Розы для Черубины

«Розы для Черубины»

Драма в двух действиях

Действующие лица:

Елизавета Дмитриева (Лиза)

Елизавета Кузьминичне, мать Лизы

Максимилиан Волошин - поэт, критик, художник

Николай Гумилев - поэт, критик

Сергей Маковский (papa Mako) – главный редактор журнала «Аполлон»

Михаил Кузьмин – поэт

Алексей Толстой (Алихан, Граф) – писатель

Лидия Брюллова – подруга Елизаветы, секретарь редакции журнала

Вячеслав Иванов – поэт

Иоганнес фон Гюнтер (Ганс), 22 года -- переводчик,сотрудник журнала

Черубина де Габриак

Призрак Антонины, сестры Лизы

Призрак мужа Антонины

Габриак

Призрак отца Елизаветы Дмитриевой

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Сцена первая

Темная сцена. Звучит музыка Баха, сначала очень тихо, потом немного громче. Звучат стихи.

В слепые ночи новолунья,

Глухой тревогою полна,

Завороженная колдунья,

Стою у темного окна.

Стеклом удвоенные свечи

И предо мною, и за мной,

И облик комнаты иной

Грозит возможностями встречи.

В темно-зеленых зеркалах

Обледенелых ветхих окон

Не мой, а чей-то бледный локон

Чуть отражен, и смутный страх

Мне сердце алой нитью вяжет.

Что, если дальняя гроза

В стекле мне близкий лик покажет

И отразит ее глаза?

Теперь можно различить в центре что-то похожее на большой кокон. Он начинает двигаться в такт музыке, и оказывается фигурой обнаженной девушки, которая медленно распрямляется, поднимает голову и встает.Она поднимает с пола какую-то одежду и пытается рассмотреть ее, но брезгливо отбрасывает.

ДЕВУШКА. Как холодно! Но надеть это тряпье я не могу. Где я?И кто я? Что я тут делаю?

В полутьме проявляется стол и сидящая за ним ЛИЗА, она встает и подходит к девушке, внимательно смотрит на нее.

ЛИЗА. Пусть это будет сон, а ты – мое виденье. Мое создание.Мое дитя, мой двойник, моя надежда.

ДЕВУШКА. Это мое имя – Надежда? Нет, оно мне не подходит. И вы не кажетесь матерью, скорее сестра? И… нет ли у вас другого, что я могла бы надеть?

ЛИЗА. Тебе не нравится мое платье?

ДЕВУШКА. Вы называете этот балахон платьем? Хотите, чтобы я выглядела как вы?

ЛИЗА. Завтра попрошу Макса купить тебе другой наряд. Или пусть Лида Брюллова найдет что-нибудь. У нее полный гардероб, век не сносить. А пока, не обессудь, что у меня богатых нарядов нет.Для таких, как я, одежда не главное. Я слишком бедная, чтобы придавать этому хоть какое-то значение.

Девушка нехотя надевает просторное платье. В комнате становится немного светлее. Проявляется зеркало, к которому девушка подходит, разглядывая себя.

ДЕВУШКА. Так кто я такая, скажете, наконец? Как меня зовут?

ЛИЗА. Ты – Черубина де Габриак. Это пока все, что я о тебе знаю.

ЧЕРУБИНА. Вот черт! Ну и имечко!

ЛИЗА. Точно! Габриак это твой покровитель. А я – твоя … ну, не мать, конечно, но это я тебя породила. Не удивляйся и слушай. Ты рождена из стихов, из союза двух любящих сердец, двух друзей.

ЧЕРУБИНА. Вижу пока только одно сердце, и не слышу стихов. Если стихи – моя стихия, то пусть они прозвучат.

ЛИЗА. Сейчас, погоди.

Лиза роется в бумагах на столе. Черубина бродит по комнате, рассматривая обстановку. Потом садится в кресло, мечтательно запрокидывая голову. Музыка усиливается. Лиза читает стихотворение по бумажке.

