Ротмистр Гордеев-4

«Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути!..» — не выходит из головы ещё не придуманная в этом мире песня.

Экстренный поезд везёт нас из Ляояна в столицу Маньчжурии Мукден — главный город Маньчжурии с дворцом императоров маньчжурской династии (правящей ныне в Поднебесной). Сам дворец в полном запустении: маньчжуры с середины семнадцатого века правят из Пекина, но здесь сохранились знаменитые императорские могилы.

Мукден, кстати, выстроен по регулярному плану, причём, кварталы разбиты по сословиям. Образец взят с Пекина. Очень удобно, знаете ли… Небожители практически не пересекаются с обитателями трущоб.

Сам город, чисто азиатского вида, расположен на холме, у подножия которого течёт речка Ляохе — крупнейшая в Южной Маньчжурии. Хотя, кто видел Волгу и Неву, тому эта Ляохэ… так, ничего серьёзного.

Эту историю с географией рассказывает нам с Сонечкой вездесущий «король репортажа», причём чуть ли не в лицах. Ну не мог Гиляровский не увязаться с нами на приёмку бронепоезда!

К его в высшей степени цветастому повествованию прислушиваются и Куропаткин с Алексеевым — главные действующие лица сегодняшнего действа с бронепоездом.

Едем двумя вагонами: к паровозу прицепили салон-вагон Куропаткина и вагон третьего класса для чинов будущей команды бронепоезда «Цесаревич» и бронедрезины «Анчутка».

В вагоне третьего класса — практически все старые бойцы моего эскадрона особого назначения (можно сказать, инвалидная команда, причём в смысле уже моего времени): одноглазый Будённый, однорукий Скоропадский, Лявон Горощеня — наше Лихо Одноглазое, братья Лукашины, Жалдырин и мой верный ординарец Кузьма Скоробут. Ну и лучшие бойцы нового состава.

Нас с Соней и Гиляровским господа военачальники пригласили к себе в салон-вагон.

Вышколенный адъютант Куропаткина накрыл скромное угощение: чай, бутерброды. Ну и по рюмочке коньяка с ломтиком лимона на закуску, как заповедует государь император Николай Второй Александрович.

— И что, господин Гиляровский, — хитро смотрит на журналиста наместник, — неужто ничего примечательного в Мукдене, на ваш взгляд, не имеется?

— От чего ж… Самое примечательное, ваше высокоблагородие, — вздыхает дядя Гиляй, — это вонь. Специальная такая, особая китайская вонь. Она совершенно невыносима в тех кварталах, где расположены китайские «чуфальни» — обжорные лавки. Уверяю вас, господа, даже пресловутая наша Хитровка по сравнению с ними — цветник.

Алексеев с Куропаткиным смеются.

— К счастью, мы будем лишены «счастья» любоваться видами и запахами Мукдена, — усмехается Куропаткин.

Он поясняет:

— Железная дорога проходит в четырёх верстах от города — как раз между ним и «императорскими могилами». Станция тоже в стороне. Вокруг военный городок, где имеет свою резиденцию господин наместник.

Куропаткин отвешивает шутливый полупоклон в сторону Алексеева.

Наместник улыбается:

— Я, к слову, грешный, люблю прогуливаться к «императорским могилам». Неплохой моцион туда-обратно выходит. Помогает собраться с мыслями, и опять же — для здоровья сплошная польза.

— А что они вообще из себя представляют? — спрашивает Соня.

— Весьма, скажу вам, монументальное сооружение… Сам храм опоясывает колоссальная древняя стена. В ней устроены наружные ворота, через которые попадаете внутрь. Сразу за воротами начинается аллея многовековых деревьев. Аллея ведёт вас ко внутренним воротам. Внутренний двор огромен и весь вымощен крупными каменными плитами. Посреди двора снова аллея, но уже не из деревьев, а из гигантских фигур слонов, мулов, лошадей, верблюдов и прочей тягловой живности. Пройдя меж ними, попадаешь ко входу в сам храм.

— И что же там внутри? — Соню просто снедает любопытство, тем более, что наместник рассказывает красочно и увлечённо.

— Не поверите… — держит интригу наместник. — Там… черепаха. Каменная, разумеется, китайцы их особо чтят, как божественных созданий.

— А с-сами могилы? — мне тоже интересно поддержать разговор.

— Позади храма — гигантский курган, на вершине которого растёт древний гигантский дуб. Это и есть могила основателя маньчжурской династии Айсин-Гьоро Нурхаци.

