Розовая радиола

Огромная радиола, сантиметров восьмидесяти в длину, стояла на подоконнике в холле научного института. Сотрудники ходили мимо, не обращая внимания на допотопный агрегат: никто не знал, откуда она взялась, и всем было глубоко на это наплевать. Лишь к полудню, когда на работу явилась пятидесятилетняя уборщица, Василиса Кузьминична Яснова, к приёмнику, наконец, проявили интерес.

Узрев аппарат, нарушающий гармонию фикусов и «декабристов», блюстительница чистоты нахмурилась. Осмотрелась. Не обнаружив поблизости разиню, со шваброй наперевес стала искать рассеянного владельца по кабинетам. Но потерпела неудачу. Ни один служащий НИИ ФСЕДОМ — Научно-исследовательского института физиологии семиотики и естественнотекущих девиантных общественных мироощущений — не имел понятия, кто принёс радиолу.

Решив избавиться от старой рухляди, грозная повелительница тряпок вернулась в холл и попробовала поднять несчастный Урал-111, но тот оказался тяжёлым. Яснова передумала и принялась рассматривать невесть откуда взявшийся раритет. На чёрных глянцевых боках, лаком для ногтей кто-то нарисовал розовые цветы и полоски. Наверное, ребёнок разорил материнскую косметичку. Умилившись этой детали, Василиса Кузьминична смахнула с крышки пыль, покрутила верньер и, поймав волну, пританцовывая, ушла мыть полы.

«Урал» остался на подоконнике, нарушая тишину обезлюдевшего коридора мелодичным бренчанием балалайки. Тон у него был таким чистым, что складывалось впечатление, будто играет ансамбль народной песни, а вовсе не старенький приёмник. Привлечённый нетипичным звуком, из расположенного поблизости кабинета вышел восьмидесяти трёхлетний директор института — Фёдор Петрович Молодцов. Покрутил головой, обнаружил источник музыки и подошёл к окну.

Дома у него стоял такой же «Урал». Правда, его голос давно охрип, и супруга морщилась, если он включал радио или ставил пластинку. Этот агрегат звучал лучше нового. Покопавшись в настройках, Фёдор Петрович наткнулся на песню «Землян», принёс из кабинета кресло, вальяжно откинулся на спинку и закинул ногу на ногу.

И снится нам не рокот космодрома,

Не эта ледяная синева,

А снится нам трава, трава у дома,

Зелёная, зелёная трава.

В эту минуту отворилась тяжёлая дверь, и в здание зашёл Олег Тролев. Тролев был личностью противоречивой: один из самых молодых сотрудников института, насмешливый, непочтительный, острый на язык. И, что самое неприятное, в свои неполные тридцать лет, уже отмеченный премией РАЗ[1]. Увидев подчинённого, Молодцов внутренне напрягся, но позу не сменил. Встретившись глазами с начальником, вошедший запнулся и воскликнул:

— Фёдор Петрович! Здравствуйте!..

Приветствие это прозвучало так, будто он оборвал себя на полуслове. Молодцов машинально домыслил продолжение: «А что это вы тут расселись, как в театре?». Ответил он тоном доброго ворчливого дедушки:

— И тебе не хворать, Олежек. Не знаешь, чья сия бандура? Василиса Кузьминична с ног сбилась, хозяина искать.

— Не знаю, — «Олежек» непроизвольно дёрнул шеей и слегка зарумянился, недовольный обращением. — Я только что из Москвы, у меня отпуск ещё не закончился. Откуда бы?

— Всё палки в колёса институту вставляешь? — по-прежнему любезно расспрашивал Молодцов, от которого не укрылся самодовольный тон подчинённого. — Надеешься, закроют нас?

— Раскидываться палками — не ко мне, — дерзко ответил Тролев. — Я, наоборот. Убираю за всеми.

Одновременно с его словами оглушительно затрезвонил звонок, напоминая про обеденный перерыв. Из кабинетов повалили служащие. Молодцов, собиравшийся уже возмутиться, прикрыл рот и неприязненно сощурился.

Увидев директора, расслабленно сидящего в кресле, сотрудники института окружили его и стали интересоваться «Уралом». Тролев заторопился в свою лабораторию. Молодцов проводил удаляющуюся спину внимательным взглядом и лишь после этого вернулся в свой кабинет.

Возле приёмника осталось несколько человек: электрик Кобелев, двое пожилых научных сотрудников — Велимиров и Хлебников, а также пышнотелая главбухша Маргарита Кораблева, которую за глаза иначе как Каравеллой не звали. Кресел прибавилось. Кто-то принёс журнальный столик.

