь всегда рядом буду. Не сошла ты с ума, Оксана… — разуверил её человечек и улыбнулся широко, от уха до уха.

Оксана присела на корточки, протянула руку, осторожно дотронулась до личика человечка. Кожа чуть тёплая. Но живой человечек, настоящий, не галлюцинация.

— А кто ты такой, Тишка?

— А ты не догадываешься? А, точно, рано тебе ещё знать. Придёт время, всё поймёшь.

— Что пойму?

Тишка лукаво улыбнулся, что стали видны маленькие клыки.

Оксана осела на пол, побледнела, прижала пальцы к вискам, потёрла. И что такое с ней происходит? Сначала в Долгово, теперь здесь.

— Да, не бойся ты, я помогать тебе буду. Антонине помогал, и тебе буду, — сказал Тишка, — в обиду не дам, всегда рядом буду.

Оксана кивнула. Человечек подмигнул и перекувыркнулся в воздухе, обратился чёрным пушистым комочком.

— Так тебе по первости привычнее будет, — услышала она.

Чёрный котёнок взобрался на колени и боднул головой. Оксана машинально запустила пальцы в мягкую пушистую шёрстку. Котёнок замурлыкал. Хотелось взять его за шкирку и в окно выкинуть, но внутренний голос шепнул, что не стоит.

***

Весь остаток дня она провела, как в тумане. Сходила в магазин за продуктами, прибралась в квартире, приготовила ужин. На улице ей казалось, что все на неё смотрят, что что-то не так. Она доставала зеркальце из сумки, разглядывала себя в витринах — лицо, как лицо, разве что миловиднее стало, ушла с него усталость и бледность, а в зелёных глазах появился блеск, волосы медными, блестящими кудрями заструились по плечам. Давно она так хорошо не выглядела, с тех самых пор, как был жив Володя. Дома Оксане чудилось, что за ней кто-то наблюдает. Нет, вовсе не Тишка (к его появлению в доме, она отнеслась довольно спокойно, будто бы так и должно быть), а некто ещё. И как бы она не уверяла себя, что это вовсе не так, навязчивая мысль не уходила. Оксана нервно передёргивала плечами время от времени, ловя на себе жгучий, чужой взгляд.

Легла вечером в постель. Включила телевизор. Котёнок устроился рядом, не сводя с неё ярко-янтарных, хитро-прищуренных, глаз. Он словно хотел рассказать что-то, предупредить, но в итоге решил пока не вмешиваться. Мол, пусть всё идёт своим чередом.

— И что мне делать сейчас? — спросила она, погладив котёнка по голове. Тишка замурчал от удовольствия.

«А ничего не делать…» — пришёл ответ сам собой. Дальше жить, как раньше жила, или чуточку лучше. По-другому всё будет, это само собой, но к плохому ли это или к хорошему? Вопрос большой.

«Утро вечера мудренее…» — так любила поговаривать покойная бабушка, и частенько была права. Вот и сейчас Оксана решила последовать её совету.

Она выключила свет. По телевизору шла какая-то глупая комедия, от которой слипались глаза.

И приснилась Оксане чаща лесная, избушка ветхая, такая же, что в Долгово привиделась. Стояли около избушки силуэты. Человеческие, но без каких-либо отличительных черт, так тени безликие. Все они замерли в ожидании. Безмолвном. Напряжённом. Оксана даже во сне почувствовала, как холодок прошёлся вдоль спины. Темень кругом, липкая, осязаемая. И только свет в оконце избушки горел. Тень мелькнула в нём. Дверь распахнулась, и появилась в проёме фигура сгорбленная. Это Антонина вышла к гостям. Руку подняла, костлявую, скрюченную артритом, в знак приветствия. Прошёлся тихий шёпот среди силуэтов.

— Вечен род мой будет. Вечен, и никогда не прервётся он, — сказала Антонина и посмотрела прямо в глаза Оксане.

Оксана вздрогнула. И увидела саму себя у тропы, ведущей вглубь густого, тёмного леса. Сарафан на ней синий, в руках посох, разукрашенный символами. Глаза зелёные тускло светились в темноте.