От дверей доносится предупредительное покашливание адъютанта Куропаткина.

— Ваши высокопревосходительства, прибываем. Станция Мукден.

— Ну вот, господа… и дама, скоро всё увидите своими глазами, — говорит Куропаткин.

За окном потянулись строения того самого военного городка и станции, где квартирует наместник. Наш поезд сбавляет ход.

Посёлок из окна вагона на вид так себе. Ничего примечательного: несколько десятков типовых домиков, построенных явно по одному проекту.

На их фоне выделяется величиной и особым имперским шиком особняк самого наместника, над которым сейчас на наших глазах развивается на флагштоке российский флаг. Даже Дом офицерского собрания уступает Алексеевским хоромам.

Паровоз отзывается двумя короткими гудками, окутывается белыми облаками пара. Замедляет ход и останавливается аккурат напротив станционной платформы, где для торжественной встречи Куропаткина и Алексеева выстроен взвод почётного караула и военный оркестр.

Адъютант указывает нам с Соней на переход в вагон моей команды. Мы с берегиней спешно покидаем салон-вагон.

Гиляровский из солидарности идёт с нами, хотя мог и остаться с их высокопревосходительствами, как лицо гражданское.

Успеваем вовремя.

Моя команда как раз выстраивается на перроне, согласно должностям и званиям. Тут нам с Сонечкой приходится на время разделиться: я — во главу строя своих орлов, она — в сам строй.

Почётный караул берёт «на караул». Оркестр вжаривает Встречный марш Преображенского полка.

По ступенькам генеральского салон-вагона с достоинством спускаются командующий и наместник.

Вскидываем руки к козырькам и замираем по стойке «смирно».

Экстренный поезд за нашей спиной гудит протяжно, шипит паром и трогается с места, уходя на запасный путь.

— Вольно! — командует Куропаткин.

Оркестр смолкает. Почётный караул делает «к ноге».

А хорошо у них тут строевая поставлена!

К генеральской паре подходит начальник станции. Молодец — железнодорожник, держится с уважением, но без подобострастия.

— Что слышно о «Цесаревиче»? — интересуется у него Алексеев.

— Десять минут как проследовал Тьелин, через четверть часа должен быть здесь, в Мукдене. Прошу пока проследовать в буфетную. Все остальные уже там.

Алексеев с Куропаткиным и адъютантами идут следом за начальником станции. Мы за ними.

В буфетной накрыт небольшой фуршет и куча знакомых лиц: тролль Маннергейм, Николов, Ванновский и мой полковой командир, персидский принц Али Кули Мирза.

Чинно раскланиваемся. Шведско-финский тролль лукаво подмигивает. Явно неспроста, что-то затеял.

К Сонечке, как к единственной даме, — повышенное внимание. Кажется, я даже немного ревную, хотя повода она не подаёт. Держится со всеми максимально учтиво, тактично, но не более.

Успеваем выпить и закусить по одной — «За Государя Императора» и по второй — «За успехи русского оружия».

На платформе звучит колокол.

— Господа, прошу на платформу! — распоряжается начальник станции. — «Анчутка» с «Цесаревичем» прибывают.

Покидаем буфет и перемещаемся на платформу.

Протяжные гудки: тонкий — бронедрезины и басовитый — бронепоезда.

Военный оркестр снова заводит «Приветственный марш Преображенцев». Почётный караул берёт «на караул».

Над толпой встречающих повисает восторженный вздох.

Я и сам не могу удержаться — неужели вот это сотворили по моим идеям?

Они так непохожи, на первый взгляд, плавные обводы «Анчутки» (его круглые смотровые окна напоминают подводную лодку, поставленную на рельсы) и угловатый «Цесаревич» — классический БеПо о пяти бронеплощадках, не считая паровоза.

Произведения нашего с Колобовым технического гения щетинятся пушечными и пулемётными стволами и выкрашены серой флотской шаровой краской.

В клубах пара, оба железнодорожных монстра останавливаются.

Со стуком открывается дверца в рубке (по-другому это не назовёшь) «Анчутки», по лесенке на платформу бодро спускается Колобов.

Подполковник вытягивается перед Алексеевым и Куропаткиным, козыряет.

— Ваши высокопревосходительства, бронедрезина «Анчутка» и бронепоезд «Цесаревич» к вашему осмотру прибыли на станцию Мукден. Подполковник Колобов, временно старший поездной команды.

