Россия в творчестве И. Бояшова: миф, анекдот, притча

В новейшей русской литературе актуализировалось с одной стороны значение мифотворческого принципа построения художественных текстов, инкорпорации в текст отдельных мифологических мотивов и реминисценций, с другой – значение использования современными писателями внутри одного текста различных жанровых традиций, что оказывает существенное влияние на современный литературный процесс. Так, в соответствии с мифом исследователь И. Н. Зайнуллина рассматривает тексты Д. Липскерова, Л.Петрушевской, Л. Улицкой, Т. Толстой, В. Пелевина, Д. Рубиной и других писателей[1], О. В. Побивайко – прозу Л. Улицкой[2], Э. Ф. Шафранская – тексты В. Сорокина[3]. В обозначенном контексте немаловажным является обращение писателей, склонных к мифологизаторству и смешению жанров, к национальной истории, которая, как правило, становится в их творчестве объектом художественной игры. В качестве примера можно привести тексты П. Крусанова («Укус ангела»), А. Ефремова («Любовь и доблесть Иоахима Тишбейна»). Нередко в подобных текстах происходит смешение различных эпох и ощутима игра с художественным временем (например, роман Е.Водолазкина «Лавр»).

Апелляция к мифологическому прежде всего связана с возвращением интереса к мифу и особенностям мифологического мышления. Универсализм мифа позволяет отобразить человеческое бытие через устойчивые модели и переосмыслить современную действительность. Символическая природа мифа дает возможность перейти историко-социальные и пространственно-временные пределы для выражения всечеловеческого содержания, чем обуславливается внимание современных писателей к данному феномену. Думается, этому же служит и использование разных жанровых традиций в рамках одного текста.

Обращение к мифологическим образам, а также художественная игра с русской историей, использование различных жанровых традиций свойственно и петербургскому писателю, историку по образованию – И. Бояшову. В творчестве И. Бояшова можно выделить три главных смысло- и формообразующих начала: миф, анекдот, притчу. Все три начала моделируют художественное пространство; переплетаясь между собой, они демонстрируют сложную картину мира писателя. Низкое – анекдотическое располагается рядом с высоким – притчевым, фольклорные, сказочные формулы перемежаются с книжными (это и включенные в текст житийные элементы, и некоторые формулы древнерусских воинских повестей). Миф накладывается на эту двойственную реальность и изменяет ее в соответствии с замыслом автора. На наш взгляд, это прежде всего связано с философской установкой И. Бояшова, с его концепцией русской действительности, в которой можно увидеть следы русской идеи[4], мотивы непостижимости сути русского народа логическим образом, платоновские интермедии[5], отголоски древних языческих верований и средневековой христианской традиции. Следует отметить, что осмысление российской реальности И. Бояшовым в своих художественных текстах это не еще одна интерпретация известной теории об особой миссии русского народа, а «образец самоощущения русской действительности в ее историко-мифологическом сжатии»[6]. Россия для И.Бояшова это нечто иррациональное, нелогическое, абсурдно-курьезное, сакрально-непостижимое. Это территория, где смешиваются «вечное язычество и вечное христианство»[7]. Это пространство мифа, в которое попадает и русская история. При этом мифологическое у И. Бояшова концентрируется не только внутри самого текста (мифологические инкорпорирование), но и текст может создавать новый (авторский) миф («Танкист, или “Белый тигр”»). Что касается притчи и анекдота, то у И.Бояшова, с одной стороны, они противопоставлены друг другу (но друг друга не взаимоисключают), с другой – тесно между собой связаны (одно без другого не может существовать). Как правило, носителями притчевого и анекдотического становятся персонажи, но и сама художественная реальность в романах притчево-анекдотична.

В связи с этим представляется необходимым прояснить значения исследуемых явлений – мифа, анекдота и притчи.

К проблемам анекдота, мифа и притчи обращались такие исследователи как В. И. Тюпа[8], С. С. Аверинцев[9], Е. К. Ромодановская[10], Е. И. Пыжова[11], Е.А.Струкова[12], С. А. Голубков[13], А. Ф. Лосев[14], Е. М. Мелетинский[15], С.А.Токарев[16], Ю. М. Лотман[17], Н. Фрай[18], Л. Н. Столович[19] и др.

