Роковая встреча

Узы и Обещания

Солнце, пробиваясь сквозь ветви старых сакур, золотило крыши домов в спокойной деревне у подножия гор. Воздух был напоен ароматом влажной земли после дождя и сладковатым обещанием лета. Юкио стоял на под одной из сакур, наблюдая, как Аяко, его невеста, аккуратно развешивает на веревке выстиранные белье. Ее движения были грациозны, как танец, а взгляд, был сосредоточен на работе. Лицо девушки светилось внутренним спокойствием, которое Юкио обожал.

До их свадьбы оставалось два месяца. Мысли о будущей жизни с Аяко, о создании семьи, наполняли Юкио теплом и легким трепетом. Он видел ее каждый день с детства, но лишь год назад осмелился признаться в чувствах. Ее согласие стало для него величайшим даром судьбы. Аяко была воплощением скромной красоты и добродетели – темные, как смоль, волосы, собранные в простой узел. Добрые карие глаза, излучавшие нежность и легкая улыбка без тени насмешки все это ему нравилось, а особенно нравился нежный румянец на ее смуглых щеках, появлявшийся при каждой их встрече.

– Юкио-сан? – ее голос, чистый и мелодичный, как журчание ручья, вывел его из задумчивости. Она повернулась, улыбаясь ему. – Что стоишь как вкопанный? Поможешь развесить тяжелое одеяло?

– Конечно, Аяко! – Он шагнул вперед, с радостью принимая повод быть рядом.

Их пальцы случайно коснулись, когда они брали уголок плотной ткани. Оба отдернули руки, застенчиво улыбнувшись.

– Скоро тебе не придется самой этим заниматься, – пробормотал Юкио, помогая закрепить одеяло.

– О, я не против, – мягко ответила Аяко, поправляя прядь волос. – Это важное дело в подготовке к… – Она запнулась, румянец на ее щеках стал ярче. – К нашему празднику.

– Важнее всего твоя красота, – серьезно сказал Юкио, глядя ей в глаза.

В ее глазах он читал свое будущее – ясное, надежное, как земля под ногами. Влюбленные говорили о планах на церемонию, о гостях, о маленьком доме, который Юкио старательно обустраивал. Мир казался простым и прекрасным.

Вечером, прощаясь с Аяко, Юкио чувствовал себя самым счастливым человеком на свете, ведь каждое прощание и каждое новое утро готовило им новую встречу и приближало долгожданный день свадьбы. На прощание у ворот ее дома Аяко подняла на него глаза:

– Завтра придешь? Отец хочет обсудить последние детали церемонии.

– Непременно, – пообещал Юкио. – Спокойной ночи, Аяко.

– Спокойной ночи, Юкио-сан. – Она слегка поклонилась, и прежде чем скрыться за дверью, бросила на него взгляд, полный нежности и доверия, которое он клялся никогда не обмануть.

Путь домой Аяко лежал через старый лес, где вековые деревья шелестели своими кронами, наполняя пространство таинственным шепотом. Воздух здесь всегда был прохладнее, пах смолой, цветами и влажным мхом. Юкио шел, погруженный в сладостные мечты о будущем, как вдруг его слух уловил нечто странное – тихий, прерывистый звук, похожий на плач. Он остановился, прислушался. Звук доносился из чащи, справа от тропинки.

Любопытство перевесило осторожность. Юкио свернул с тропы, раздвигая ветви папоротника. В небольшой ложбинке, залитой лунным светом, пробивавшимся сквозь кроны, он увидел ее. Женщину. Она сидела на корточках, спиной к нему, ее тонкие плечи вздрагивали. Длинные волосы цвета ночи, перехваченные простой лентой, струились по спине, почти касаясь земли. На ней было простое, но необычайно красивое кимоно нежного лососевого оттенка, которое казалось соткано из лунного света. Плач был тихим, но пронзительным.

– Э-э… Девушка? – осторожно окликнул Юкио. – Вы в порядке?

Она резко обернулась. Юкио замер. Лицо, которое предстало перед ним, было поразительно прекрасным – с тонкими, изящными чертами, фарфоровой кожей и огромными, чуть раскосыми глазами янтарного цвета. В них еще блестели слезы, но теперь светилась растерянность и… что-то неуловимое, завораживающее. Ее губы, полные и естественно алые, слегка приоткрылись от удивления.

– Ох, – ее голос был низким, бархатистым, как шелест шелка, и невероятно мелодичным. – Я… я не слышала, что кто-то рядом. Простите, что побеспокоила. – Она быстро вытерла слезы изящным движением пальцев. Ее взгляд скользнул по Юкио, оценивающе, заинтересованно.