Алексеев и Куропаткин с восторгом смотрят на бронированных чудищ. Наместник подкручивает ус.

— А не хотел ты, помнится, связываться с этим чудом брони и пара, Алексей Николаевич? — Алексеев не может сдержать сарказма.

— Поглядим, как они себя в бою покажут, — Куропаткин оборачивается ко мне. — Ротмистр! Принимай хозяйство.

— Есть, принимать хозяйство, ваше высокопревосходительство, — гаркаю я во всю командирскую дурь, выпятив грудь и кидая ладоньк козырьку.

Подхожу к Колобову, пожимаю руку и от души обнимаю.

— Ну, Михаил Викторович, просто нет слов…

— У меня тоже, Николай Михалыч, — Колобов поворачивается к принимающим:

— Господа, прошу на экскурсию. С чего предпочитаете начать?

— Разумеется, с «Цесаревича»! — резюмирует Куропаткин.

Командующий не может сдержать азарта на лице, так хочется заглянуть ему внутрь этих сухопутных броненосцев. Да и всем остальным великовозрастным «мальчикам» в погонах. И я не исключение.

Колобов уверенно ведёт нас по «Цесаревичу».

Головной вагон — артиллерийский. Три орудия на поворотных кругах (делать вращающимися сами башни мы с Колобовым изначально посчитали слишком долгим вариантом): курсовое — трёхдюймовое, дефицитное ещё в войсках, несмотря на начавшееся ещё до войны перевооружение с медлительных четырёх фунтовок, и два боковых — скорострельных пушек системы Барановского.

Наверху — наблюдательно-пулемётная башенка.

Вот её удалось сделать поворотной. В ней по штатному расписанию должен помещаться пулемётчик-наблюдатель.

Поскольку «максим» требовал в расчёт двух человек, то в башенку решили установить затрофеенный у японцев «гочкис».

Имелись и бойницы для стрельбы из ручного огнестрела.

Здесь же телефонный пост (телефонной связью был обеспечен каждый вагон бронепоезда) и подвесные койки (как на флоте) для артиллерийских расчётов, пулемётчика-наблюдателя и связиста.

Второй вагон — штабной и пулемётный.

Здесь уже в качестве штатного вооружения по три «максима» на поворотных станинах по каждому борту, штабной отсек или вернее — командный пункт управления с отдельным местом для телефониста-оператора и небольшой (по числу вагонов плюс паровоз) телефонный коммутатор, микроскопическая же санчасть (Соня там залипла надолго), места для расположения личного состава — те же флотские подвесные койки, что и в головном вагоне.

Третий вагон — с ракетными установками.

Два усовершенствованных станка системы Будённого-Жалдырина. В отличие от своих прародительниц, рассчитанных на четыре ракеты, эти станки несут шестнадцать боевых ракетных снарядов.

В ракетной бронеплощадке нет крыши — вместо неё брезентовый тент. В боевой обстановке он сворачивается, ракетные станки поднимаются над бортами и производят залп.

Помимо ракетных установок в этом вагоне базируются и миномёты. Правда, стрелять из них мы с Колобовым планировали с обычных железнодорожных платформ, либо разворачивать на земле на позициях под прикрытием орудий и пулемётов бронепоезда.

За ним, в середине состава — блиндированный паровоз с крутящейся пулемётной башенкой с «гочкисом». В штатном расписании, кроме машиниста и помощника машиниста, пулемётчик-наблюдатель.

И за паровозом ещё два вагона — зеркальные отражения первых двух: пулемётный, где нашлось место выгородить кухню-камбуз, и хвостовой артиллерийский с тремя пушками — курсовой трёхдюймовкой и двумя скорострелками Барановского по бортам.

Высокая комиссия опробовала все девайсы БеПо «Цесаревич»: из пушек и пулемётов поцелились, в подвесных койках покачались, даже кашу и чай с камбуза оценили, по телефону по всем вагонам позвонили, поцокали языками.

— А, скажем, десант в вашем «Цесаревиче» есть куда сажать? — интересуется Ванновский.

— Технически возможно включить в состав бронепоезда до четырёх легко-блиндированных десантных вагонов для перевозки пехоты или кавалерии.

— А больше четырёх?

— Только с потерей скорости.

— Выходит, десанта возможно взять на борт либо роту пехоты, либо двадцать четыре кавалериста с лошадьми, — прикидывает Куропаткин.