Царственная главбухша расположилась на седалище, оставленном Молодцовым, и отпивала из милипусечной кружки крохотные глотки кофе. Мужчины спорили о преимуществе Урала-114 над Уралом-111 и смолкли лишь после того, как Каравелла с театральной вымученностью закатила глаза и провела пальцем по губам, призвав к тишине.

Весь перерыв компания просидела у приёмника, вкушая из пластиковых судочков домашние яства, и Василиса Кузьминична, трепещущая перед главным бухгалтером, как и прочие сотрудники института, не посмела их упрекнуть. Даже когда закончился обед, и все разошлись по своим рабочим местам, бессменная надзирательница за порядком не побежала жаловаться Молодцову на беспорядок в его институте. И в этот, и в последующие дни она была на удивление миролюбива. Возможно, и потому, что служащие не оставили после себя никакого сора.

Назавтра ситуация повторилась, разве что стульев у окна стало больше. Молодцов ходил мимо обедающих учёных, кадровиков и слесарей и смотрел на них с отеческой теплотой, дивясь сплочённости подчинённых. К отдыхающим не присоединялся. Музыку он прекрасно слышал из кабинета, а бездельничать любил в одиночестве. Лишь по вечерам, дождавшись, пока институт опустеет, Фёдор Петрович задерживался у приёмника. Находил ретро-волну, около получаса наслаждался песнями и только потом ехал домой.

Так продолжалось почти две недели. За это время произошло множество событий. Велимиров, до того активно противостоящий Тролеву, неожиданно нашёл с ним общий язык, Кораблёва выбила для института спонсорскую поддержку, а электрик Кобелев — большой охотник хвалиться любовными подвигами, внезапно раскаялся, признался в своих похождениях жене, но та ушла от него и забрала детей.

Однажды вечером, накануне очередного всеобщего собрания, на которых обсуждались текущие дела института, Молодцов сидел у приёмника, в собственном, продавленном Каравеллой, кресле. Рядом, на стуле, устроилась Василиса Кузьминична. Радиола теперь стояла не на подоконнике, а на тумбе: так было куда удобнее ловить нужную волну.

— А знаете, Фёдор Петрович, — внезапно проговорила женщина, задумчиво обмахивая радиолу пипидастром. — С тех пор как у нас появился этот «Урал» — я ведь совсем другая стала. Каждого пожалеть, обнять хочется. Кошки в подъезде гадят? Пф! Что я, инвалид? Приберусь. Так ведь и убирать не нужно! Теперь у меня так получается глянуть, что люди начинают стыдиться. А ведь безо всякого зла смотрю. Странно, правда? И это ещё не всё! Посижу здесь вечерком с вами, послушаю нашу волну, а ночью сплю как младенец. Прошла бессонница! Вот вы скажите, как такое возможно?

Молодцов слушал монолог, хмуря густые седые брови. Рассказ Василисы Кузьминичны напомнил ему о тех странностях, что случились за эти две недели в его жизни. Как по собственному почину он помирился с супругой, хотя в их размолвке была виновата она, как отменил важную встречу потому, что не захотел нарушать обещание, которое дал внучке… И, конечно, бессонница! Куда только подевалась?

Внутри поднималась волна осознания о причинах творящихся перемен, и, не желая спугнуть мысль, он спешно попрощался и отправился домой.

На следующий день была пятница. По случаю всеобщего собрания, Молодцов подписал постановление о сокращённом рабочем дне, и в полдень все сотрудники стянулись в актовый зал. Сначала обсуждали повседневные вопросы: различные нужды, нарушения и новшества. Затем заговорили о проектах, реализующихся в институте. Все прошлые разы, когда начинались споры «о влиянии стабильно высокого уровня кортизола на сущностные характеристики личности» и другие подобные разговоры, рядовые работники расходились по домам. Оставались только научные сотрудники. Но сегодня задержались все: и электрик Кобелев, и бухгалтеры во главе с Маргаритой Кораблевой, и даже уборщица Василиса Кузьминична Яснова.

До поры до времени собрание проходило мирно. Учёные поднимались на сцену, брали микрофон и рассказывали о ходе исследований. Иногда делились сомнениями. В целом, в сравнении с прошлыми собраниями, картина складывалась благоприятная. Многие проекты сдвинулись с мёртвой точки: учёные фонтанировали идеями и не боялись проводить смелые эксперименты. Особенно выросли показатели за последние две недели, с тех пор как в институте появилась радиола.

А потом к микрофону пробился Тролев, и бравурная атмосфера в зале постепенно сгустилась, как перед грозой. Тот, как всегда, оседлал своего любимого конька и принялся вещать о том, как гормоны влияют на жизнь повседневную человека.

