Рошка

Княжество Зета.

Год одна тысяча четыреста пятидесятый

от Рождества Христова

Алмазное солнце и пыль, бесконечная серая пыль. Рошка морщится, Рошка чихает. Кибитка скрипит, увязая колесами в блеклой пыли, и тень, опаленная солнцем, тащится следом за ней. Рошка смотрит на горы. Они здесь красивы, как в сказке – остры, поросли буйным лесом. Их зелень манит. На вершине горы – белый каменный замок. Так мал и изящен, и Рошка вздыхает – вблизи он совсем не такой. Мрачный, гулкий, нескладный. С огромными башнями, стенами в небо. Оно здесь сапфирово-синее. Теплое лето в горах…

– Замечталась! – хихикает мать. – Репетировать, живо!

Бросает ей мяч. Он летит, ярко-красный и радостный, в синем, безоблачном небе, и Рошка хватает его на лету. И бросает обратно.

Мать – в пестром трико и цветастой, поношенной юбке. Она правит кибиткой. Поводья и кнут, и унылая чалая лошадь. У лошади – долгая грива, в ней ленты, изрядное множество лент. Цирковая, послушная лошадь – она любит лепешки, морковь, и совсем не пугается музыки.

– Але-оп! – Рошка прыгает в пыль, она мягко щекочет подошвы. Идет за кибиткой. Следы ее малы и скоро исчезнут. Кибитка свернет к белоснежному замку.

И ветер шепнет за спиной.

***

Так много малины – колючие, злые кусты, и на них, точно кровь – россыпь ягод. Бесчисленно много для Рошки.

– Достань! – говорит ей капризная девочка. – Колется! Я не полезу туда!

Она смотрит на Рошку, кривит свои красные губки.

«Трусливая, – думает Рошка, – боится царапин. Малина кусает небольно».

И лезет в кусты, и трещит там, как дикий медведь, и в платок – собирает малину. Для девочки. Этой трусихи. Для бледненькой, худенькой девочки, что так боится всего. Малины. Коней. Громких звуков. Жалеет ее, эту девочку. Рошка бесстрашна, измазана в красной малине. Колючка впивается в пятку.

– Вот, это все – для тебя. Кушай, – лезет обратно. Малина в руках ее – будто сокровища. Дар бесконечного лета. Для слабенькой девочки. Рошка смела и сильна.

В небе – желтое солнце. Ярчит, заставляет зажмуриться. Рошка закроет глаза. Темнота. А потом – вновь слепящее солнце.

– Рица! А кто скажет слово «спасибо»?

Нет, это не ей. Это девочке. Девочка ест, в красном выпачкав пальцы. Молчит. И малины все меньше и меньше.

– Обжора! – смеются в ответ. Она старше, чем Рица. Лицо ее строгое. Смотрит на Рошку. Сестра. Сестра этой девочки. – Балуешь ты ее, – так говорит. И берет Рошку за руку, тонкой холодной рукой. – На! Циркачка…

Дает ей монету. Она золотая и светится, льется, как мед, переливчатый свет. Греет злющее солнце. Монета ярка. Рошка прячет ее в кулаке.

– Госпожа, – говорит она, – ты так безмерно добра!

И танцует. И пятка уже не болит. И трава под ногами – ковром.

Танцует.

А после – приходит слуга. С вестью из белоснежного замка. Он важный, большой и не смотрит на Рошку.

– Господарыня вам приказала явиться, – говорит он, и гнет свою спину в поклоне. И Рице, и той, что сестра. – Вам обеим. Пора.

Он суров, его голос царапает страхом.

– Не хочу! – плачет Рица. – Не буду! Боюсь!

И исходит слезами. И Рошка – бледнеет от жалости.

Солнце сочится с небес, и лучи его – остры, медовы. В них – пыльных дорог желтизна. Рошка делает шаг.

– Я пойду, – говорит она. Шмыгает носом. – Ну, вместо нее, раз она так боится.

Монета дрожит в кулаке.

***

– Господарыня вас ожидает!