В овальном зеркале твой вижу бледный лик.

С висков опущены каштановые кудри,

Они как будто в золотистой пудре.

И на плече чернеет кровь гвоздик.

Искривлены уста усмешкой тонкой,

Как гибкий лук, изогнут алый рот;

Глаза опущены. К твоей красе идет

И голос медленный, таинственно-незвонкий,

И набожность кощунственных речей,

И едкость дерзкая колючего упрека,

И все возможности соблазна и порока,

И все сияния мистических свечей.

Нет для других путей в твоем примере,

Нет для других ключа к твоей тоске, —

Я семь шипов сочла в твоем венке,

Моя сестра в Христе и в Люцифере.

Гремит гром, в комнате становится темно. Спустя короткое время слабое освещение восстанавливается. Черубина встает. Она – темная шатенка, на голове у нее – венок из гвоздик, а вместо балахона - изящное платье стального цвета.

ЛИЗА. Теперь ты идеальна.

Черубина смотрит на свои руки, на платье, на пряди медных волос.

ЧЕРУБИНА. Я и вправду такая? Как ты это сделала? Ты что, колдунья?

ЛИЗА( запинаясь). Д-да, это я сделала.Я могу, могу! Прав был мой учитель, я многое могу.

ЧЕРУБИНА. Каким образом? Я тоже хочу совершать превращения.

ЛИЗА. Прошу тебя, не торопись. Пока что у нас другая задача. И если ты поможешь мне, то я отпущу тебя в мирпо-настоящему. ( в сторону) Надеюсь, это у меня получится.

ЧЕРУБИНА. А разве я не могу просто взять и уйти? Зажить своей жизнью?

ЛИЗА. Можешь, но тогда я просто сожгу этот листок, и ты исчезнешь. И никогда больше не появишься в этом мире, слышишь, никогда!

ЧЕРУБИНА. За право остаться живой… чего ты хочешь от меня? Что я должна сделать? Я же ничего не знаю, ничего не умею. Все, что у меня есть – это тело, это странное имя, да еще это платье. Откуда оно взялось?

ЛИЗА. Мои стихи уже дали тебе все то, что ты перечислила. Немного, согласна. Но вот это перо, оно сделает тебе биографию.

ЧЕРУБИНА. Ты будешь сочинять стихи, которые исполнятся, верно я поняла?

ЛИЗА.Стихи ты попробуешь писать ты сама, я слишком больна сейчас.

ЧЕРУБИНА. Тебе сколько лет, что ты так слаба? Хотя мне кажется, я ненамного тебя здоровее.У нас обеих, кажется, чахотка? Только мне ее, вроде бы, залечили в Италии. А ты почему не смогла выздороветь?

ЛИЗА. Я лечилась в финском курорте , была в санатории, но видишь ли, у меня костный туберкулез, он трудно поддается лечению, я иногда хромаю, а в детстве даже слепла. Несколько лет была к корсете, лежала в постели.

ЧЕРУБИНА. Тебе было очень скучно?

ЛИЗА. О, нет! Я много читала, и был один человек… мы много разговаривали… но это уже другое.

Смутившись, начинает копаться в листках бумаги.Черубина пристально за ней наблюдает.Лиза, справившись с волнением,берет в руки тетрадку со стихами.

ЛИЗА. Вот, послушай мои стихи.

ЧЕРУБИНА (встревоженно). Твои стихи сулят мне перемены?

ЛИЗА. Гораций вдохновлен дыханием камены. А мы с тобой стихами говорим!

ЧЕРУБИНА. И нечто новое при том творим. И пусть скорей свершатся перемены!

ЛИЗА. Вот ты уже начала сочинять сама. Правда, господин Брюсов отметил бы слабость и некоторую, прости, корявость стиля, но ты же только что взялась за это занятие.А тебе предстоит сочинять стихи, в которых ты предстанешь загадочной Черубиной де Габриак, скажем, католичкой, у которой свои обстоятельства… Ты понимаешь меня, Черубина?

