Родная партия. Том 2

Для чего-то я родился,

Но я что-то не того

В минуты боли и страха, когда жизнь висит на волоске, сознание невольно поднимает старые, глубокие и обидные воспоминания — о прошлом, потерянном времени и несбывшихся мечтах… Получив пулю в плечо, я обрел шанс вспомнить начало моей истории, или как пришлось встретить ядерную войну в Москве, а не в Белграде.

Я видел мимолётные кадры: вертолёт, белые халаты, снова вертолёт, движение ламп на потолке, и множество озабоченных лиц. Перед глазами брызжет яркий свет, сменившийся абсолютной чернотой, и частицы полетели быстро-быстро за спину — не поспеть за ними. Озабоченно смотрела в мои глаза медсестра: «Ой, мальчишка же совсем, ну как так, вся жизнь впереди…»

Я — просто зумер, который не заслужил таких испытаний.

Афганские пули приложили меня к сухой земле. В одну минуту даже показалось: ну всё, видимо, не судьба спасти мир, попаданец я такой себе. Кто-нибудь принесёт мне на прощание тыквенный латте?

Частицы, склеившись в пучки, лучами расплылись по чёрному горизонту. Всплыло недовольное лицо Ельцина, раздражённое и в красных пятнах: «А что ты здесь делаешь? Тут генсек, члены Политбюро, понимаешь. Разве твоё место не в России?»

— Словно меня кто-то спрашивал, чего я хочу, — огрызнулся в ответ.

— В тысячелетней истории России не бывало такого, чтобы в неё влезал подросток, нытик, противоречащий нашему быту, устоям, традициям…

— Но не вы ли меняли Россию все девяностые? — пытался рукой отогнать надутое лицо Ельцина.

— Мне предстоит это сделать. Я, Борис Николаевич Ельцин, заслуживаю стать президентом… А вот кто ты? Ты, как не ошибка истории ли, магически залезшая в естественный ход истории, понимаешь?

— А что, если вы оказались причиной многих бед?

Голова Ельцина, как шар, распухла в черном космосе. После продолжительной паузы, изжевав до боли свои щёки, она вновь заговорила:

— Вот… всё-таки винить надо 1985 год… Когда начались преобразования, когда они забуксовали, забуксовал человек, всё устроивший, — Ельцин метнул взгляд направо, затем налево, и удостоверившись в интимности разговора добавил: — Речь о главном реформаторе, о Горбачёве. Но я, так сказать, на правах организатора тут, в Советском Союзе. А ты чужак. Никто не свяжет с тобой надежды. И скоро от тебя избавимся.

Слова Ельцина удивили меня. К чему это всё? Какого черта он точит на меня зуб? Неужели он так оскорбился, когда я зашел вместе с Федосовым на трибуну для высшего руководства? Но никакой вины за собой не чувствовал, скорее наоборот, закипающее раздражение.

Я сказал:

— У меня есть особая миссия. Я её себе не просил. Вы можете помочь мне спасти СССР — в любом виде, в каком только возможно, — или уйти с дороги. Я готов сражаться.

— Ты валяешься в кабульской больничной койке, мальчуган, — Ельцин раздраженно крякнул. — У тебя пуля в плече. Это я тебя могу спасти, вытащив из Афганистана, а ты кого собираешься спасти? Да и кто ты? Кто тебе сказал, что у тебя особая миссия? Выскочка. Уличный бандюган, знай свое место. И выброси этот ореол спасителя, наконец.

— Сам выскочка.

Лицо Ельцина раздулось ещё сильнее — скоро оно меня поглотит.

— Ребячество. Я тебя растопчу.

Голова лопнула, и мой разум резко полетел вперед. Потом, словно сработал гравитационный луч, потянуло в другую сторону, где точка расширялась ежесекундно.

— О нет, нет-нет, только не вы, придурки, — замахал я несуществующими руками.