Миф. Литература, исследующая понятие мифа, достаточно разнообразна. Так, А. Ф. Лосев писал, что миф (для мифического сознания) – это наивысшая по своей конкретности, максимально интенсивная и в величайшей мере напряженная реальность; в словах данная чудесная личностная история[20]. Иными словами, миф – это некое представление о мире, в котором сосуществуют обыкновенная и чудесная (фантастическая) его составляющие, облеченное в повествовательную форму, воспринимаемое мифическим субъектом как подлинная реальность. Е. М. Мелетинский в своей фундаментальной работе «Поэтика мифа»[21] выделил несколько признаков, характерных для мифа: особое мифологическое время, всегда обращенное в некое мифическое прошлое, к временам первотворения; ритуальность (повторение мифического сюжета в обрядах); выстраивание космологической и (в более развитых мифологиях) эсхатологической моделей мира; наличие в мифах циклической модели обновления жизни[22]. Помимо этого, исследователь выделил в литературе XXв. жанр мифологического или мифологизирующего романа. Чертами такого романа Е. М. Мелетинский считал следующие: повторения, наличие двойников, наличие цикличности, внесение в литературный текст ритуально-мифологических моделей (инициация, смена царя-жреца, мотив умирающего и воскресающего бога) и т.д.

С. А. Токарев[23] под мифом понимал народные повествования, в которых присутствуют объяснения явлений жизни человека или природы, так как считал главной чертой мифа этиологическую функцию. Так же, как Е.М.Мелетинский, этнограф отмечал отнесенность мифологических повествований к неким стародавним временам[24].

В своем исследовании мы будем в основном опираться на концепции мифа вышеупомянутых ученых. Мифопоэтический анализ текстов И. Бояшова будет проводиться с двух позиций: а) архаического, древнего мифа (присутствие мифологических мотивов, образов, структур); б) с точки зрения нового мифа, так как в романах И. Бояшова имеются следы влияния Г. Гарсиа Маркеса (в этом признавался сам писатель[25]), художественные тексты которого были рассмотрены Е. М. Мелетинским как мифологизирующие.

Обратимся к феноменам притчи и анекдота. Термин «притча» весьма многозначен. О многозначности термина говорит Е. К. Ромодановская в работе «Специфика жанра притчи в древнерусской литературе»[26], где высказывает мысль о том, что многозначность термина «притча» связана в первую очередь с переводной словесностью. Е. И. Пыжова[27], подробно разбиравшая проблемы жанра и терминологии притчи, отмечает, что многозначность термина наблюдается в славянских языках не в меньшей степени. Исследователь рассматривает значения и определения притчи в различных словарях, в том числе в словаре Фасмера, словарях русского языка, словарях древнерусского языка и других, и приходит к выводу о том, что общим во всех изученных словарях значением притчи является «случай». Е.И.Пыжова считает, что это важно для осознания притчи как литературоведческого термина. Она предлагает свое определение классической библейской притчи, в котором отмечает наиболее существенные для этого жанра признаки: краткость, аллегоричность, иносказательность («которая может оспариваться более поздними интерпретаторами в связи с изменением “речевого события”[28]»), морально-религиозный характер, тяготение к «глубинной премудрости» (Аверинцев. – В. К.), дидактизм, случайность действия[29].

По мнению С. С. Аверинцева, притче (как дидактико-аллегорическому жанру) свойственно «отсутствие развитого сюжетного движения», «тяготение к глубинной “премудрости” религиозного или моралистического порядка», «возвышенная топика»[30]. Персонажи притчи, по мысли ученого, как правило, не имеют индивидуальных внешних особенностей и характеров (в значении определенного набора душевных черт). Следует добавить, что с точки зрения С. С. Аверинцева, притча может выступает в качестве «иллюстрации морального положения»[31], а иносказание, аллегория в ней может отсутствовать, иными словами, история (притча) в таком случае выполняет функцию некоего примера, иллюстрации какой-либо мысли.

Л. И. Кушнарева писала, что притча – это «эпический жанр, представляющий собой краткий назидательный рассказ в аллегорической форме»[32]. В. В. Кусков давал такое определение притчи: «нравоучительный символико-аллегорический рассказ»[33], но вместе с тем притчей он называл и «мудрую сентенцию-изречение»[34].

Многие ученые (В. И. Тюпа[35], Е. А. Струкова[36], Д. С. Лихачев[37] и др.) писали о том, что притче присуща установка на всеобщее. Так, Е. А. Струкова отмечала, что жанру притчи свойственно «установление связи события или явления с неким универсальным законом, выявление в этом законе глубинного обобщения, смысла»[38].

