Ротик

Елене Б.

Она что-то говорила, но Фома ничего не слышал. Он не мог отделаться от все заглушавшей мысли о том, что вот этот ротик, неспособный похвастаться редким рисунком пухлых губ, не похожий ни на тугой бутон просыпающегося цветка, ни на трещину, рассекшую тело спелого плода, блестящую вязким соком, ротик, который, какие бы важные слова он теперь не говорил, отныне был предназначен лишь для сотворения чудес, подобных чуду, сотворенному им минуту назад.

В эту ночь, когда горят глаза и звезды, и оглушенный этим светом, огромный Синий кит, почуяв присутствие самки в соседнем океане, совершенно обезумев от страсти, бросается на первую попавшуюся смазливую креветку, Фома причастился тайн.

Ленка, кривя и округляя ротик, эмоционально передавала Фоме суть какого-то спора. Она продолжала пользоваться им, местами сохранившим следы помады, так, как будто ничего не случилось. В продолжение издевательства над свежеобретенным Фомой чудом света, она взяла с тарелки яблоко, и, как ни в чем не бывало, принялась грызть его, брызгая соком и слюной.

Пытаясь осмыслить произошедшее, Фома, кивая и поддакивая спорому Ленкиному повествованию, уповая на помощь волшебного напитка, подлил в ее и свой стаканы, белого вермута. После глотка, он, продолжая внимать ее мимике и жестам, постарался восстановить в памяти все, даже самые мельчайшие подробности условий явления чуда.

Условия, однако, были самыми обыкновенными. Приласкав Ленку, он мягко направил ее, а она, вполне по-свойски, но не без новостей, потомив, взяла Фому в рот…и, почти сразу, чудо расправило свои узорчатые крылья.

Он чувствовал присутствие Великой музыки. От ее движений колыхались занавески и на пол падали случайно задетые ею предметы, но постичь ее он не мог – не хватало образования.

Ленка закончила рассказывать о бабьей сваре и сложила губки в капризную дугу.

«Прикус» – осенило Фому. Ее нижняя челюсть едва заметно выдавалась вперед. Очевидно, эта аномалия и обеспечивает тот самый, чудесный охват.

Фома чувствовал себя Леонардо да Винчи, когда, в разрезе, изобразил Ленкин рот и свой член в его полости, охваченный трепетными губами у эфеса. Расположение губ, на рассматриваемом (исходном для старта фелляции) участке члена, соответствовало, с некоторой, для наглядности, гротескностью изображения, особенностям Ленкиного черепа.

Поднявшись на ноги, Ленка нетвердой походкой обошла стол и заглянула в схемы, начертанные рукой пытливого исследователя чудес. Оценив всю серьезность труда, она, залившись смехом, согнулась пополам, а затем упала на пол, содрогаясь от хохота. Тонкое летнее платье туго обтянуло ее, выхоленные профессиональным танцем, бедра.

Каждый раз, прежде чем взяться за кисть, для работы над новой живописью, Фома долго выдерживал пальцы своей правой руки в музе. Они оставались в музе до легкого онемения, до тех пор, пока кожа на их подушечках не принимала «изюмную» фактуру.

Вид этих великолепных бедер не мог оставить Фому равнодушным, к тому же, для продолжения исследований, ему нужен был статистический материал, и Ленка поспешила снабдить его им.

«Нет, заблуждением было бы объяснять чудо одним лишь прогеническим прикусом» – думал Фома, ласкаемый Ленкой и белым вермутом. Тем временем бивень Фомы погрузился в густые, прозрачные рифмы, божественно слагаемые в девичьем теле. Он уже не слышал ни рук ее, ни губ, ни языка, лишь смертельная поэзия, созрев, искрилась на кончиках Ленкиных крыльев. Она уже почти выманила живой доверчивый брызг, и Фома перестал следить за ходом эксперимента. Уже забрезжила заря того, что обещано за любовь и щедрую жертву.

И прорвалось, дотянулось и вспыхнуло на острие. И опустошило.

Остывая, Фома слышал как фея, разливая вино, опрокинула стакан, и вермут, впитываясь в чертежи чуда, просочился меж ее губ.

Обложка К.Фомин