«Стой!» — хотелось крикнуть Оксане самой себе, но не могла она и слова произнести. Язык словно одеревенел и не слушался. Да, и не кричат во сне те, кому сон этот снится.

А между тем луна полная взошла на небо, посеребрила всё кругом. Антонина стояла у избы и провожала взглядом Оксану.

— Твой черёд теперь, твой… — приговаривала еле слышно, — иди-иди… надо так.

Тонкая фигуры Оксаны всё дальше отдалялась от избушки. Плелись за ней силуэты и постепенно обретали черты. Мертвецкие. Кто с кровавыми ранами на теле. Кто сгнивший наполовину. Кто и вовсе скелет с иссохшей плотью на костях. Старики, мужчины и женщины, дети малые. Кого только не было. Будто бы все мертвецы разом поднялись из могил.

Но вдруг огромная, рогатая тень накрыла Оксану, ту, которая наблюдала со стороны за странной процессией. Услышала она позади себя цокот копыт.

— Твой черёд…

Оксана закричала, заметалась в постели, сминая простыни. Свалилась на пол, больно стукнулась затылком. Распахнула глаза. В спальне она. Шёл серой рябью телевизор. С улицы доносился шум, проезжающих мимо машин, а совсем рядом цокот копыт.

Оксана забилась в угол, зажала уши руками, чтобы не слышать ничего. Но цокот всё равно звучал в голове.

— Твой черёд… — услышала Оксана низкий голос и вскрикнула.

Цокот стих. Соседи забарабанили в стену. Телевизор забормотал какой-то фильм. Всё стало, как прежде. Только кровь всё равно в жилах стыла. Чувствовала Оксана, что это затишье временно.

Подкрался незаметно Тишка, боднул головой.

— В обиду, говоришь, не дашь? — прошептала зло Оксана и отшвырнула его в сторону, и до самого утра просидела неподвижно, глядя в одну точку. А когда рассвело, вскочила на ноги и засобиралась. Она знала теперь, что нужно делать и куда идти.

***

Утро выдалось холодным. При каждом вдохе-выдохе изо рта вырывался пар. Мёрзли руки без перчаток. Оксана ежилась в тонком пальто, но не сколько от холода, сколько от страха. Казалось, что некто следует по пятам, вглядывается звериными, жгучими глазами в спину. Но стоило только обернуться, как он тут же прятался, не желая быть увиденным при дневном свете. Выжидал зверь… вот только чего?

Сквозь шум машин, людские голоса, слышался цокот копыт. То еле уловимый, далёкий, то чёткий и близкий. Порывы ветра доносили до обоняния запах копоти. От этого кровь леденела в жилах, а в голове мелькал образ, туманный, неясный.

Оксана пошла быстрее, а потом и вовсе побежала. Хрустели подмёрзшие за ночь лужи. Свистел ветер в ушах. Тяжело бухало в груди сердце. На левом виске дёргалась нервно жилка.

Вскоре показалось кладбище с небольшой церквушкой при нём. Оксана замедлилась. У ворот замерла на мгновение, глядя на купол церкви, на каменные плиты и кресты на могилах. Отдышалась, перекрестилась, шагнула на священную землю.

Никого не было на кладбище в это раннее утро. Только нахохлившиеся воробьи сидели на ветвях лысых деревьев. Чирикали сердито что-то на своём птичьем, гневались на осень, на приближение холодов.

Поплохело вдруг Оксане. Вспомнился Володя, точнее тело изувеченное, которое ей показывали в морге. Вспомнились глаза его, прежде карие и лучистые, а теперь мёртвые, застывшие, потухшие. На него напал кто-то поздним вечером, вспорол живот, так, что все кишки наружу вывалились. Сколько Володя пролежал в тёмном переулке, мучаясь в предсмертной агонии, страшно представить было. Но долго… чувствовала Оксана, что смерть его не лёгкой была, а страшной, мучительной.