– Нет-нет, это я… простите, что потревожил, – засуетился Юкио, невольно сравнивая эту ослепительную красоту со скромным обаянием Аяко. – Вы заблудились? Или вам нужна помощь? В лесу ночью опасно.

– Заблудилась? – Она тихо рассмеялась, и звук этот напомнил Юкио перезвон крошечных колокольчиков. – О, нет. Я просто… грустила. Старые воспоминания. Иногда они настигают в самых неожиданных местах. – Она поднялась, и Юкио поразила ее осанка – царственная и гибкая одновременно. – Меня зовут Рэн. А вас?

– Юкио, – ответил он, чувствуя, как под ее пристальным янтарным взглядом кровь приливает к лицу. – Я живу в деревне внизу.

– Юкио… – Она протянула его имя, как будто пробуя на вкус. – Какое сильное, доброе имя. Оно вам подходит. – Она сделала шаг ближе. От нее исходил тонкий, пьянящий аромат – смесь диких цветов и чего-то неуловимого, звериного, но не отталкивающего, а манящего. – Вы так добры, что проявили участие к незнакомке в ночном лесу.

– Я… я просто не мог пройти мимо, – пробормотал Юкио, чувствуя странную смесь смущения и притяжения. Ее присутствие казалось почти осязаемым, заполняющим пространство вокруг.

– Доброта – редкий дар, – сказала Рэн, и в ее глазах мелькнула искорка, похожая на хищный блеск, но мгновение спустя она снова выглядела беззащитной и печальной. – Особенно когда мир часто бывает таким холодным. Вы… счастливы, Юкио? – Она задала вопрос неожиданно прямо, ее янтарные глаза, казалось, заглядывали прямо в его душу.

Вопрос застал Юкио врасплох. Мысль о Аяко, о свадьбе пронеслась в голове.

– Я… да, – ответил он, но почему-то его голос прозвучал неуверенно под этим пронизывающим взглядом. – Скоро у меня свадьба.

На ее идеально очерченных губах мелькнула легкая тень чего-то похожего на призрение. Но это произошло так быстро, что Юкио решил будто это ему показалось.

– Свадьба? – Она снова тихо рассмеялась, но в смехе теперь слышалась легкая, едва уловимая нотка иронии или… сожаления? – Как чудесно. Благословение небес.

Она сделала еще один шаг. Расстояние между ними сократилось до минимума. Юкио почувствовал почти физическое тепло, исходящее от нее, и тот пьянящий аромат стал сильнее. – Но знаете, Юкио, – ее голос стал тише, интимнее, – даже в самой ясной воде могут скрываться глубокие, темные омуты. И самые крепкие узы… иногда рвутся от легчайшего дуновения ветерка перемен.

Она протянула руку, и ее тонкие, изящные пальцы едва коснулись его руки. Электрическая искра пробежала по телу Юкио. Он вздрогнул, но не отдернул руку. В ее янтарных глазах плясали лунные блики, затягивая его в глубину.

– Мне пора, – внезапно сказала Рэн, отводя руку. Ее улыбка была загадочной и обещающей одновременно. – Но лес полон сюрпризов, Юкио. Возможно, мы встретимся снова. Когда луна будет столь же щедра на свет. – Она легко повернулась, и ее лососевое кимоно мелькнуло в сумраке, как пламя. – Берегите свое… счастье.

И прежде чем Юкио успел что-то сказать, она растворилась среди деревьев, исчезнув бесшумно словно мираж. Оставив его одного во внезапно показавшемся ему слишком тихим и холодном лесу, с учащенно бьющимся сердцем, странным жаром в жилах и навязчивым, пьянящим ароматом, витающим в воздухе. Мысль о Аяко, о доме, о предстоящей свадьбе вдруг показалась очень далекой, словно призрачной картинкой из другого мира. А в ушах еще звенел ее бархатный голос: "Берегите свое… счастье". Было это предупреждение или вызов, Юкио не знал.

Лунный Зов и Первый Грех

Месяц пролетела для Юкио в странном раздвоении. Днем он был рядом с Аяко, обсуждал цветы для церемонии, пробовал свадебные сладости, улыбался ее родителям. Но ее прикосновения, прежде вызывавшие трепет, теперь казались… обыденными. Ее голос, мелодичный и добрый, не проникал так глубоко, как тот, бархатный, что звенел в его памяти. Образ Рэн – ее янтарные глаза, пьянящий аромат, таинственная фраза о "дуновении ветерка" – преследовал его наяву и во сне. Он ловил себя на том, что его взгляд часто бывает устремлен в сторону леса, а сердце учащенно начинает биться при мысли о возможной новой встрече.