—…вы говорите — человек! А где он, человек этот? Нет его! Вокруг одни животные! XXI век, а мы до сих пор слепо повинуемся своим инстинктам! Устраиваем дурацкие ссоры, изменяем жёнам или мужьям… Катимся по наклонной, потому что не в силах справиться со стрессом… Да ещё гордимся втайне своей чувствительностью! Тогда как против всех этих бед уже давно есть рецепт: управляй гормонами и получишь власть над своим разумом. Но нет! В нашем обществе, животные эмоции и желания почему-то считаются человеческой сущностью. Хотя суть их — всего лишь бесконтрольное функционирование гормональной системы…

Тролев запнулся, сделал глоток воды и внимательно осмотрел коллег, остановив взгляд на сидящем в первом ряду Молодцове. Тот слушал внимательно, от напряжения сделавшись прямым, как факир, проглотивший шпагу. В зале воцарилась звенящая тишина. Зрители, ранее негромко делившиеся впечатлениями, теперь смолкли и жадно ловили каждое слово. Даже Кобелев, до этого беззастенчиво болтавший с соседом, вдруг притих, обхватил себя руками за плечи и подался к сцене всем телом.

— Вот вы, Фёдор Петрович, — с напором продолжал Тролев, — Вы же пожилой, разумный человек. И мне совершенно непонятны причины вашей косности, когда дело касается моих проектов. А ведь всё, что я предлагаю, полностью соответствует букве нашего института. Вы же заставляете меня заниматься какими-то патологиями и психами, хотя мы — мы все — должны изучать тех, кто считается нормальными! Нормальными!

В этой речи не было ничего нового. Тролев митинговал так на каждом совещании. Но сегодняшний монолог вызвал в зале лёгкий шумок. Кобелев, сидящий неподалёку от Молодцова, внезапно тяжело задышал, вскочил и проорал, тыча в спикера коротким пухлым пальцем:

— Ты…ты… Урод! Из-за тебя всё! Из-за тебя она ушла… Ты мне хвастался, что по второму образованию — радиоэлектроник… Из-за тебя меня так развезло, что я ей во всём признался! Сволочь! По-твоему, мы тут мыши подопытные все?

Зрители недоумённо зашумели. Большинство ещё не понимали. Тролев не стал прикидываться дураком и высказался, окинув Кобелева насмешливым взглядом, но обращаясь по-прежнему к Молодцову:

— Вот! Вот лучший пример! Эти две недели были для него, может, самыми чистыми во всей жизни. И что? Грязь настолько въелась в ум, что стала второй натурой! Сам изменял, а виноват я! И это нормальный человек?

Слушатели стали взволнованно вскакивать. Молодцов сообразил, что дальше тянуть нельзя — случится непоправимое. Суетливо поднялся, нашёл глазами Василису Кузьминичну, ставшую за эти дни его наперсницей, и гаркнул:

— Василиса! В холл! Не подпускай никого!..

Воинственная, как валькирия Яснова вскочила с места. Сидела она недалеко от входа в зал, на краю центрального ряда, и выбежала в коридор, подхватив стоящую у двери швабру. Шум поубавился, и Кораблева, сидевшая через три кресла от Молодцова, громогласно объявила, привлекая к себе внимание:

— Фёдор Петрович! Мы ведь жалобу напишем! Это даже не административное нарушение, здесь уголовщиной пахнет! Что он там впаял в свою радиолу? Если у всего института крыша поехала, наверняка что-то запрещённое!

— Пишите, Маргарита Капитоновна, пишите! — с притворным добродушием закивал Молодцов. Затем перевёл взгляд на побледневшего Тролева и приглашающе кивнул ему. — Всё как есть пишите. В подробностях. Пусть радиолу разберут, проверят, что и как. Тогда и поговорим.

Через полчаса Молодцову принесли жалобу, и она была сформулирована таким хитрым манером, что ему пришлось подписать бумагу. Впрочем, к этому моменту он разузнал у Тролева подробности о внесённых в радиолу улучшениях и успокоился. Тот напомнил, что получил премию, за исследование природных зон, благоприятно влияющих на психику человека. И также за то, что сумел зафиксировать, а позже и воссоздать несколько видов излучений. Позже он проверил на себе и близких их действие, рассортировал по типу влияния и соединил с треками. Наконец, внёс конструктивные изменения в радиолу и превратил старенький «Урал» в мощнейший цифровой бумбокс с огромной музыкальной библиотекой. Прокручивая верньер, пользователь не ловит радиостанцию, а переходит по разделам и заряжается положительными эмоциями. Умиротворение, радость, энергия, сожаление…

Выпроводив подчинённого, Молодцов некоторое время гипнотизировал не-Урал пристальным взглядом. Затем поднялся, подошёл к двери и, удостоверившись, что сотрудники разошлись, позвонил внучке. Трубку она взяла сразу. Как большинство современных детей, пятнадцатилетняя Маруся не расставалась со смартфоном и не отвечала лишь в тех случаях, если не хотела говорить с абонентом. Слава богу, он никогда не попадал в её теневой бан.