— Андрей! Андрей, стойте, это же я! — гигантская голова знакомого ведущего летела на меня. — Это же я, Михаил Сбитнев. Да куда же вы?!

— Уйди, я умираю.

— Но нам нужно интервью. Такой момент теряем, что вы как не человек!

— Ты рофлишь? Ау, очнись, чечик — меня пристрелили в Афгане. Какое ещё интервью ты захотел?

— Людям интересно узнать, как зумер сражался за СССР и… постойте, не летите туда. Это коридор воспоминаний.

— Радостный пон. Пока-пока, Мишка!

Комната с белыми стенами и небольшой картиной, на которой Иосип Тито нарисован в стиле пиксель-арт; на столе светился ноутбук. Я удивлённо протёр глаза, будто только проснулся. На Спатифай пропела сладкая сербская реклама: «Slušajte bez ograničenja. Probajte paket Premium…» Сквозь окно пробивалась солнечная игра — от зеркала метались зайчики на потолок и стены.

— Андрей, убавь, пожалуйста! — голос сестры из кухни был очень недовольным.

— Ща, погоди.

Закрыл макбук.

— Хвала пуно! — сестра показалась в двери. — Есть будешь? Оу… а что за помойка в комнате?

— Мила, только не начинай…

— Уберёшься потом. Я съезжаю с этой квартиры.

— И куда?

— Во Врачаре нашла квартирку, поближе к центру.

— Ну понятно.

Завтрак был нудным повторением всех предыдущих: яичница, пршут и много хлеба, к которому я почти никогда не прикасаюсь. Сестра проверяла меня в этой маленькой квартирке на улице Гагарина раз в несколько дней, в основном по утрам, видела моё выгоревшее состояние и пыталась как-то приободрить.

Эмоционально она не умела поддерживать, поэтому злилась и быстро уходила куда-то по своим делам. В Белграде её жизнь наладилась, в отличие от моей.

— Хочу поговорить с тобой на одну тему, Андрей.

— М-м?

— Что с тобой? — на лице Милы читалась искренняя озабоченность. — Ну честное слово, я теряюсь в догадках, как тебе помочь. Второй месяц пошёл, а ты ещё не приступил к поступлению в вуз.

— Ой, я выгорел.

— От чего? — опять это дурацкое лицо с искренним удивлением.

— Что мне делать в Белграде?

— Да боже, ты как маленький инфантил. Взрослеть пора бы.

— Тебе легко говорить, — я отбросил от себя тарелку. — Вижу, свою жизнь ты наладила тут.

— Так потому что не сидела на месте! — Мила включила назидательный тон. — Тебе уже восемнадцать.

— Просто цифра. У меня социалка на нуле.

Мила недовольно вздохнула. Как обычно и бывает, она быстро засобиралась.

— Сложно с тобой разговаривать на серьёзные темы. Стоит только нажать на тебя, и ты сразу в панцирь… Время идет, скоро приемная кампания закончится, и что будешь делать?

Заметив, что у меня нулевая реакция, она решительно добавила: «Двоих я не вытяну!»

Тогда и я уже не выдержал, быстро надел кроссы и пошел гулять по улице.

Стояла дикая жара, плюс тридцать пять, не меньше. Пот стекал градом, а ноги пусть и в лёгкой обуви, но всё равно горели — асфальт и камень накалились до предела. Под деревом ещё можно было спокойно вздохнуть, но на солнцепёке голова превращалась в чугун.

Я прыгнул в 31-й маршрут, не зная толком, куда он меня повезёт. В автобусе холодит, водитель гонит со страшной скоростью, лихачит на поворотах — совсем не московская езда.

— Извините, вы говорите по-русски? — спросил я у парня, одетом в модный лук.

Обычно «русы» выдают себя стилем одеваться, а сербы одеваются попроще.

— А? — парень снял наушники. — Говорим-говорим. Ну да. Что хотел?

— Куда едет 31-й?