Аяко заметила его отрешенность: – Юкио-сан, ты так задумчив последние дни, – сказала она тихо, когда они сидели у ручья. Она плетла венок из полевых цветов, ее пальцы двигались ловко и быстро. – Что-то тревожит тебя? Работа? Или… свадьба? – В ее голосе прозвучала нотка неуверенности.

Юкио вздрогнул, словно пойманный на краже. Он взял ее руку, стараясь улыбнуться естественно.

– Нет-нет, Аяко. Просто много мыслей. О будущем. О том, как хочу сделать тебя счастливой. –

Слова были правильными, но звучали как заученная мантра. Он видел доверие в ее карих глазах и чувствовал укол острой, жгучей вины. Ее будущее? Он мечтал сейчас о другом – о запретном, о том, что скрывалось в лунном лесу.

– Ты уже делаешь меня счастливой, – прошептала Аяко, опуская глаза. – Каждый день рядом с тобой – дар.

Вечером, прощаясь с Аяко, Юкио знал, что не пойдет сразу домой. Луна, почти полная, висела огромным серебряным диском, заливая мир холодным, магическим светом. Тот самый "щедрый свет", о котором говорила Рэн. Ноги сами понесли его по знакомой тропе в старый лес. Сердце колотилось, как барабан. "Я просто проверю... Просто пройду мимо той ложбинки..."

Он не ошибся. Она была там. Рэн стояла под древним дубом, ее лососевое кимоно казалось сотканным из самого лунного сияния. Волосы цвета самой темной ночи были распущены, струясь по плечам и спине живым водопадом. Она не плакала. Она смотрела на луну, и ее профиль был столь совершенен, что у Юкио перехватило дыхание.

– Я знала, что ты придешь, Юкио, – произнесла она, не поворачиваясь. Ее голос был тише шелеста листьев, но достиг его ушей с пугающей ясностью. – Луна зовет тех, кто жаждет... большего.

– Рэн... – его собственный голос сорвался. Он сделал шаг вперед, потом еще один. Пьянящий аромат диких цветов и чего-то звериного, ударил в ноздри, кружа голову. – Ты... ждала?

Она медленно обернулась. Янтарные глаза светились изнутри, как тлеющие угли. На ее губах играла едва уловимая, загадочная улыбка.

– Ждала? Нет. Я чувствовала. Чувствовала твою тоску. Твою... неудовлетворенность. – Она сделала шаг навстречу. Расстояние между ними исчезло. – Ты так молод. Так полон сил. И прикован к земле, к обыденности, которая ждет тебя дома. – Ее палец, невероятно нежный и прохладный, коснулся его виска, затем медленно провел по щеке к губам. Каждое прикосновение оставляло за собой огненный след. – Разве в тебе нет огня, Юкио? Огня, который просит свободы? Страсти, которой не знают смертные?

Юкио не мог пошевелиться, парализованный ее близостью, ее словами, которые били прямо в сокровенные, темные уголки его души, о которых он и сам не догадывался. Да, он хотел страсти. Хотел этого безумия, которое она обещала одним лишь взглядом.

– Я... – он попытался говорить, но голос пропал.

Рэн рассмеялась – низко, бархатисто, как мурлыканье большой кошки.

– Молчи, – прошептала она. Ее руки скользнули по его плечам, обвили шею. – Просто... чувствуй.

Ее губы нашли его. Поцелуй был не таким целомудренным, как с Аяко, но был нежным и страстным и совсем не стыдливым. Этот поцелуй был как удар молнии, как падение в бездну. Холодный, влажный, невероятно сладкий и бесконечно опытный. В нем была сила, гипнотическая власть, которая заставила Юкио ответить с дикой, неконтролируемой жаждой. Его руки сами обхватили ее тонкую талию, прижимая к себе. Тело Рэн было удивительно гибким, податливым, но в нем чувствовалась скрытая сила. Ее аромат заполнил все его существо, вытесняя мысли, память, будущее. Осталось только «здесь» и «сейчас». Только она.

Она повела его глубже в лес, к скрытой от глаз поляне, залитой лунным светом. Ее движения были плавными, соблазнительными, сбрасывание каждого слоя одежды – ритуалом. Кимоно соскользнуло, открывая тело неземной красоты: фарфоровую кожу, идеальные изгибы, длинные ноги. В лунном свете ее янтарные глаза горели ярче, в них не было ничего стыдливого – только древняя, хищная похоть и неутолимая жажда.