С каждым шагом она чувствовала, как силы покидают её, как по телу разливается слабость. Она зашептала молитву, ту единственную, которой обучила её покойная бабушка. Но всё равно ноги наливались свинцовой тяжестью и передвигать их было всё сложнее.

В голове помутнело, к горлу подкатила тошнота. Оксана не выдержала, согнулась пополам у ближайшего дерева. Её вырвало чёрной, горячей жижей. Нутро жгло огнём. Нос заложило. В ушах токала кровь.

Послышались шаги. Оксана отёрла рот носовым платком, подняла взгляд.

— Что с тобой, дочь моя? — к ней приближался человек в рясе. Его внимательные, карие глаза изучали Оксану. На груди висел большой крест, порывы ветра колыхали его из стороны в сторону.

Священник остановился на расстоянии вытянутой руки от неё. Оксана, тяжело дыша, уставилась на распятие и прошептала:

— Если бы я знала...

— Двери церкви всегда открыты для тебя.

Ветер обдал лицо запахом копоти. Оксана почувствовала, как последние силы покидают её. Глаза заслезились, в груди зажгло, на лбу выступила испарина. Ещё немного, и она упала бы на землю.

— Я в этом больше не уверена… — прохрипела она, чувствуя, как задыхается.

И Оксана рванула из последних сил прочь. Выбежав за ворота, она прислонилась спиной к дереву, отдышалась. Стало чуть легче. В голове немного прояснилось.

— Твой черёд… — услышала Оксана и вскинула голову. На противоположной стороне дороги стоял на задних ногах зверь. Покрытый густой, чёрной шерстью, с блестящими, жёлтыми глазами, с рогами. То ли чёрный козёл, то ли сатана в его обличии.

И земля будто ушла из-под ног. Оксана смотрела на зверя, он смотрел на неё.

— Что тебе нужно от меня!? — крикнула она.

— Твой черёд, — повторил зверь и исчез.

***

Оксана без передыха бежала до дома. Прохожие шарахались от неё в сторону, принимая её за сумасшедшую. Наверно, она и выглядела так: растрёпанная, с дикими глазами. Уже в подъезде, она остановилась на мгновение, но не стала дожидаться лифта, вбежала на нужный этаж по лестнице. Не сразу попала ключом в замочную скважину.

— Какого хрена? — крикнула она в прихожей, захлопнув дверь, и сползла на пол, повторила тише, — какого хрена…

Тишка выглянул из комнаты в образе человечка. Глаза круглые, блестящие вперились в Оксану.

— Скажи мне! Я сплю? Это сон кошмарный? Да, Тишка? — потребовала она.

Тишка только помотал головой:

— Не спишь ты, Оксана…

— Тогда какого хрена это со мной происходит?

Тишка опустил взгляд.

— Ты ж обещал помогать?

— Не я должен рассказывать тебе всё, Оксана, — нехотя ответил человечек и потупил взгляд.

— А кто?

— Все ответы в Долгово.

— В Долгово… — эхом повторила Оксана. Конечно, где ж ещё? Антонина, зловредная старуха, не успела посвятить её в семейные дела. Наворожила и померла, оставив Оксану самой разбираться в творящейся чертовщине. И ехать надо туда, откуда всё началось — об этом она и сама должна была догадаться.

Тишка осторожно подошёл к Оксане, присел рядом, положил курчавую голову на колени:

— Служить тебе буду…

— Оно и видно…

3

К Долгово Оксана подъехала в сумерках. Ждать утра она не стала, села на последний автобус. Короткий осенний день подходил к концу, брызнув напоследок дождём. От утреннего заморозка не осталось и следа. Земля смякла, тонкий лёд на лужах растаял. Оксана натянула поглубже капюшон, поправила рюкзак, прижала к себе переноску с Тишкой. Он обратился котёнком, чтобы никого не вводить в недоумение своим видом. Сначала она не хотела брать его с собой, но в последний момент передумала — вдруг пригодится, не зря же каждый раз напоминает, что служить ей будет. Вот и проверка ему будет.