— Выезжаем из Нови-Београда. Сейчас поедем в центр, через мост.

— Ну, ладно тогда. Спасибо.

Центр я знал неплохо. Когда автобус подъехал к знакомому проспекту, я выскочил наружу и побрел к Славии. В центре круга бил фонтан, автобусы и трамваи гудели, машины пытались пронырнуть через возникшую пробку.

Я присел на скамейку, прямо напротив Мака, жевал кусок пиццы и размышлял, что мне делать дальше.

Сестра просит слишком многого. Ты и поступи в универ, и самостоятельным будь, и взрослее стань, и чтобы всё сразу. Я в Белграде один и вся моя компания осталась в Москве, а она уже третий год живет и работает.

Нужно было не соглашаться с предложением мамы… Остался бы в Москве, отдохнул после ЕГЭ да поступил бы в местный вуз. То, что у сестры перманентная тревожность по каждому вопросу, лишь подливает масла в огонь. Тут буквально не с кем поделиться переживаниями. А теперь она ещё хочет от меня избавиться.

Над ухом просвистели. Я резко обернулся.

— Пумпай! — прокричал серб, и тут же хор голосов из разных сторон ответил ему тем же.

Из ниоткуда вдруг возник митинг — дорогу молниеносно парализовало. Автобусы резко сворачивали и возвращались обратно, люди «склеивались» в единую группу, разворачивали транспаранты и скандировали.

«О нет, опять я не смогу вернуться домой» — всхлипнул я.

Стараясь уйти подальше от толпы, я пересек линию, удерживаемую полицией, и двинулся обратно — к храму Святого Саввы. Когда до церкви оставалось всего сто шагов, меня окликнул знакомый девичий голос:

— Андрей? Андрей!

— Привет! — обнял Нику. — Ты что здесь делаешь?

— В Белграде живу уже месяц, — сказала она. — Пойдем, посидим где-нибудь, поболтаем?

У меня моментально поднялось настроение. Наконец-то я не один! Долгие дни одиночества подошли к концу.

— А что ты не запостила про Белград в своём канале? — мы присели, спрятавшись в тени необычного длинного здания с металлической зеленоватой крышей. Храм Святого Саввы, белый и отдаленно напоминавший Айя-Софию из Стамбула, где я часто раньше бывал, закрывал собой небо.

— Ой, да не хотела… В последние дни я совсем не в ресурсе. Ещё такая жара и бастующие. Мне срочно нужны патчи под глаза и тишина. Ты же знаешь, обществознание завалила, нарыдалась вперед на несколько лет.

— А сколько?

— Этот вопрос вообще-то триггерит…

— Мы вместе на подготовительные курсы ходили, алё. Не надо стесняться.

— Восемьдесят два, — неловко ответила Ника.

В последний раз мы виделись с ней ещё в Москве. Оба выпускались в этом году, оба сдавали одни и те же предметы по ЕГЭ, оба планировали поступать в универ. Нике, правда, родители предложили отправиться в gap-year: отец всё-таки дипломат, мать тоже не бедствует, возможности пропасть из страны и путешествовать более чем имелись.

Ника же смотрела на сверстниц. В России принято бежать — даже мы, зумеры, куда-то спешим, а не то опоздаем на поезд счастливой жизни. Только в Белграде я понял, как отличается моя жизнь от жизни сербского подростка.

— Ничего себе, восемьдесят два… У меня самого всего семьдесят шесть.

— О как.

Неловкая тишина. По спине пробежали мурашки.

— Но ты всё равно проходишь на платку, — вставила обнадеживающее слово Ника.

— Ну да. Честно, и не претендовал на бюджет, — соврал я. — А что ты делаешь здесь?