Темно. Перед Рошкой – дубовая дверь. В темноте ее ждут. Кто-то грузный, больной, непомерно страдающий.

Дверь открывается. Свет. Свет от факела, рыжий, как солнце.

– Рица… Ягица… – слабо зовут. Голос хрипл и одышлив.

И Рошка идет, по холодному, гулкому полу, между светом и тьмой, между солнцем, огнем и тенями. И совсем ничего не боится.

– Рица… Ягица…

…Это большая кровать. Балдахин над ней – белый, как саван. Как снег. Как зима, что придет вслед за летом. Укроет сугробами – горы, и замок. И солнце застынет над ним, полумертвое, бледное. После. Все будет потом.

– Дай руку… и ты… – шелестит от кровати. Как листья, спадают слова. – Мои добрые внучки… я скоро умру… я хочу передать вам… отдать во владение…

Рошку толкают.

– Иди, – шепчет Ягица. Взгляд ее колет иглой. – Слепая она. Не заметит подмены.

И Рошка идет вслед за ней.

…Меж светом и тьмою – идет. И становится рядом.

– Мое время пришло… – говорит ей старуха. Бельмастая, в белых лежит простынях, головой на подушке. Берет ее за руку. Пальцы ее – как железо. – Я должна вам отдать… облегчить свою душу…

Она скалится Рошке, как волк. Ее зубы остры. Перемелят и выплюнут.

– Ягица… моя внучка… я отдам тебе – дар исцелять… да послужит он с пользой…

Говорит, и слова ее холодны, белы. Сквозит из окна. И огонь – долгий, ясный огонь из-под пальцев ее. Прямо к Ягице. Жжет. Укрывает белесо.

Точно статуя – Ягица. В белом – бела.

– Принимаю его, – говорит она блекло. – Как есть – принимаю его.

Умолкает. И смотрит на Рошку.

– Это смерть… – говорит ей старуха. – Она рядом, сидит на кровати, качает косой. Она ждет, молчаливая, гордая… Вот – господарыня мира… не бойся ее… я отдам тебе то, что не страшно… дар пророчества… Рица… послужит он с пользой…

И жмет ее руку. И Рошка кричит, и роняет монету.

***

Солнце и пыль, бесконечная серая пыль на дороге. Кибитка трясется по ней. Ветер волен, он мчит над кибиткой.

Бурчит в животе. Рошка очень голодная.

– Вот же дурашка, – стыдит ее мать. – Ну зачем ты пошла на обман? Ты разгневала тех, что из замка. Очень важных особ. Нас прогнали. Не дали нам выступить. Из-за тебя…

И вздыхает. И смотрит тоскливо на Рошку.

– Ты ж мое наказание! – вздох. – Ладно…

Ветер уносится в горы. Они очень огромны, как чудища в сказке. Зеленые сонные чудища, вечно поросшие лесом. В горах – заколдованный замок. В нем – Рица, которая плачет, и строгая Ягица. И мертвая бабушка их. Ее руки – как лед, как железо. В них – белая, зимняя боль. Эта боль поселилась и в Рошке. Ждет, растет, и теснится в груди. Точно блеклое облако – давит. Томит.

– Мама, – Рошка глядит на нее. Сквозь белесую боль и слепящее солнце. – Скоро будет еще один замок. Ближе к ночи. Там будут нас ждать. Они празднуют. Мясо, вино и веселье.

Она говорит, и холодная боль отступает. И тает, как снег. Мокрый снег на ладонях.

Мать злится. Комкает поводья.

– Смеешься! – кривится она. – Вот откуда ты знаешь? Откуда?

«От мертвой старухи», – но Рошка молчит, прячет зимние мысли. Они так неуместны сейчас, в раскаленное, доброе лето.

«Я дам тебе то, что не страшно…» – к чему этот дар? Он излишен. Не ей. Не ее.

Он – для Рицы. Испуганной девочки в замке. Затерянном замке в горах, средь малины и ветра. И она обокрала ее, эту девочку.

Как же все скверно.