– Не бойся своего огня, Юкио, – шептала она, когда он, дрожа, касался ее кожи. Она казалась прохладной, но от прикосновений загоралась жаром. – Отдайся луне. Отдайся... мне.

Что случилось дальше, слилось для Юкио в водоворот ощущений, на грани боли и невероятного блаженства. Ее прикосновения были то ласковыми, то властными, то неистовыми. Она знала его тело лучше, чем он сам, выжимая из него каждую каплю страсти, каждую искру желания. Ее гибкость была сверхъестественной, ее выносливость – пугающей. Она смеялась – низко, маняще – когда он терял контроль, и этот смех возбуждал еще больше. Это была не любовь. Это была древняя магия, охота, ритуал обладания. Юкио тонул в ней, забыв все – невесту, честь, самого себя. Он был лишь инструментом в руках могущественного, древнего существа, жаждущего его жизненной силы, его неискушенной страсти.

Когда пик накала прошел, и Юкио лежал на прохладном мху, обессиленный, с бешено колотящимся сердцем, Рэн прильнула к нему. Ее голова покоилась на его груди, пальцы водили замысловатые узоры по его коже. Он чувствовал невероятную опустошенность, смешанную с остатками экстаза. Но сквозь дымку удовлетворения пробивался холодок. Его взгляд упал на руку, обнимающую Рэн. На мизинце тускло блеснуло простое серебряное колечко, оно олицетворяло обещание, данное Аяко.

Рэн заметила его взгляд. Ее рука скользнула вверх, ее пальцы вдруг стали острыми, когтистыми, но лишь на мгновение, прежде чем снова превратились в нежные.

– Обещания, – прошептала она, ее голос был полон странной смеси нежности и презрения. Ее янтарные глаза, казалось, светились в темноте сами по себе. – Хрупкие вещицы, Юкио. Как паутина. Красивые... но не для таких, как мы. – Она подняла голову, ее губы вновь приблизились к его уху. – Ты чувствовал свободу? Чувствовал силу?

Юкио кивнул, не в силах вымолвить слово. Да, он чувствовал. Но вместе с силой пришла и тень сомнения – тень предательства, тень потери себя. Он ощущал странную слабость в костях, легкую дрожь в руках, которой не было раньше. И глубокую, грызущую пустоту там, где еще час назад была любовь к Аяко.

– Это только начало, мой прекрасный Юкио, – прошептала Рэн, целуя его шею, и в поцелуе чувствовалась опасность, острота клыка, скрытая за нежностью. – Луна еще неполная. Наша игра... только начинается. – Она встала с грацией дикой кошки, ее обнаженное тело в лунном свете казалось высеченным из мрамора и наделенным жизнью. – Спи. Набирайся сил. Ты понадобишься мне снова. Скоро.

И она растворилась в тенях, оставив его одного на холодной поляне, с телом, полным воспоминаний о нечеловеческой страсти, и душой, отравленной грехом и смутным, нарастающим страхом. Кольцо на его пальце внезапно показалось ледяным и чужим. Сила, о которой Рэн говорила, обернулась слабостью. А свобода – началом падения.

Тени Лунного Цветения и Разбитые Обещания

Последние дни перед свадьбой стали для Юкио кошмарным сном наяву. Он был тенью самого себя. Лицо осунулось, под глазами залегли темные круги, движения стали вялыми, будто его жизненная сила таяла с каждым часом. Физическая слабость была лишь частью ада. Хуже была внутренняя пропасть – гнетущее чувство вины перед Аяко смешивалось с неутолимой, болезненной жаждой Рэн. Каждая ночь принадлежала женщине из леса. Она звала его в чащу, и Юкио шел, как завороженный, забывая все. Страсть, которую она дарила, была всепоглощающей, но после нее оставалась лишь горечь, опустошение и странные видения – мелькающие в темноте огоньки, похожие на глаза, шепот ветра, звучащий как смех, ощущение слежки.

Аяко видела его угасание. Ее карие глаза, всегда такие теплые и доверчивые, теперь постоянно блестели от непролитых слез. Она пыталась говорить с ним.

– Юкио-сан, ты болен? – голос ее дрожал, когда они сидели в почти готовом для свадьбы доме. Она взяла его холодную руку, и Юкио невольно вздрогнул. Прикосновение невесты вызывало у него теперь почти физический дискомфорт. – Пожалуйста, скажи мне. Мы можем отложить… все можно отложить.