— Маруся, — заговорил Молодцов, предварительно убедившись, что взрослых рядом с внучкой нет. — Если поможешь мне в одном деле, проси почти всё что угодно.

— Ого! — обрадовалась девочка. — А что надо делать?

— Фотографии получила от меня?

— С таким огромным ящиком? Почти как у тебя в комнате? Получила.

— Чудесно. Тогда слушай внимательно…

…Маруся явилась в институт через три часа, когда на улице уже совсем стемнело. Предупредила звонком, подождала, пока Молодцов выйдет отвлекать охранника, и прокралась в здание вместе с долговязым подростком, который волочил на спине огромный баул. Страхуя внучку, он дотошно копался в журнале дежурного и выискивал небрежности. Нашёл несколько помарок и неточностей, вырвал листы и посадил переписывать. Пока бедолага корпел над бумагами, незаметно поколдовал над камерами наблюдений. Наконец, убедившись, что его подельники покинули территорию, попрощался с вахтером и вернулся в кабинет.

«Урал» расположился на столе, красуясь разрисованными лаком боками. Маруся постаралась на славу: подделку было почти не отличить от оригинала. Конечно, экспертов такая хитрость не обманет, но ему это и не надо. Главное — сберечь радиолу до официальных анализов. А то с пылу с жару все герои: шашки наголо и поскакали. А потом, дел наворотив, лишь хвосты понуро жмут к заду. Он и сам хорош. Если бы не Тролевский «презент», ни за что бы не разглядел, что с ума сходит из-за ревности к успехам молодого коллеги.

Молодцов тяжко вздохнул, вспоминая обещание внучке, и набрал номер.

— Чего, деда?

— Это что ещё за… — он запнулся, подбирая хлёсткое слово. — … что за поц вместе с тобой был?

— Поц? Ну у тебя и сленг! Это Костик, мой друг.

— Ага. Друг, значит?

— Друг, друг! Я тебе не вьюковая лошадь, чтобы такой ящик сама тащить!

— Маруся! Вьючная! Лошадь — вьючная!

— Всё, дед! — торжествующе припечатала Маруся. — Помнишь, что обещал? Не душни!

— Прости, вылетело. — повинился Молодцов. Помолчал и с надеждой добавил: — Может, передумаешь? Что-нибудь другое попросишь?

— Нет! И не уговаривай!

Наконец-то Молодцов засобирался домой. Вызвал такси, дождался, пока придёт сообщение, и закрыл кабинет. Выйдя за ворота, отыскал глазами жёлтое авто, припаркованное на противоположной стороне, и двинулся через дорогу. Фонари светили тускло. Он уже прошёл мимо сидящей на скамейки женщины, не рассмотрев её лица, когда та неожиданно окликнула его в спину:

— Фёдор Петрович!

Молодцов вздрогнул и обернулся к поднимающейся с лавки Ясновой:

— Василиса Кузьминична! Вы почему до сих пор не дома?

— Переживаю я, — кротко ответствовала та, подходя ближе и глядя ему в лицо лукавыми глазами. — Неужели, думаю, Фёдор Петрович не сообразит, как сохранить такую дорогую вещь? Ведь пока Олежкино изобретение не одобрили по всем правилам, оно и правда незаконное. Заберут, разберут… Испортят такую вещь! И всё — когда ещё он по новой смонтирует! Он мне сказал — несколько месяцев с этими излучениями мудрил, всё не получалось…Зафиксировать их. Слава богу, вы все хорошо придумали. С внучкой.

— Василиса Кузьминична! — воскликнул Молодцов, не зная, плакать ему или смеяться. — Вы что же, шантажируете меня? Поверьте, я не себе радиолу забрал. Есть у меня догадка, что при нынешнем раскладе радиолу просто не довезут до экспертизы. Хочу шум поднять погромче. Журналистов привлечь и посмотреть, что из этого выйдет.

— Шантажирую! — женщина обиделась, и, кажется, по-настоящему. — Бог с вами! Дружить я с вами набиваюсь, что непонятного? Всё равно приёмник пока у вас будет. Думаете, охота снова мучиться от бессонницы?

— Вот оно что, — он растерялся. — Да я бы приглашал вас в гости хоть каждый день. Но у меня жена… ревнует. Молодая, седьмой десяток только пошёл.

— Ой, вот об этом вы не переживайте. С ней я договорюсь.

----------------------------------------

[1] РАЗ — Российская академия здравоохранения

Если улыбнулись — поставьте рассказу лайк. Осталось теплое послевкусие в душе — комментарий. Можно просто «Спасибо!» Поверьте, вам зачтется. Да и автору приятно😊