На этот раз её никто не встречал. Остановка была безлюдна. Просёлочная дорога ещё больше размокла от сырости. Но на этот раз Оксана надела резиновые сапоги, куртку-дождевик, шапку, чтобы не замёрзнуть долгой, осенней ночью. На шее болталась верёвочка с кольцом. Золото неприятно холодило кожу. Хотелось сорвать кольцо и вернуть на законное место, на безымянный палец. Но что-то сдерживало. Может, помнились слова Антонины о том, что кольцо силы сосёт? Может. Но Оксана ни в чём не была уверена.

Хлюпала под ногами грязь. Мерещились со всех сторон силуэты. А может, и не мерещились, и взаправду стояли, поджидая её. Неясные, серые тени, вот-вот готовые показать свой истинный облик, облик мертвецов неприкаянных. Тех самых, что во сне ей являлись.

Долгово обезлюдило и будто бы окончательно вымерло. Попрятались оставшиеся жители в домах, занавесили окна, и только в некоторых мелькал свет от свечей. Псины во дворах и те молчали, будто и не чуяли появление чужака в деревне. А, может, Оксана и не была чужаком для них? Она хмыкнула — кто ж знает где правда, а где нет...

Одинокая, нахохлившаяся ворона на фонарном столбе, завидя Оксану, каркнула во весь клюв. Но тут же смолкла и вновь задремала.

«Интересно заметил кто меня из жителей?» — подумала Оксана, выйдя к полю, и тут же ответила себе, что нет, не заметили. Иначе вышел бы кто-нибудь из дома, да окликнул.

Тишка притих совсем в переноске, наверно, боязно ему стало. Что и говорить, у Оксаны тоже дыхание перехватывало от страха. К тропинке вышла, когда сумерки совсем сгустились. Она включила фонарик, моля чтобы аккумулятора хватило на все её приключения. Нисколько не прельщало остаться в кромешной темноте посреди леса.

Маленький луч света чуть осветил путь, разогнал в стороны тени.

Нависали над головой могучие ели. Земля чавкала оглушающе громко в лесной тишине. Замирало сердце в груди при каждом шорохе, будь это шелест опавшей листвы или хрустнувшая ветка под ногами. Оксана тряслась от страха. Казалось, что выскочит из чащи леса зверь и разорвёт на куски. И чего ещё хуже выйдет сам сатана, козлоногий, рогатый, с жёлтыми, горящими глазами и скажет: «Твой черёд…».

Вспорхнула вдруг с ветвей ели огромная птица, спикировала на землю, чуть ли не под самые ноги Оксаны. Ухнуло сердце в груди. Блеснули в темноте огромные совиные глаза. Пискнул кто-то обречённо. Взмыла сова в небо, сжимая в когтях добычу.

Оксана сглотнула ком в горле. Никогда прежде не видела она так близко этого ночного хищника. Постояла минуту на месте и дальше двинулась в путь, чувствуя, как усталость начинает одолевать. И когда же избушка Антонины покажется? Дорога и в прошлый раз не близкой казалась, а теперь будто бы ещё длиннее стала.

— Скоро ли мы придём, Тишка? — спросила Оксана только чтобы нарушить долгое молчание, услышать чей-нибудь голос.

— Скоро, — ответил Тишка.

Оксана вздохнула тяжело:

— А может, сон это?

— Нет, не сон, Оксана.

Конца края дороги не было видно. Иной раз казалось, что вот она, изба, но нет — пень огромный выкорчеванный вставал на пути. Толстые корни его будто щупальца огромного чудища вились в темноте. Оксана вздрагивала, вместе с ней вздрагивал и свет.

— Смелее, не бойся ничего, не бойся, — подбадривал Тишка из переноски.

Легко сказать не бойся. Нет ничего страшнее, чем ночной лес. А вкупе с последними событиями особенно. Неизвестность томила ещё больше, предчувствие дурное кололо в боку, но вернуться Оксана не могла. Нет ей больше дороги назад.

— А вот и пришли! — объявил Тишка.