ЧЕРУБИНА. Было бы трудно не понять. Я все сделаю, только не убивай меня. Обещаешь?

ЛИЗА. Обещаю. Это наш с тобой договор. А сейчас уходи. Тебя никто не должен видеть.

Черубина заходит за зеркало. Лиза подходит к зеркалу, водит по стеклу руками. Потом отступает на шаг, так же пристально глядя на свое отражение.

Ты в зеркало смотри,

Смотри, не отрываясь,

Там не твои черты,

Там в зеркале живая,

Другая ты.

…Молчи, не говори…

Смотри, смотри,

частицы зла и страха,

Сверкающая ложь

Твой образ создали из праха,

И ты живешь.

Здесь только ложь,

здесь только призрак плоти,

На миг зажжет алмазы в водомете

Случайный луч…Любовь.

Лиза набрасывает на стекло ажурнуювязаную шаль. Отходит, не замечая, что рука Черубины, протянутая из-за зеркала, утягивает шаль. Черубина выглядывает, смотрит на Лизу. Лиза в волнении ходит по комнате.

ЛИЗА. Итак, игра началась. Что будет, никому не ведомо. Но Макс прав, тысячу раз прав, этим снобам из Аполлона, готовым носить фраки на работе, коли того требует Маковский, нужны женщины не моего порядка. Им подавайте утонченных дам, благоухающих духами, а не скромных учительниц вроде меня. Господин Маковский меня в упор не замечает, хотя я порой из редакции ухожу так поздно, чтоесли бы не Макс или Николай, которые поочередно меня провожают, да еще этотзабавный Ганс, с которым все на короткой ноге… кстати, откуда он возник? Гумми привел его, очарованный этим юношей настолько, что забыл свое гордое величие. Гюнтер первый оценил мои стихи, этим тронул и меня. Чем-то он похож на нашего с Максом Габриаха, этого чертика. А Маковский, этот щеголь, уподобился Церберу, стерегущему вход в святая святых поэзии, от женщин. Но против моей Черубины устоит ли он? Я знаю, мои стихи несовершенны, мне еще многому нужно учиться, но она, моя двойница, так красива, так обольстительна, что красота вытеснит критику. И тогда мы посмеемся над ним, я и Максимилиан, стихикоторого Сергей Константинович тоже не желает печатать.

Лиза садится к столу, включает настольную лампу. Пишет на клочке бумаги. Читает.

ЛИЗА. Итак, список: докончить перевод,раздобыть хорошей бумаги и конвертов, и сделать подборку стихов Черубины. Но я устала.Как хочется спать! Уснуть и видеть сны…

Гасит лампу, встает, идет к углу, отодвигает полог, за которым оказывается кровать, ложится.

Засыпая, бормочет:

Мама, не плачь, Антонина на небе, там ее ребенок,и там ее муж. Мама, да, я смеялась, когда они все умерли. Но смерть – это так весело, мама! А они стали некрасивые, у нее тело стало черное, а у него пуля разнесла лицо.

Из тьмы возникает Антонина, покойная сестра Лизы. Она садится на кровать, Лиза с испугом приподнимается.

ЛИЗА. Тоня, зачем ты пришла?

АНТОНИНА. Ты вызвала меня. Зачем?

ЛИЗА. Я этого не хотела. Просто так получается, в последнее время, что мои призраки оживают.

АНТОНИНА. Отпусти меня, я перед тобой не виновата.

ЛИЗА. Разве? А кто в детстве ломал моих фарфоровых кукол? Кто мучил меня? Ты и наш брат. А я, ваша младшая сестра, вам так верила и во всем подыгрывала, о чем бы вы ни просили, уступала. А теперь твой ребенок – как та кукла, которую ты разбила, и сама ты – как тот щенок, которого мы бросили в огонь.