«Отложить?» Мысль о свадьбе вызывала у Юкио панический ужас. Он видел в ней не начало счастья, а тюрьму, конец безумных ночей с Рэн. Он отдернул руку, не глядя на Аяко.

– Нет, не болен. Просто устал. От подготовки. – Ложь выходила хриплой, неестественной. Он не мог смотреть на ее страдающее лицо, чистое, невинное, оно стало символом лжи, в которую превратилась его жизнь. Он заметил, как ее взгляд скользнул к его шее – там, скрытая воротником, была свежая царапина, оставленная восторженно-неосторожным ноготком Рэн. Аяко побледнела, но промолчала. Доверие умирало, и она чувствовала это каждой клеточкой.

****

Вечером накануне свадьбы Рэн явилась раньше обычного. Она стояла на опушке, но не в лососевом кимоно. На ней было нечто струящееся, цвета ночного неба, усыпанного звездами. Ее красота в этот вечер была особенно ослепительной, почти нереальной. Янтарные глаза горели холодным, властным огнем.

– Ты не пойдешь на эту жалкую пародию на праздник, Юкио, – заявила она, без тени прежней игривости. Ее голос звучал как приказ. – Ты принадлежишь мне. Твоя душа, твое тело… твоя жизнь – теперь мои.

– Но… Аяко… обещание… – попытался возразить Юкио, но слова застряли в горле. Сила воли была сломлена. Он стоял перед ней, дрожащий, опустошенный раб.

– Обещание? – Рэн рассмеялась, и в ее смехе не было ничего человеческого – только ледяное презрение и древняя мощь. – Ты уже нарушил все обещания, смертный. Ты отдал мне свою верность ночь за ночью. Теперь пришло время платить по счетам. – Она протянула руку. – Иди ко мне. Я покажу тебе настоящий мир. Мир вечного лунного цветения, где нет места скуке и жалким человеческим узам.

Ее рука коснулась Юкио. Вместо нежности – острая, жгучая боль, как от удара током. Мир вокруг – деревья, луна, земля – заколебался, поплыл, как изображение в воде. Юкио вскрикнул, пытаясь вырваться, но ее хватка была железной. Он почувствовал, как его тело растягивается, искажается. Воздух наполнился густым, сладковато-гнилостным ароматом цветов, которых не существует в мире людей.

Очнулся он… не в лесу. Он лежал на мягком, но странном на ощупь ковре из опавших лепестков сакуры невиданных оттенков – кроваво-красного, ядовито-фиолетового, мертвенно-белого. Над ним возвышались деревья с черными, извилистыми стволами и огромными цветами, светящимися изнутри мертвенным светом. Воздух был теплым, влажным, тяжелым. Повсюду в полумраке мелькали огоньки – десятки, сотни пар светящихся янтарных глаз, наблюдающих за ним. Он был в мире кицуне.

Рэн стояла рядом, обернувшись в свое звездное одеяние, смотря на него с холодным торжеством.

– Добро пожаловать в Цветущую Тень, Юкио. Твой старый мир… он больше не существует для тебя.

Тем временем в деревне наступило утро свадьбы. Солнце светило ярко, но в доме Аяко царил ледяной ужас. Юкио не пришел. Его дом был пуст. Постель не тронута. Никто не видел его с прошлого вечера. Отец Аяко и друзья обыскали окрестности, включая старый лес. Ни следа. Только на опушке, в том месте, где Юкио обычно сворачивал к ложбинке, они нашли его простое серебряное обручальное кольцо, лежащее на мху Рядом с кольцом… лежал одинокий, неземной красоты цветок лотоса, такого ядовито-яркого оттенка, которого не бывает в природе. Он испускал слабый, зловещий аромат, незнакомый ни одному человеку.

****

Аяко стояла посреди своего свадебного наряда, держа в дрожащих руках найденное кольцо. Она не плакала. Она была белее своего кимоно. Ее большие карие глаза, полные невыносимой боли от предательства, смотрели в пустоту. Она поднесла кольцо к лицу – холодное металл, навсегда лишенный тепла руки, которой она доверяла. Потом ее взгляд упал на странный цветок. И в ее душе, воспитанной на старых сказках, что-то дрогнуло. Она знала. Знала о духах леса, о коварных лисах-оборотнях, уносящих неосторожных. Девушка вспомнила о следах когтей на шее Юкио, о его внезапной слабости, о том, как он избегал ее прикосновений, как его взгляд был часто устремлен в сторону леса.