В. И. Тюпа, рассматривая жанр притчи в своей работе «Грани и границы притчи», интерпретировал притчу как «особенную культуру высказывания (дискурса) со своей дискурсивной стратегий»[39]. Для того, чтобы понять специфику этой стратегии и выявить ее особенности, В. И. Тюпа сравнивал ее с подобными стратегиями – сказанием и анекдотом. Исследователь выделил три критерия, определяющие общность сказания (мифа), анекдота и притчи. Прежде всего все три явления носят нарративный характер, все они изначально были устными, а также являются художественно продуктивными «речевыми жанрами» (Бахтин. – В. К.). Однако при такой схожести жанровых традиций, сказание, притча и анекдот все же разнородны. В первую очередь они «разнятся коммуникативными компетенциями субъектов дискурсии и ее адресатов, а также бытийными компетенциями своих объектов (персонажей)»[40]. При этом притча занимает срединное положение между «низким» анекдотом и «высоким» сказанием. Рассмотрим более подробно каждое из названных явлений.

Анекдот. В. И. Тюпа пишет, что анекдот «не обязательно сообщает что-то смешное», но – что важно – «обязательно курьезное: любопытное, занимательное, неожиданное, уникальное»[41], т.е. – нелепое, выбивающееся из привычного. Анекдот обязан развлекать тех, кто его слушает, тем самым открывая им возможность «свободного, игрового»[42], если использовать термин М. М. Бахтина, карнавального отношения к рассказываемому. Следует отметить, что знание, которое передает анекдот, даже если в нем нет вымысла, никогда не имеет претензии на достоверность. Картина мира анекдота индивидуальна, подчеркнуто окказиональна, в ней отсутствует всякий миропорядок, жизнь в анекдоте – это случай, игра. Персонажи анекдота всегда пытаются реализовать свою личность.

Притча. Рассказывание притчи предполагает ее толкование адресатом, с одной стороны, «извлечение некоего урока из сюжета притчи»[43] им же – с другой. Неотъемлемый элемент притчи – это активизация воспринимающего сознания, но надо понимать, что оно не выходит за рамки «нормы», т. е. при интерпретации притчевого содержания адресат не может относиться к нему внутренне свободно, изменять свое отношение к сообщаемому. Картина мира, которая моделируется жанром притчи, требует от персонажа ответственности за сделанный выбор. В такой картине мира персонаж либо стоит на страже некоего нравственного закона, либо преступает его. Таким образом, притча, говорит о всечеловеческом, всеобщем, о том, что «существовало и будет существовать всегда, что неизменно или что случается постоянно»[44]. Это отличает ее от сказания и анекдота, которые повествуют о единичных общеисторических событиях (сказание) и о частной жизни (анекдот). Поэтому герои притчи являются «субъектами этического выбора»[45].

Сказание. Сказание, во-первых, приобщает адресата к своему знанию (при этом оно выступает как достоверное и быть оспорено не может), во-вторых, оно передает знание с целью его сохранения и дальнейшей передачи другим адресатам. Бытие персонажа в сказании определено ролевой картиной мира, характеризующейся строгим миропорядком, в котором каждому, кто достоин сказания, отведена определенная роль (судьба, долг). Исторически сказание восходит ко времени разложения первобытнообщинного (родового) строя и возникновению государственности, далее сказание начинает отображать «архаическое созвучие внутреннего мира героев и их внешней среды»[46].

Что касается риторики исследуемых явлений то, по мысли В. И. Тюпы, она является риторикой повествовательного текста, но у каждого жанра свои риторические особенности. Так, риторика сказания – это «риторика ролевого, обезличенного словарного слова»[47]; слово сказания в каком-то смысле «хоровое слово»[48], так как знание говорящего и слушающего общее. Риторика анекдота – «курьезная риторика окказионального, ситуативного»[49] слова; слово анекдота диалогично, а диалог, обыкновенно, образует сюжет в анекдоте. Помимо этого, слово анекдота десакрализировано, имеет личностную окраску. Риторика притчи – «авторитарная риторика императивного, учительного, монологизированного»[50] слова. Участники притчевой коммуникации всегда разделены на поучающих и поучаемых.