— Так точно! — подтверждает Колобов догадку командующего, — Но такой бронепоезд с бронедрезиной могут прикрыть целый состав десанта, не дать противнику помешать его движению на маршруте. Либо обеспечить безопасность при производстве работ ремонтному составу и бригадам при восстановлении повреждённых железнодорожных путей.

Колобов предлагает осмотреть «Анчутку».

Её приходится осматривать несколькими группами — вся приёмочная компания просто не помещается внутри довольно небольшого помещения.

Первыми в бронированное железное нутро бронедрезины протискиваются их высокопревосходительства.

Второй порцией: Ванновский, Николов, Али Кули Мирза и Маннергейм.

Мы с Соней, Скоропадским и Будённым идём третьей группой.

Для экипажа из семи человек: командир, артиллерист-наводчик (он же заряжающий), два пулемётных расчёта под станковые «максимы» и машинист-моторист внутри места достаточно. Обитые кожей сиденья вдоль стен раскладываются, превращаясь в спальные места для экипажа, под сиденьями — боезапас, топливные и водяные баки. Для общения экипажа предусмотрены переговорные трубы, как на судах. — всё же бензиновый мотор при движении изрядно шумит. В «Анчутке» пулемёты установлены в качестве курсовых с сектором обстрела в сто восемьдесят градусов, а скорострельная пушка Барановского — наверху, во вращающейся башне, напоминающей рубку подводной лодки.

Экипаж бронедрезины, в отличие от «Цесаревича», полностью укомплектован Колобовым. Как ни странно, все они моряки, как мой Жалдырин. И кого-то они мне напоминают своим видом и формой… Флотские брюки-клёш, кожаные тужурки, под которыми видны тельняшки, бескозырки с новодельной надписью «Анчутка». Маузеры через плечо… Не хватает пулемётных лент крест-накрест и гроздей гранат на поясе… Революционные братишки-матросы. Разве только без красных революционных лент или повязок на рукавах…

Мотаю головой, чтобы прогнать наваждение.

— Михаил Викторович, а почему кожаные тужурки?

— Не от хорошей жизни, Николай Михалыч. Много выступающих металлических деталей. Обычные гимнастёрки пришли бы в негодность за неделю-две. И вместо бравого экипажа у меня под началом оказались бы какие-то босяки, оборванцы… Тужурки из кожи практичнее будут.

— Допустим. А маузеры?

— А вы попробуйте поскакать внутри с трёхлинейкой… да хоть с вашими драгунскими карабинами за плечами!

— Действительно… Не развернёшься…

— Именно! А маузер с пристёгнутой кобурой ничем не уступает карабину! Скажу больше — превосходит его по ёмкости боезапаса.

— Говорят, к маузерам масса нареканий. Легко грязнятся и выходят из строя.

Он фыркает:

— Рецепт прост: регулярная чистка и обихаживание оружия.

Одобрительно киваю. Колобов определённо всё продумал.

— Думаю, с экипажем «Цесаревича» следует достигнуть единообразия униформы. И мне нравится ваша мысль про маузеры.

Он польщённо улыбается.

Выбираемся из недр «Анчутки» на свежий воздух, чтобы запустить внутрь для ознакомления финальную группу: Жалдырина, братьев Лукашиных, Горощеню и Гиляровского. Их черёд восторженно охать и ахать.

Снова перемещаемся в буфет.

Наместник поднимает тост:

— За прогресс, господа! За его железную поступь навстречу великому будущему России!

Такой тост грех не поддержать.

— Ура, господа! Троекратное «Ура»!

— Ура! Ура! Ура! — сливается в общем радостном порыве высокое собрание.

Начальник станции расстарался, устроив не просто дешёвенький фуршет, а полноценный обед из нескольких перемен блюд и напитков.

— Николай Михалыч… — Куропаткин подходит из-за спины.

Оборачиваюсь и замираю по стойке «смирно».

— Ваше высокопревосходительство?..

— Приказом по армии вы назначаетесь командиром бронедивизиона особого назначения в составе вашего эскадрона, бронепоезда «Цесаревич» и бронедрезины «Анчутка». Вам также будет придана бригада ремонтников-железнодорожников. Ваша задача — восстановить железнодорожный путь от Лаояна до Порт-Артура.

— Дорога же разрушена японцами…

— Только в районе Пуландяна. Даю неделю на боевое слаживание.

Кто бы в данном случае спорил с командующим? Точно не я!

— И не забывайте: нас сегодня ещё ждёт обстрелка и обкатка ваших бронечудищ! — добавляет он.