"Кицуне..." – прошептала она, и это слово повисло в воздухе, холодное и окончательное, как приговор. Горе переплавилось в ледяное, беспощадное понимание. Ее любовь, ее будущее, ее честь – все было растоптано не человеком, а древним, бездушным духом, который украл ее жениха, превратив его в свою игрушку, в свою жертву. И она, Аяко, была всего лишь пешкой в этой жестокой игре.

Она сжала кольцо так сильно, что металл впился в ладонь. Слезы, наконец, хлынули – не тихие девичьи слезы, а горькие, бессильные слезы ярости и безысходности. Свадьба была разрушена не просто изменой. Она была разрушена вторжением иного мира, хищной сущностью, для которой человеческие чувства – лишь пища. Аяко осталась одна посреди руин своей жизни, с кольцом-призраком в руке и знанием, что человек, которого она любила, возможно, уже потерян навсегда в царстве демонов, став добычей жестокого монстра с лисьим хвостом.

Плен Цветущей Тени и Прах Раскаяния

Мир Цветущей Тени был кошмарной пародией на прекрасное. Вечное цветение было увяданием в замедленной съемке, сладкие ароматы – предсмертным хрипом, а лунный свет – холодным, безжалостным оком, наблюдающим за его мукой. Юкио был не гостем, а пленником. Игрушкой. Собственностью.

Рэн больше не притворялась печальной незнакомкой. Ее истинная сущность кицуне – древней, капризной, жестокой и ненасытной – проявилась во всей полноте. Она была его богиней, мучительницей и единственной реальностью.

Его содержали не в чертогах, а в изысканной клетке из черного дерева и лунного камня, стоявшей в ее личных покоях – гроте, усыпанном шелками цвета крови и ночи. Цепи на его запястьях и лодыжках были тонкими, серебристыми, почти невесомыми, но невероятно прочными. Они не столько сковывали движения, сколько символизировали его абсолютную принадлежность. Они звенели при каждом его шаге, напоминая о неволе.

Секс стал не страстью, а ритуалом подчинения и истощения.

Каждый день Рэн входила в клетку обнаженной, ее тело – идеальная скульптура в холодном свете. Она будила его не поцелуем, а ударом острого ногтя по шее. Ее янтарные глаза холодно оценивали его истощенное тело. "Покажи мне свою преданность, Юкио," – ее бархатный голос звучал как шипение змеи. И он должен был служить ей – языком, губами, руками – пока она не получала желаемого, не издавала короткий, довольный вздох, похожий на рычание. Никакой взаимности, только использование. После – презрительный толчок ногой: "Довольно. Ты сегодня слаб."

Иногда, она выводила его в сад для особого ритуала. В саду ядовитых цветов, под полной, зловещей луной, Рэн заставляла его лечь на холодный алтарь из черного мрамора. Ее прикосновения были одновременно ласковыми и причиняющими боль – она царапала когтями его кожу, оставляя тонкие кровавые дорожки, смешивающиеся со следами пота. Она садилась на него верхом, ее движения были неистовы, гипнотизирующи, но лишены тепла. Она смотрела ему в глаза, наслаждаясь отражением его страдания, его бессилия и остатков стыда. "Твоя жизнь – мой нектар, Юкио," – шептала она, наклоняясь, ее острые клыки касались его шеи, готовые впиться. Эрос здесь был неразрывно связан со страхом смерти и унижением. Он кончал не от наслаждения, а от изнеможения и животного страха, чувствуя, как его жизненная сила вытягивается, как сок из плода.

Частенько ее охватывала капризная игривость. Она могла надеть на него тончайшие шелка, накрасить губы, заставить танцевать под жутковатую мелодию, звучавшую из ниоткуда. Она смеялась его неуклюжести, его человеческой нелепости в этом мире. Потом, когда "игра" ей надоедала, она рвала шелка когтями, сбивала с ног и требовала ублажать ее здесь же, на полу, среди лохмотьев. Удовольствие для нее заключалось не в близости, а в полном контроле, в возможности в любой момент превратить ласку в боль, унижение – в наслаждение для себя.

Раскаяние стало его постоянным спутником. Оно было тяжелее цепей, горше яда растущих в этом мире цветов. Оно приходило в моменты редкого покоя, когда Рэн теряла к нему интерес:

Образы Аяко преследовали его. Не ее гнев (его он, пожалуй, вынес бы), а ее боль. Он видел ее белое, как смерть, лицо в день разрушенной свадьбы. Видел ее доверчивые карие глаза, полные любви, которую он растоптал ради мимолетного безумия. Видел, как она держит его кольцо – символ его клятвопреступления. Каждый такой образ был ножом в сердце. Рэн часто показывала ему эти сцены в отражениях на воде, ей доставляло это особое удовольствие. Теперь он знал все, что пережила Аяко по его вине.