В других своих работах[51] В. И. Тюпа исследовал проблему жанровой совместимости анекдота и притчи. Первое на что указывал ученый, это устное бытование притчи и анекдота. Слово «анекдот» в переводе с греческого языка означает «неопубликованный», а притча всегда имела природу «изустного учительства»[52]. Именно данная черта обеих жанровых форм является, по мнению В. И. Тюпы, главной чертой их совместимости. Второй важной чертой, общей для анекдота и притчи, ученый называет тенденцию к свертыванию сюжета, его фрагментарность[53]. Другими чертами, сближающими анекдот с притчей, становятся: сжатость характеристик и описаний, неразработанность характеров, простота композиции, лаконизм и точность словесного выражения[54]. Однако так же, как и родственные черты притчи и анекдота, существенны и их различия. Анекдот «редуцирует характер до шаржа»[55], а притча относится к «культурной традиции, не знавшей мышления характерами»[56]; если персонаж притчи не имеет характера как такового (значим только его нравственный выбор), то персонаж анекдота, являясь объектом эстетического (смехового) наблюдения[57], не имея развитого характера, выступает носителем немногочисленных, но акцентированных, шаржированных характеристических черт внешности, манеры мышления или поведения[58]. Притча тяготеет к универсализации бытия своих персонажей (герой притчи — это всегда «человек некий, личность вообще»[59]), анекдот – к их индивидуализации.

Различны и картины мира изучаемых явлений. Картина мира притчи едина и замкнута, носит вневременной, универсалистский характер, картина мира анекдота авантюрна и фрагментарна, в ней владычествует случай, для нее также свойственна «установка на усмотрение уникального, курьезного, случайного»[60] в жизни. В анекдоте совершается «мало или вовсе невероятное»[61], тогда как в притче – «то, что и должно было случиться»[62]. Если жанровая ситуация притчи создается иносказательностью рядовых, узнаваемых фактов, отношений, поступков, то жанровая ситуация анекдота возникает в результате инверсии или гиперболизации нормального и привычного[63].

Таким образом, основываясь на вышеизложенном, можно сказать, что притча – это эпическое произведение нравоучительного характера в иносказательной форме, которому свойственны «тяготение к глубинной премудрости»[64] религиозного или моралистического толка, афористичность, краткость и дидактизм (который, по замечанию Е. К. Ромодановской, являлся главной чертой притчи в литературе Средневековья[65]), тенденция к универсальному и всеобщему, неразработанность персонажей, сжатость сюжета. Анекдот – это фольклорный жанр, отличающийся краткостью и лаконичностью, конструирующий авантюрную, окказиональную, художественно-фантастическую картину мира, в которой решающая роль принадлежит игре, случаю; рассказывающий не всегда о чем-то смешном и забавном, но обязательно о курьезном, нелепом, неожиданном, индивидуальном; гиперболизирующий обыкновенное и привычное; отличающийся сюжетной фрагментарностью, неразработанностью характеров, акцентированием каких-то внешних черт персонажа или особенностей его поведения/образа мыслей. В нашей работе мы будем придерживаться данных определений притчи и анекдота как жанров.

Актуальность настоящей работы определяется усилением внимания в современном литературоведении к проблемам мифопоэтики и наличия в одном тексте разных жанровых моделей[66]. Данная работа привлекает малоизученный материал (нового писателя) в поле исследования обозначенных явлений.

Новизна работы заключается в том, что впервые представлен структурно-мотивный анализ художественных текстов И. Бояшова, описывающих особенности русского национального бытия, с позиций мифа, анекдота и притчи. На данный момент существует ряд работ, объектом которых выступают романы И. Бояшова, но они застрагивают иные аспекты творчества писателя[67]. Например, Е. В. Задонская, В. Б. Волкова, Д. В. Аристов рассматривают роман И. Бояшова «Танкист, или “Белый тигр”» в контексте современной военной прозы, Д. М. Бычков – роман «Повесть о плуте и монахе» в контексте агиографической традиции.

Предметом исследования являются феномены мифа, анекдота и притчи в творчестве И. Бояшова, объектом – наиболее репрезентативные с точки зрения проблемы функционирования мифа, анекдота и притчи романы И.Бояшова, предметом изображения которых становится русская история и русская действительность: «Безумец и его сыновья», «Повесть о плуте и монахе».

Целью работы является изучение феноменов мифа, притчи и анекдота в структуре романов И. Бояшова и той функции, которую данные феномены выполняют в целом художественного замысла автора.

