Рода Искариота

-Откуда ты?

Упиралось в сырую, прочахнувшую кровью землю лицо моё. В колодки закованы были мои руки, и побито тело было моё.

-Из Акелдамы, - отвечал я.

-Оно и понятно, - смеялся Лонгин, вписывающий моё имя в погребальные пергаменты.

Люди вокруг меня закончили свои приготовления и сняли всё с меня, оставив нагим.

Тощий, на земле сидел я, скрючившись костями своими.

Уставились на меня солдаты – все с венками на головах, все с солнцем на щитах, все с ним на груди.

Я поднялся на ноги, прозябший от смерти, и уставился вдаль.

Горизонт плавал сиреневой дугой под растекающимся бульоном заката, прокатывающегося кровавым паром по бескрайним полям. Там ходили агнцы, ведомые их пастухами или бродящие вовсе сами, изредка поднимая свою голову под звон небес.

Ноги мои были истресканы долгой дорогой, но помимо пыли трава билась под ногами. От почвы веяло чем-то родным и знакомым, чем-то таким близким, что от сердца я отпустил, но оно меня отпускать никуда не собиралось.

По лицу вдруг прокатилась слеза, и я вспомнил всё – всё то, что было со мной и было сейчас. Мать родную, её тёплую улыбку, нежные мозолистые руки и скорбящий любовью взгляд вспомнил. Отца и его крепкие локти, в которых я сидел, его твёрдый взгляд, его умилительную слабость и нежную любовь к матери вспомнил.

Вспомнил дом родной, вспомнил уголки его, вспомнил солнечные, переливающие жёлтым, как мёд, воспоминания, прокатывающиеся по моему сердцу нежной патокой.

Друзей своих помнил, улыбки их. Любовь свою помнил – чары её и томительное счастье, что они побуждали. Вспомнил все ссоры и страстные трепыхания, вспомнил все те моменты душевного покоя в объятиях той самой женщины, вспомнил все те слёзы, что мы оба пролили.

На что я их променял? На грех променял я жизнь свою, счастье своё. Я имел, что должен был иметь, но вознамерился заполучить то, что разрушило бы всё в одночасье.

Так и случилось. Грешный и подлый я сам к себе человек.

-…

Слёзы катились сильнее.

Я вспоминал, кем я был.

Вспоминал все обманы, которые сам себе и сказал. Вспоминал, как отчаянно себе верил, как бы далеко это не уходило от всего того, что делало меня человеком.

Вспоминал как ложь моя обернулась мне убеждением, что все мне врут, что всё в этом мире – ложь, что нет ничего глупее и нелепее, чем потакать чужой лжи.

Помню, как начал не доверять. Как потерял любовь и обрёл ненависть, как потерял довольствие и обрёл зависть, как потерял отдых и получил лень, как променял чувства душевного уединения на скупую похоть.

-…

Я оглянулся по сторонам и понял, что бог взывал ко мне, что вот он я был, и я понял, кем я был. Мне так хотелось сейчас вернуться к матери, так хотелось сейчас всё исправить в своей жизни, так хотелось распластаться бренным телом по всему миру и услужить всем и каждому деянием добрым.

Я прозрел и, наконец, почувствовал себя счастливым – может, в первый раз в своей глупой жизни. Мне так теперь хотелось рассказать всем про самообманы, рассказать всем про чёрствый эгоизм, поведать всем про съедающую заживо страсть, будь она к серебру или женщинам.

-Друзья, - воскликнул я, обернувшись со слезами на глазах и улыбкой на лице, - Я каюсь. Жизнь моя грешна была, но отныне добром лишь поступки свои наделю.

-А нам то что? – произнёс Лонгин, и сердце моё пронзили тремя копьями.