"Дуновение ветерка... Свобода... Сила..." – он с горькой яростью вспоминал слова-ловушки которые так умела расставляла Рэн. Он был глупым окушком, клюнувшим на сверкающую приманку. Его "сила" обернулась немощью. Его "свобода" – самой страшной клеткой. Он продал чистое, настоящее счастье за иллюзию, за тень страсти, которая пожирала его изнутри.

Его тело было отражением его падения. Шрамы от когтей Рэн, неестественная худоба, странная бледность, постоянная дрожь в руках. Он ловил свое отражение в полированных поверхностях камня – глаза запавшие, пустые, с тлеющим внутри безумием и отчаянием. Это был не он. Это была тень человека, которым он был когда-то, человека, достойного Аяко. "Я все потерял...", – шептал он в пустоту клетки, обхватывая голову руками. Горечь раскаяния была такой сильной, что вызывала физическую боль.

Однажды, после особенно унизительного "ритуала", когда Рэн вдоволь насладилась его страхом и покорностью, она отпустила его в клетку. Юкио лежал на холодном полу, дрожа, чувствуя липкость ее следов на своей коже и жгучую боль в душе. Он смотрел в темный свод грота, и слезы – первые настоящие слезы с момента попадания в этот ад – потекли из его глаз. Не от физической боли, а от невыносимой тяжести вины и потери.

– Аяко... прости... прости меня..., – хрипло вырвалось у него. Это была молитва в пустоту, крик души, раздавленной раскаянием. – Я был слеп... Я был слаб... Я предал тебя... предал себя...

Его шепот услышали. Не Аяко. Рэн стояла за пределами клетки, наблюдая сквозь решетку. Услышав имя человеческой девушки, ее прекрасное лицо исказила гримаса холодной ярости. Янтарные глаза вспыхнули, как адские угли.

– Ты плачешь? По ней? – голос Рэн был холоднее льда. Она распахнула дверь клетки и вошла. – Ты забыл, чья ты собственность, жалкий червь? – Кицуне схватила его за волосы, резко приподняв. – Твои слезы, твое раскаяние... даже они принадлежат мне! Они – последняя сладость, которую я выжму из тебя! – Ее поцелуй был жесток, как удар, ее клыки впились в его губу, заставляя вскрикнуть от боли. – Забудь свое прошлое. Забудь ее имя. Ты – никто. Ты – ничто. Ты – мой.

Рэн отбросила его обратно на пол. Юкио прижал руку к кровоточащей губе, смотря на нее сквозь пелену слез. Раскаяние не принесло облегчения. Оно лишь разожгло ярость его хозяйки. В ее глазах он увидел не просто жестокость. Он увидел вечность, в которой ему предстояло быть игрушкой, источником энергии, рабом. И понял, что его мучения только начинаются. Самое страшное наказание – осознание своей вины – уже было с ним. А впереди была лишь бесконечная ночь Цветущей Тени и холодные, безжалостные янтарные глаза его кицуне, жаждущие вечно новой жертвы его души и тела. Его "счастье" было сожрано, оставив лишь пепел раскаяния и вечные цепи.

Дорога Изгнанника

Годы в Цветущей Тени стерли Юкио, как вода камень. То, что вернулось в мир людей, было лишь бледной тенью человека. Его тело, некогда сильное и молодое, стало хрупким, изможденным до костей. Движения были медленными, болезненными, будто каждое усилие давалось ценой невероятной боли. Кожа, постоянно лишенная настоящего солнца, приобрела мертвенную, восковую бледность, покрытую тонкой паутиной едва заметных серебристых шрамов – следов когтей и магии кицуне. Самые глубокие раны были невидимы: глаза, некогда полные жизни и надежды, стали тусклыми, глубоко запавшими колодцами, в которых горел лишь остаточный страх и вечная усталость. В них не осталось ни огня, ни раскаяния – только пустота и знание того, что он не сможет забыть ад в котором побывал.

Рэн отпустила его не из жалости. Она отпустила его, потому что он больше не мог дать ей того, что она жаждала – жизненной силы, чистой страсти, энергии молодости. Он был выжат досуха, как иссохший плод. Его душа была изуродована, тело – дряхлым сосудом. Однажды утром, вернее, в тот вечный сумеречный час, что царил в ее мире, она подошла к его клетке. Ее красота по-прежнему была ослепительной и пугающей.