Из поставленной цели возникают соответствующие задачи:

В нашем исследовании были использованы следующие методы:

Методологической базой настоящего исследования в плане изучения теории мифа стали работы А. Ф. Лосева[69], Е. М. Мелетинского[70], С.А.Токарева[71]; в плане изучения явлений притчи и анекдота – работы В.И.Тюпы[72], С. С. Аверинцева[73], Е. К. Ромодановской[74], Е. И. Пыжовой[75], Е.А.Струковой[76], Е. Курганова[77].

Структура работы. Данное исследование состоит из введения, двух глав, заключения, списка литературы.

Во введении дается обзор научной литературы о феноменах мифа, притчи и анекдота, вырабатываются определения данных явлений на основе изученных источников, обосновываются цели и задачи исследования, определяются научная новизна, актуальность, предмет и объект настоящей работы.

В первой главе «Анекдот, миф и притча как элементы структуры романа И. Бояшова “Безумец и его сыновья”» ведется анализ мифологических мотивов и образов (языческих, библейских), выявляются жанровые элементы притчи и анекдота в романе И. Бояшова «Безумец и его сыновья», определяется роль изучаемых явлений в целом художественного замысла писателя.

Во второй главе «Жанровые стратегии притчи и анекдота в романе И. Бояшова “Повесть о плуте и монахе”» выявляются и описываются связи «Повести о плуте и монахе» с древнерусской книжностью (паратаксис, житийная топика), исследуются притчевое и анекдотическое начала в романе, определяются их функции в конструировании образа российской действительности.

В заключении подводятся итоги и обобщаются результаты исследования.

[1] Зайнуллина И. Н. Миф в русской прозе конца XX – начала XXI веков: диссертация ... кандидата филологических наук: 10.01.01. – Казань, 2004.

[2] Побивайко О. В. Мифопоэтика прозы Людмилы Улицкой: диссертация ... кандидата филологических наук: 10.01.01. – Барнаул, 2009.

[3] Шафранская Э. Ф. Мифологизм современной литературы (В. Сорокин и литературная традиция) // Москва: Портал "О литературе", LITERARY.RU. Дата обновления: 20 марта 2008 (Электронный ресурс) URL: http://www.literary.ru/literary.ru/readme.php?subaction=showfull&id=1206020919&archive=1206184486 (дата обращения: 16.03.2018).

[4] Секацкий А. Былина и быль // Бояшов И. Безумец и его сыновья: Повести / Предисл. А. Секацкого. – СПб.: Амфора, 2002. с. 6

[5] Бояшов И. К читателю // У Христа за пазухой. Романы. – СПб.: Лимбус Пресс, ООО «Издательство К. Тублина», 2011. с. 3

[6] Секацкий А. Указ. соч. с. 6

[7] Секацкий А. Указ. соч. с. 8

[8]Тюпа В. И. Грани и границы притчи // Традиция и литературный процесс: сборник научных трудов / Отв. ред. А. Б. Соктоев; Ин-т филологии РАН. Сиб. отд-ние. – Новосибирск: Изд-во СО РАН: Научно-исслед. центр ОИГГМ СО РАН, 1999; Он же. «Анекдотичность “повестей”» // Аналитика художественного (введение в литературоведческий анализ). – М., 2001; Он же.Художественность чеховского рассказа. – М.: Высшая школа, 1989.

[9] Аверинцев С. С. Притча // София-Логос. Словарь. – Киев: Дух и Литера, 2000.

[10] Ромодановская Е. К. Повести о гордом царе в рукописной традиции XVII–XIX веков. –Новосибирск, 1985.

[11] Пыжова Е. И. К вопросу о притче // Филология и лингвистика в современном обществе: материалы III Междунар. науч. конф. (г. Москва, ноябрь 2014 г.). – М.: Буки-Веди, 2014.

[12] Струкова Е. А. Жанровые элементы притчи в романе Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы» / Е.А. Струкова // Известия Уральского государственного университета. Сер. 2, Гуманитарные науки. 2007. №53. Вып. 14.

[13] Голубков С. А. Анекдотическое в русской литературе ХХ века // Путеводитель «В мире науки» (Электронный ресурс). URL: http://ermine.narod.ru/LITER/STAT/GOLUBKOV/anecdot.html (дата обращения: 24.09.17)

[14] Лосев А. Ф. Диалектика мифа. – СПб: Азбука, Азбука-Аттикус, 2016.

[15] Мелетинский Е. А. Поэтика мифа. – М.: Академический Проект; Мир, 2012; Он же. От мифа к литературе. – М.: РГГУ, 2000.