АНТОНИНА. Ты это хотела мне сказать? Так вот почему тебе было весело, когда я умерла?

Но чем мой муж виноват?

ЛИЗА. Я его не убивала, он сам стрелялся, так тебя любил безмерно, а тут мама его обвинила в твоей гибели. Он пил шампанское и улыбался, а потом выстрел и кровь. Он правильно сделал, а то я боялась, что останется жив. Мы смеялись, было забавно, да.

АНТОНИНА. Ты мне омерзительна, сестра.

ЛИЗА. Уходи и не возвращайся. Я все сказала.

АНТОНИНА. Настанет день, когда и ты потеряешь всех, кого любишь. А ведь ты любишь, и не одного, а сразу двоих.Назвать тебе их имена?

ЛИЗА. Нет!

АНТОНИНА, (удаляясь): Максимилиан Волошин, твой фавн, ради которого ты бросила Гумилева, немец какой-то Ганс, но это пустяки, несерьезно. Тебе не надоело охотиться на мужчин? Ты хочешь доказать самой себе, что ты, хромая дурнушка, можешь заполучить любого мужчину?

ЛИЗА. Что в этом зазорного? Да, я знаю, чем их взять. Для каждого свое зелье есть. А ты была красавица, и умерла, и мужа за собой увела. И ребенка не сохранила. Когда мама тащила его трупик из твоего живота… когда она, наша мать - акушерка, вместо больницы отправила тебя на тот свет, потому что внесла инфекцию, ты думала о красоте?

АНТОНИНА. Жаль, что я тебя в детстве не утопила в той бадье на даче. А мне хотелось это сделать, но брат отговорил.

ЛИЗА. За это ему наградой будет долгая жизнь, а тебя Бог наказал.

АНТОНИНА. Не Бог, а твое колдовское слово. Но знай, и ты будешь наказана. От тебя все сбегут,кроме нелюбимого. Прощай, сестра. Встретимся лет через двадцать.

ЛИЗА. Не смей ко мне являться, слышишь? Тебе не свести меня с ума.

АНТОНИНА. Ты уже безумна, дочь моей матери.

Призрак Антонины исчезает.

ЛИЗА. Боже мой, ко мне пришла моя мертвая сестра! Надо успокоиться. Надо собраться. Она ушла. Зачем являлась? Свести с ума уже безумную – невозможно. А я безумна, вижу призраков. Но мне страшно чего-то другого. Чего? Одиночества? Предательства? Одна я буду никогда. Не надо бояться, пусть боится и страдает мое создание, так меня научили. Сотвори себе двойника и пусть он страдает. Только не бойся, не бойся ничего.

Будет всегда море биться о берег, как бьются люди, не в силах понять друг друга. Будут светить звезды, зреть виноград, и светить солнце. Наступит день, и придут новые стихи, новые победы.Рифмы явятся, как покорные слуги китайского императора, и слова станут ручными, как прирученные голуби. И все будет хорошо, и страхи уйдут. Так будет.

Лиза ложится. В тишине слышен частый стук ее сердца, который постепенно сменяется более спокойным ритмом.

Занавес.

Сцена вторая

Редакция журнала «Аполлон». В приемной сидят: Н. Гумилев, А. Толстой, М. Кузмин. Толстой читает «Биржевые ведомости», Гумилев рассеянно смотрит в окно. Кузмин торопливо что-то пишет в блокноте.

ГУМИЛЕВ. Уважаемый собрат по перу, опять ловите вдохновение?

КУЗМИН (рассеянно). Да, да. Вам ли не знать, как оно капризно. Упустишь момент, и нет его. Улетело, а с ним и мысль оперенная.

ТОЛСТОЙ. Какая хорошая метафора! И верная! Я так и представил себе: Пегас улетающий, а на спине у него ваша мысль, как амазонка.Вам нравится, Николай Степанович, это сравнение?