И, правда, пришли. Фонарь выловил из темноты избу ветхую на двух высоких пнях, колья с нанизанными на них черепами. Всё так, как Оксана в последний раз видела. Разве что туман по земле не стелется. Хотя как знать? Темень кругом, хоть глаза выколи. Может и стелется.

— И зачем я здесь?

— Чтобы правду узнать о роде своём, — подсказал Тишка. Да, и без его подсказок всё ясно было. Вот только не покидало ощущение, что всё будто во сне, а не взаправду. Слишком уж всё казалось ненастоящим, будто бы находится Оксана в страшной сказке.

Оксана присмотрелась — лесенка ветхая вела наверх, к дверям избы. Хлипкая, того гляди проломится под ногами. Но делать нечего, Оксана выдохнула, вскарабкалась наверх. Дёрнула дверь. Поддалась та, отворилась. Печь огромная белела во тьме. Лавка. Узоры яркие блестели.

— Твой черёд, — услышала Оксана скрипучий голос.

Оксана осторожно прошла внутрь избы. Огляделась. Никого. Пуста изба.

— Всё там же я, в светлице, там, где ты меня и оставила.

В одной из комнат замерцал свет от свечей. Оксана метнулась туда и остолбенела. Лежала в кровати Антонина. Серая, сморщенная, что скелет кожей обтянутый. Только глаза светились голубым во тьме. Зловеще так, жутко до одури.

— Не может быть… — прошептала Оксана, чувствуя, как коленки трясутся.

— Может, внучка, может. Сядь ты, нет правды в ногах.

Оксана устало опустилась на табурет.

— Вы хотели мне всё рассказать о роде нашем.

— Хотела и расскажу. Да, ты скоро, и сама всё поймёшь, — сказала Антонина.

— Почему сразу не сказали?

— Ещё не время было. Нельзя так сразу. Видела его?

— Кого? — выдохнула Оксана.

— Его… Он говорил с тобой?

— Я… не понимаю…

— Слышала его?

— Да…

Антонина рассмеялась. Гулким эхом отскочил от стен её смех. Заходил тут же пол ходуном. Ветер распахнул ставни, принёс шёпот десятков голосов. Оксана вскочила на ноги, перекрестилась. Заметались тени на потолке.

— Не поможет теперь тебе крестное знамя, не поможет. В нашем роду другая вера, — сказала Антонина.

Оксана замерла, вспомнила, как худо ей на священной земле стало. Громче зашептали голоса.

— Твой черёд… — низкий, утробный голос заглушил все остальные звуки.

Оксана попятилась к выходу. Оступилась, полетела вниз. Больно стукнулась спиной о землю. В глазах помутнело. На секунду потеряла она сознание. А когда очнулась, увидела, что обступили её со всех сторон силуэты. И вроде тьма кромешная, но видела Оксана всё прекрасно. И лица их тоскою искажённые, и мольбу в глазах. А среди них и Володю увидела, со вспоротым животом. В уголках губ его кровь запеклась, глаза сталью светились.

«Оксана…» —услышала она родной голос.

— Род наш древнее христианства на Руси, другим богам предки наши преклонялись, — Антонина стояла среди силуэтов, — Пора, Оксана, пора. Моё время истекло. Теперь твой черёд дорогу показывать душам неприкаянным, погибшим не своей смертью, убитым. Нужно провожать на ту сторону, чтобы был покой у них, а в мире равновесие. Долго тебя Володя ждал. Успокой душу его.

Оксана поднялась на ноги.

— Будет в твоей жизни много чего. И хорошего, и плохого. Будут люди приходить, просить совета, прощаться с умершими родственниками. Долго красота твоя цвести будет, годы не властны будут. Продолжишь ты род наш древний, придёт время, и другая твоё место займёт… — увещевала Антонина, шагая рядом, — Тишка рядом всегда будет, так уж повелось, что оберег он наш.

***

Впереди шла Оксана, держа в руках посох. Светились зелёным пламенем её глаза. И не почём ей темень непроглядная, холод ночи осенней. Только она дорогу знает, дорогу на ту сторону…