– Ты стал скучен, Юкио, – произнесла она, ее бархатный голос звучал холодно и отстраненно. Она небрежным жестом разомкнула серебристые цепи на его запястьях. Они упали на пол с глухим звоном. – Твоя печаль потеряла вкус. Твоя боль – остроту. Ты – пустая скорлупа. – Она смотрела на него, как на надоевшую игрушку. – Уходи. Обратно. В свой жалкий, пресный мир. Ты мне больше не нужен.

И она повернулась спиной. Никакого прощания. Никакого взгляда назад. Двери ее грота растворились, открывая путь в знакомый, но чужой теперь лес на окраине его родной деревни. Юкио выбрался, шатаясь, опираясь на деревья. Каждый шаг по настоящей земле, каждый глоток воздуха, не отравленного пьянящим цветочным ядом Цветущей Тени, был мучительным напоминанием о том, что он когда-то был человеком.

Деревня изменилась, но все же была узнаваема. Он шел по знакомым улочкам, и люди смотрели на него с ужасом и отвращением. Шептались. Отворачивались. Дети прятались за матерей. Он был живым призраком, воплощением страшной сказки. Он не узнавал некоторых стариков, видел новые дома. Прошли годы. Сколько именно? Он не знал. Время в мире кицуне текло иначе.

Его ноги сами принесли его туда – к дому, который он когда-то с таким трепетом обустраивал для себя и Аяко. Дом выглядел ухоженным, живым. В окне висели новые занавески, на крыльце сушились детские одежки. Сердце Юкио, казалось бы, уже мертвое, сжалось в ледяной ком.

Он спрятался за стволом старой сакуры напротив, наблюдая. И тогда он увидел ее.

Аяко.

Она вышла из дома, неся на руках малыша, может, лет двух. Ее лицо… оно светилось спокойным, зрелым счастьем. В ее карих глазах, всегда таких добрых, теперь горел мягкий свет материнства и глубокого покоя. Она была одета просто, но красиво. Жизнь и любовь наполнили ее, сделали еще прекраснее. За ней вышел мужчина – крепкий, спокойный, с добрым лицом. Он нежно обнял Аяко за плечи, что-то сказал, заставив ее рассмеяться – чистым, свободным смехом, который когда-то был обращен к Юкио. Малыш потянулся к отцу. Они были единым целым. Картиной абсолютного, недостижимого для него счастья.

Юкио прижался лбом к шершавой коре сакуры. Ни слез, ни крика не было. Только ледяная, всепоглощающая пустота внутри. Он понимал все с ужасающей ясностью. Его предательство, его слабость, его уход в мир демоницы – не просто разрушили его жизнь. Они освободили Аяко. Освободили для настоящей любви, для настоящего счастья, которое он, ослепленный миражом запретной страсти, был не способен ей дать. Она не просто выжила. Она расцвела. Без него.

Его присутствие здесь было кощунством. Осквернением этого чистого счастья, которое он когда-то мог иметь, но бездумно выбросил. Он был чужим. Призраком из страшной сказки, способным лишь напугать ребенка или омрачить светлый день женщины, которая давно похоронила его в своей памяти.

Не дожидаясь, пока его заметят, Юкио оттолкнулся от дерева и зашагал прочь. Не оглядываясь. Не зная куда. У него ничего не было, в карманах – лишь горсть пыли из Цветущей Тени. Физическая слабость заставляла его часто останавливаться, но он не мог остаться здесь. Каждый камень, каждое дерево, каждый звук родной деревни напоминали ему о том, что он потерял навсегда. О человеке, которым он мог бы стать.

Он вышел на большую дорогу, ведущую в неизвестность. Солнце, настоящее, теплое солнце, светило ему в спину, но не грело. Ветер трепал его преждевременно поседевшие волосы. Он был свободен. Свободен от цепей Рэн. Но эта свобода была страшнее любого плена. Это была свобода изгнанника, несущего в себе лишь тень жизни и знание непоправимой ошибки.

У него не было прошлого, к которому можно вернуться. Не было будущего, которое можно построить. Была только длинная, пыльная дорога и вечное скитание в поисках места, где призрак его вины, может быть, когда-нибудь перестанет преследовать его. Но он знал – такого места не существует. Его счастье осталось там, в прошлом, в доме с детским смехом и карими глазами женщины, которая научилась жить без него. А он обречен был идти вперед, в бесконечность одиночества, неся на своих плечах невидимый, но неподъемный груз – пепел собственной разрушенной жизни. Дорога изгнанника только начиналась, и конца ей не было видно.