ГУМИЛЕВ. Я нахожу его чисто индивидуальным. Мне лично представилось сравнение с женщиной, они ведь такие же – упустишь момент, когда она открыта, и вдруг опять – словно не было шанса завоевать ее. Простите, меня ждет папа Мако.

Гумилев уходит в кабинет Маковского. Толстой улыбается. Кузмин морщится.

КУЗМИН. Он сбил меня с ритма. Нет, не он, а вы, Алексей. Чему вы улыбаетесь?

Входит Ганс Гюнтер, он широко разводит руками в знак приветствия, снимает цилиндр и аккуратно пристраивает головной убор на вешалку.

ТОЛСТОЙ. Меня позабавило сравнение Гумилевского вдохновения с женщиной.

КУЗМИН. Его можно понять. Он ни о чем другом кроме неудачи на любовном фронте не может думать.

ГЮНТЕР (оживленно). Кто? Господин Гумилев? Не мудрено, так, кажется, принято выражаться? О, этот русский язык, в нем столько идиом! Говорят, Горенко опять отказала Николаю, чуть ли не в десятый раз. Это странно для меня, господа. Николай Степанович…

ТОЛСТОЙ. Господа, давайте не будем перемывать косточки нашему несчастному другу, это не комильфо. Скажите лучше, друг мой Михаил, что вы сейчас пишете?

КУЗМИН. Назову стихи так: Успение. Они о Пресвятой Богородице.

Гюнтер многозначительно приподнимает брови.

ГЮНТЕР. Ваше многообразие сведет меня с ума. Впрочем, не поймите меня превратно.Я схожу с ума только от самых красивых женщин.Хотя они так жестоки. Вот недавно фрау Лидия Брюллова в башне нашего друга, разнося чай, вонзила в меня стрелу Амура, а сама этого факта даже не заметила.

КУЗМИН. Пошли бы проводить, нашелся бы повод намекнуть, чтоб вытащила стрелу.

ГЮНТЕР ( с досадой). Случая не представилось. Как назло, вцепилась в меня ее подруга, как бишь ее… она переводами с французского занимается… серая мышка такая, но с распахнутыми глазами, как у ребенка.

ТОЛСТОЙ (с интересом). Лиза Дмитриева?

ГЮНТЕР. Да, кажется. Мне пришлось ее провожать. Хотя она тоже поэт, но я вас умоляю, разве женщина и поэзия вещи совместимые?

ТОЛСТОЙ (задумчиво). Не скажите. Дамы взялись за это занятие всерьез. Да и пора уже, эмансипация идет полным ходом. А что касаемо Лизы, то тут вы не правы, в ней есть потенциал, и наставник у нее хороший имеется.

Гумилев выходит из кабинета Маковского.

ГЮНТЕР. Наставник у Дмитриевой? Это кто же, позвольте полюбопытствовать?

Гумилев замирает, прислушиваясь. Но все молчат.

ГУМИЛЕВ. О ком речь, господа? О Елизавете Дмитриевой? Если да, то прошу при мне это имя не упоминать.

Гумилев выходит, хлопнув дверью.

ГЮНТЕР. Граф, какая муха укусила нашего конкистадора? Может, муха цеце? Говорят, они водятся в Африке.

Из своего кабинета выходит Маковский.

МАКОВСКИЙ. Приветствую вас, господа. Михаил Алексеевич, вы к нам по делу? Я буду рад, если так.

КУЗМИН. Шел мимо, потерялся карандаш, и вот я здесь, к друзьям зашел разжиться. Но ухожу уже, мне надо торопиться.

ГЮНТЕР ( с восторгом). Вот истинный поэт! Без рифмы никуда!

МАКОВСКИЙ. А у меня есть новость, господа! Мишель,вам тоже будет интересно. Недавно мной получено письмо, от некой дамы, некой неизвестной.

КУЗМИН. И чем же знаменательно оно?