[16] Токарев С. А. Ранние формы религии. – М.: Политиздат, 1990.

[17] Лотман Ю. М. Письма. 1940–1993. – М.: «Языки русской культуры», 1997.

[18] Frye N. Anatomy of Criticism: Four essays. – Princeton: Princeton University Press All Rights Reserved, 1957. Он же. Spiritus Mundi: Essays on Literature, Myth, and Society. – Bloomington: Indiana University Press, 1976.

[19] Столович Л. Н. Анекдот и миф. – В перспективе культурологии: повседневность, язык, общество / Рос. ин-т культурологии; Редколл.: О. К. Румянцев (отв. ред.) др. – М.: Академический Проект; РИК, 2005.

[20] Лосев А. Ф. Указ. соч. с. 37

[21] Мелетинский Е. А. Поэтика мифа. – М.: Академический Проект; Мир, 2012. с. 145–244

[22] Там же. с. 146–244

[23] Токарев С. А. Что такое мифология? // Ранние формы религии. – М.: Политиздат, 1990. с. 519

[24] Там же. с. 524

[25] Бояшов И. К читателю... с. 3

[26] Ромодановская Е. К. Специфика жанра притчи в древнерусской литературе // Евангельский текст в русской литературе XVIII–XX веков. Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Сб. научных трудов. Вып.2. – Петрозаводск, 1998. с. 75

[27] Пыжова Е. И. Указ.соч. с. 4

[28] Там же. с. 8

[29] Там же. с. 8

[30] Аверинцев С. С. Указ. соч. с. 504

[31] Аверинцев С. С. Истоки и развитие раннехристианской литературы // История всемирной литературы. Т. 1. – М., 1983. с. 501–516

[32] Кушнарева Л. И. Языковая структура библейской притчи (на материале Книги Притчей Соломоновских) // Культурная жизнь Юга России, 2009. № 4 (33). с. 109–112

[33] Кусков В. В. Жанры и стили древнерусской литературы XI–XII вв.: Автореферат диссертации на соискание степени доктора филологических наук. – М., 1980. с. 9

[34] Там же. с. 9

[35] Тюпа В. И. Художественность чеховского рассказа. – М., 1989.

[36] Струкова Е. А. Указ. соч. с. 21–27

[37] Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. – Л., 1967. с. 109

[38] Струкова Е. А. Указ. соч. с. 22

[39] Тюпа В. И. Грани и границы притчи… с. 381

[40] Тюпа В. И. Грани и границы притчи… с. 382

[41] Там же. с. 383

[42] Там же. с. 383

[43] Там же. с. 383

[44] Лихачев Д. С. Древнеславянские литературы как система // Славянские литературы: VI Международный съезд славистов. Доклады советской делегации. – М., 1968. с. 45

[45] Аверинцев С. С. Притча // София-Логос… с. 504

[46] Гегель Г. В. Ф. Эстетика. Т. 1. – М., 1968. с. 265

[47] Тюпа В. И. Грани и границы притчи… с. 385

[48] Там же. с. 385

[49] Там же. с. 385

[50] Тюпа В. И. Грани и границы притчи… с. 385

[51] Тюпа В. И. «Анекдотичность “повестей”» // Аналитика художественного (введение в литературоведческий анализ). – М., 2001; Он же.Художественность чеховского рассказа. – М., 1989.

[52] Тюпа В. И. Художественность чеховского рассказа… с. 15

[53] Там же. с. 16

[54] Там же. с. 16

[55] Там же. с. 18

[56] Там же. с. 18

[57] Там же с. 18

[58] Там же. с. 18

[59] Там же. с. 20

[60] Тюпа В. И. Художественность чеховского рассказа… с. 24

[61] Тюпа В. И. Анекдотичность «повестей» … с. 149

[62] Там же. с. 149

[63] Там же. с. 149

[64] Аверинцев С. С. Притча // София-Логос… с. 504

[65] Ромодановская Е. К. Повести о гордом царе в рукописной традиции XVII–XIX вв.: Дис.... д-ра филол. наук. – Новосибирск, 1985. с. 38–52