— Встречалась с профессором Марковичем, знакомым моего отца. Представляешь, идем, разговариваем на разные темы — в основном политические, — и внезапно люди вокруг взрываются! Начинают кричать. Я спрашиваю его, неужели опять пумпай? Он такой: «Ага! Протестами весь центр накрыло» И нацепил себе на пиджак значок, быстро попрощался и ушел. Вот тебе и довидження. Потом пошла наверх, вижу — ты идешь. Вот и повстречались.

— Я так рад, что ты здесь. Надоело это одиночество.

— Совсем никого нет?

— Кроме сестры — никого. Но она всегда на своей волне. Ей в напряг возиться со мной. Словно отдали кота на передержку.

Ника громко засмеялась — кудри зазвенели золотом. После ЕГЭ она заметно прибавила в весе, но внешний вид всё равно привела в порядок. Как минимум, сбросила с себя всё тёмное.

— Значит, ты у нас московский кот на передержке.

— Что-то типа того. А ты здесь поступать планируешь?

— Не-а.

Настроение снова полетело в пропасть.

— И как скоро ты уедешь?

— Да последнюю неделю доживаю.

Настроение пробило дно и понеслось ещё ниже. Я снова один. Люди шли мимо нас — все в сторону площади Славия, и только мы сидели, добавляя экзотику в антураж.

— Эх. Жаль, конечно. Думал, будем вместе поступать в Белградский.

— Ой, не-не, ты что? — Ника снова засмеялась. — Отец одобрит, наверное, но мне самой хочется остаться в Москве.

— Ты странная.

— Да в смысле?

— У нас пол-класса пыталось придумать рабочую схему с поступлением в сербский вуз, из всех моих знакомых только ты рвешься поступить в академию.

— Ой, это ты у нас всегда форсил идею с поступлением в иностранный вуз, а я настоящая девочка-патриотка, — и вновь заразительный смех. — Вот так хочется. Ну а если честно, то в Белграде ловить особо нечего. Все подруги решили учиться дома. Они у меня какие-то инфантилки.

— Зачем держаться за таких друзей? Мы можем здесь обосноваться.

— А ты правда этого хочешь?

— Поступить в белградский вуз?

— Ахах, нет, — Ника опустила взгляд. — Ну, чтобы мы обосновались в Белграде.

Я задумался. Не эксплуатирую ли её желания? Уже не скрывается её интерес ко мне, но в личных планах пока остаться на дружбе с бенефитами. Я ответил уклончиво:

— Это было бы неплохо.

— Ясно-понятно. Короче, тебя знатно шатает.

— Ну как сказать, сейчас в мире так нестабильно, мой горизонт планирования сильно сузился. Ты бы помогла его расширить. Кроме тебя пока никого в Белграде нет.

— Не надо гнать историю про одиночество, пожалуйста. Гилт-триппинг — это плохо и , так и знай. У меня своя цель, у тебя — своя.

-- Я не пытаюсь навязать тебе вину, Ника.

Мы помолчали, а потом Ника попросила купить воды. Все магазинчики в округе закрылись из-за протестов, поэтому взял в киоске втридорога. Вернувшись, я молчал, ожидая её дальнейших действий. В конце концов, встреча без плана, без цели, а раскаленный город парализовало не только жарой, но и протестующими сербами, значит и не посидеть особо.

Вдруг она заговорила странным голосом, похожим на исповедь:

— Знаешь, я всегда мечтала уехать из России. Каждый день подготовка к ЕГЭ, ни на минуту не могла отдохнуть. Я агрилась на родню, на любые просьбы, поссорилась с бестис, когда готовилась к экзаменам. А теперь, когда всё позади, оказавшись в Белграде, получилось словить интересную мысль.

— Какую?

— Что мне и там хорошо. Со всеми минусами, конечно, но кажется, что я не готова к взрослой жизни за границей. Побыть рядом с бестис, гулять по Арбату, ловить компании на гринвошинге…

— О, ты знаешь про гринвошинг? — удивился я.

— Вот только не надо считать меня дурой, ладно? — Ника явно обиделась. — Я с экологией дружу.

— Извини.