МАКОВСКИЙ. Очарования послание полно. И ароматом тайны, милый друг, какого не увидишь у подруг поэта или даже музыканта. А чувств регистр – подобие бельканто. Вы музыкант, Мишель, и вы поете, и как никто другой, один меня поймете.

ТОЛСТОЙ. Прошу мое невежество простить, нельзя ли поточнее отразить, что именно вас потрясло в письме? Но вижу я, оно у вас в руке.

Маковский молча перечитывает послание, остальные с любопытством смотрят на него. Пауза.

МАКОВСКИЙ. А кстати, где Николай Степанович?

ТОЛСТОЙ. Сбежал, дабы не дать волю гневу.

МАКОВСКИЙ. Да, я предложил ему напечатать в ближайшем номере нашего журнала стихи, присланные мне в этом конверте. Кажется, моя идея ему не понравилась. Но ничего, остынет, согласится. Он просто стал женоненавистник какой-то. Но наш журнал открыт для женщин, они увеличивают наши тиражи, так что с ними надо считаться.

ГЮНТЕР. Какой интересный конверт, с гербом.

МАКОВСКИЙ. А стихи какие! Вот, послушайте, господа.

С моею царственной мечтой

Одна брожу по всей вселенной,

С моим презреньем к жизни тленной,

С моею горькой красотой.

Царицей призрачного трона

Меня поставила судьба...

Венчает гордый выгиб лба

Червонных кос моих корона.

Но спят в угаснувших веках

Все те, кто были бы любимы,

Как я, печалию томимы,

Как я, одни в своих мечтах.

И я умру в степях чужбины,

Не разомкну заклятый круг.

К чему так нежны кисти рук,

Так тонко имя Черубины?

И стихов достаточно, хватит на подборку. Я думаю поместить их во втором номере. Вам не нравятся такие стихи, граф?

ТОЛСТОЙ. Я их где-то слышал. Впрочем, нет. Мне показалось. Так кто автор?

МАКОВСКИЙ. Некая Черубина де Габриак. Очень экзотичное имя. Кстати, обещает мне позвонить.

КУЗМИН. А это не мисти…

ТОЛСТОЙ (резко перебивает его). Мистицизм, вы правы, Михаил Алексеевич. Кому как не вам понимать, что это такое. А вот теперь вы у нас не один поэт-мистик, не одна звезда ночного небосклона, так сказать.

КУЗМИН, ошарашенный напором, начинает понимать, чего хочет Толстой.

КУЗМИН. Да-да, я не один такой. Во мне столько кровей намешано, что поневоле станешь мистиком, пророком, и кем только не станешь. Но я прошу прощения, господа, мне нужно идти. Сергей Константинович, мое почтение. Алексей Николаевич, до встречи на Башне. Будет Волошин, приходите непременно.

ГЮНТЕР. Я с вами, Мишель. Прощайте, господа.

Уходят.

МАКОВСКИЙ. Волошин то, Волошин сё. И что он у Иванова в Башне делает, этот поэт с домом в Коктебеле, с талантом художника? Право, по его внешности не скажешь, что это обладатель столь многочисленных даров судьбы. Надо будет заказать ему статью об этой Черубине.

ТОЛСТОЙ (с удивлением). Волошину? О Черубине?

МАКОВСКИЙ. Ну, не Анненского же просить, он у нас и без того в каждом номере будет. Надо и другим дать поработать. А вы, говорят, гостили в Коктебеле? И как оно там у него устроено?

ТОЛСТОЙ. Устроено великолепно, домов два, второй для его матери, к ней подселяют гостей, когда в основном доме мест не хватает. Большая библиотека,море близко. Скучно не бывает. Но мне там не писалось, хотя для писателя любое общение – это сбор материала. Потом выплывает накопленное – наблюдения, характеры, поступки. Иногда услышишь то, что для твоих ушей не предназначалось.