[66] Торосян А. С. Мифопоэтика Павла Крусанова: генезис и структура: диссертация... кандидата филологических наук: 10.01.01. – М.: «11-й ФОРМАТ», 2016; Зайнуллина И. Н. Миф в русской прозе конца XX – начала XXI веков: диссертация... кандидата филологических наук: 10.01.01. – Казань, 2004; ПобивайкоО.В. Мифопоэтика прозы Людмилы Улицкой: диссертация... кандидата филологических наук: 10.01.01. – Барнаул, 2009; Никитина И. В. Мифопоэтика «Листьев травы» У. Уитмена: диссертация... кандидата филологических наук: 10.01.03. – Нижний Новгород, 2012; Паранук К. Н. Мифопоэтика и художественный образ мира в современном адыгском романе: диссертация... доктора филологических наук: 10.01.09, 10.01.02. – Майкоп, 2006; Шафранская Э. Ф. Мифопоэтика иноэтнокультурного текста в русской прозе XX–XXI вв.: диссертация... доктора филологических наук: 10.01.01. – Москва, 2008; Миронов А. В. Мифопоэтика романа Э. Л. Войнич «Овод» в свете современных теорий мифа: диссертация... кандидата филологических наук: 10.01.03. – Нижний Новгород, 2002; Дворак Е. Ю. Русское детское фэнтези: жанровая специфика и особенности мифопоэтики: диссертация... кандидата филологических наук: 10.01.01. – Москва, 2015; Шарифова С. Ш. Соотношение жанрового смешения со «Смещением» жанра, «Диапазоном» жанра и его переходными формами // Rhema. Рема. 2010. №3. // Научная электронная библиотека «Киберленинка» (электронный ресурс) URL: https://cyberleninka.ru/article/n/sootnoshenie-zhanrovogo-smesheniya-so-smescheniem-zhanra-diapazonom-zhanra-i-ego-perehodnymi-formami (дата обращения: 15.03.2018); ЗадонскаяЕ.В. Авторские стратегии в современной военной прозе диссертация... кандидата филологических наук: 10.01.01. – Тверь, 2017; Маркова Т. Авторские жанровые номинации в современной русской прозе как показатель кризиса жанрового сознания // Вопросы литературы, 2011. № 1; Маглий А. Д. Роман о художнике в русской прозе конца XX – начала XXI века: диссертация... кандидата филологических наук: 10.01.01. – Москва, 2017.

[67] Задонская Е. В. Указ. соч.; Волкова В. Б. Концептосфера современной военной прозы: диссертация... доктора филологических наук: 10.01.01. – Магнитогорск, 2014; Бычков Д. М. Агиографическая традиция в русской прозе конца XX – начала XXI века: диссертация... кандидата филологических наук: 10.01.01. – Астрахань, 2011; Аристов Д. В. Русская батальная проза 2000-х годов: традиции и трансформации: диссертация... кандидата филологических наук: 10.01.01. – Пермь, 2013.

[68] Веселовский А. Н. Поэтика сюжетов // Историческая поэтика. – Л.: Художественная литература, 1940. с. 300–305

[69] Лосев А. Ф. Указ. соч.

[70] Мелетинский Е. А. Поэтика мифа. – М.: Академический Проект; Мир, 2012; Он же. От мифа к литературе. – М.: РГГУ, 2000.

[71] Токарев С. А. Ранние формы религии. – М.: Политиздат, 1990.

[72] Тюпа В. И. Грани и границы притчи // Традиция и литературный процесс: сборник научных трудов / Отв. ред. А. Б. Соктоев; Ин-т филологии РАН. Сиб. отд-ние. – Новосибирск: Изд-во СО РАН: Научно-исслед. центр ОИГГМ СО РАН, 1999; Он же. «Анекдотичность “повестей”» // Аналитика художественного (введение в литературоведческий анализ). – М., 2001; Он же. Художественность чеховского рассказа. – М., 1989.

[73] Аверинцев С. С. Притча // София-Логос. Словарь. – Киев: Дух и Литера, 2000; Он же. Истоки и развитие раннехристианской литературы // История всемирной литературы. Т. 1. – М., 1983.

[74] Ромодановская Е. К. Повести о гордом царе в рукописной традиции XVII–XIX веков. Новосибирск. – 1985; Она же. Специфика жанра притчи в древнерусской литературе // Евангельский текст в русской литературе XVIII–XX веков. Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Сб. научных трудов. Вып. 2. –Петрозаводск, 1998.

[75] Пыжова Е. И. Указ. соч.

[76] Струкова Е. А. Указ. соч.

[77] Курганов Е. Анекдот как жанр. – СПб: Академический проект, 1997.