— Заметано. В общем, ботать ещё раз только ради поступления в заграничку, не хочу и не буду. Вернусь в Москву, доки уже передали почтой в академию.

— Пойдешь на международника?

— Это моя мечта, Андрей, но по баллам не пройду. Пойду на историка.

— Я тоже.

Что ж, хотя бы в ещё одной линии наше движение может пересечься.

— А о чём мечтаешь ты после ЕГЭ? — спросила Ника.

О чём ещё можно мечтать, как не о свободе? Что ещё нужно парню восемнадцати лет, как не отдыхать после долгого ботанства? Но нет, все мы гонимся за успехом, за успешным успехом даже, чтобы все завидовали — втайне, разумеется, — и говорили о тебе. Москва желает успешных, остальным суждено сидеть с арендой в Королёве или Реутове.

И универ в нашей зумерской жизни тоже важная ступенька. Не так, как у бумеров, конечно, но тоже очень важно. В каждой вакансии на хэ-хэ базовой строчкой идут два пункта: высшее образование и опыт работы. Про последнее всегда можно наврать, а вот диплом придется рожать. Нас поставили в такое положение.

Только хочу ли я превращаться в нормиса? Даже не знаю, кто я. Мне бы себя найти, для начала.

— Ау? — Ника всегда переживает от затянувшихся пауз.

— Да тут я. Думал просто.

— И что надумал?

— То, что мне хочется, сейчас недоступно. Жизнь стала очень дорогой. Например, хотел отселиться от мамы в отдельную хату. Аренда возле метро на Академической стартует от ста двадцати кэсов. Где сейчас такие деньги взять? В курьеры идти если только, да и то может не хватить. И потом, если придется платить за учебу, то как-то совсем станет туго. В Белграде тоже жизнь дорогая, для иностранцев обучение только платное, евро нужно ещё достать.

— Ну, евро достать в Сербии вообще не проблема, — не согласилась Ника.

— Так-то да, но эти манипуляции с курсом валют… Короче, жизнь объективно стала дорогой. В мире, к тому же, стало очень волнительно. Я скоро пропишусь в кабинете психолога.

— Ты никогда не говорил мне про психолога, — у моей подруги поднялись брови.

— Вот теперь говорю. У меня тревожка. Стараюсь не читать новостей. Тупо скипаю. Достало. Все лидеры держав словно сошли с ума, забыли о том, что есть мы, подростки, которые знают о мире совсем мало. Я вроде историю люблю, в околополите плаваю, а как послушаю блогеров, так сразу блевать в унитаз тянет. Достало, вот честно достало! Одни и те же слова — перевооружение, дальнобойные ракеты, беспилотники, ядерное оружие и последнее предупреждение.

— Как хорошо, что не стала рассказывать тебе про будущие научные интересы. Хотела писать про геополитику, про столкновение цивилизаций, а тут вот оно что.

— Ника, я в околополите уже давно и всегда поддержу хорошую дискуссию, но как-то не сейчас.

— Прости. Ещё и перебила тебя — так что давай, говори дальше.

— Ну а что тебе ещё сказать? Я тревожусь за будущее, мне страшно за себя. Иногда кажется, что мне не повезло со временем, в котором живу. Весь мир, как простыня, трещит по швам, а мы крошками падаем в зияющие дыры. Наш две тысячи двадцать пятый год — это трэш. Вот если тебя действительно интересует мое мнение, то оно такое: хочу, чтобы у моего поколения появилась надежда на стабильность. Чтобы можно было планировать жизнь вперёд.

Ника громко вздохнула. Она ожидала разговор по душам, а вышла душная исповедь? Сама виновата, первой начала. Из её сумочки появились салфетки:

— Держи, хоть подотрём свой скулёж.

Теперь я громко засмеялся.

— У тебя место есть? — не глядя на меня спросила Ника, убирая с шеи капли пота.

— Ага. Вызываю такси?

— Вызывай.