МАКОВСКИЙ. Алексей Николаевич, простите, мне нужно работать.

ТОЛСТОЙ. Да-да, конечно.

Маковский скрывается в своем кабинете. Толстой поднимается, ходит по приемной, о чем-то думая.

ТОЛСТОЙ. Так вот оно что! Верно Михаил схватил – это мистификация. Я слышал эти стихи в Коктебеле. Их сочиняла Лиза Дмитриева, она лежала на ковре, рядом, кажется, был Макс, они обсуждали стихотворение и она исправляла некоторые выражения. Ай да Макс! Нашел ученицу себе! А ведь там она бросила нашего Гумми, хотя приехали они вместе, на одном поезде. Но Волошин оказался ей ближе по духу, чем горделивый Николай Степанович. Хотя, ничего удивительного. Гумилев влюблен в Аню Горенко, но не пропустит ни одной женщины при этом. А они ведь полная противоположность одна другой: Анна и Елизавета. Одна под стать Гумилеву, другая похожа на ребенка, и этим пленяет. Но потерять любовницу таким образом для него был настоящий удар. Вот отчего он вне себя. И это он еще не знает, кто прячется под экзотическим именем. Зачем они затеяли эту игру? Лиза и сама неплохо пишет. Хотя теперь Гумми не даст ходу ни ее переводам, ни стихам. Его влияние на папу Мако слишком сильное. Боже, чем все закончится – страшно подумать.

Занавес

Сцена третья

«Башня» Вяч. Иванова. Большая гостиная. Входят Лидия Брюллова и Елизавета Дмитриева. В руках у Лидии букет цветов, она ставит цветы в вазу, отходит, любуясь. Лиза садится на стул в углу комнаты.

ЛИДИЯ. Лиза, что ты в уголке прячешься? Садись к столу.

ЛИЗА. Кто сегодня будет, не знаешь?

ЛИДИЯ. Я звонила Вячеславу, он сказал, что Гумилев не придет, он пишет новую поэму. Но мы-то понимаем, что у него депрессия. А знаешь, почему? Та, которую он любит, отказала ему.

Лидия продолжает поправлять букет.

ЛИЗА (потрясенно). А что, об этом все уже знают? Но я никому не говорила.

ЛИДИЯ (рассеянно). Он делал предложение несколько раз.

ЛИЗА. Два раза.

ЛИДИЯ. Да нет, не менее трех раз. И даже кольцо хотел подарить, но она не взяла.

ЛИЗА. Кольцо? Он все врет. И не брак он предлагал, а любовь, даже застрелиться грозил.

ЛИДИЯ. Вот как? А ты от кого это знаешь?

ЛИЗА. Это он мне предлагал.

ЛИДИЯ. Ах, наш Гумми такой много…обещающий. Но боюсь, моя дорогая, речь не о тебе.

ЛИЗА. А о ком тогда?

ЛИДИЯ. Горенко Анна, он давно в нее влюблен. Кстати, она тоже пишет стихи.

ЛИЗА. Она красивая?

ЛИДИЯ. Чрезмерно худая, гибкая, как змея, и столь же ядовитая. Потомственная дворянка, как и мы с тобой.

ЛИЗА. А где ты ее видела? Сколько ей лет? Как бы на нее посмотреть?

ЛИДИЯ. В Петербурге ее нет, она в Киеве. Возраст – года на два нас с тобой моложе. Как они с Гумилевым познакомились, я ума не приложу. Но она ему не по зубам. А ты что так разволновалась? То, о чем ты мне так и не рассказала, но я догадываюсь, это правда? У вас роман с Николаем Степановичем?

ЛИЗА. Роман? Нет, скорее краткий эпизод, новелла с несчастливым концом. Я бросила его ради Макса, там, в Коктебеле.

ЛИДИЯ. Теперь понятно, почему Гумми тебя избегает. Он же гордец, каких мало. И такое фиаско! (Задумчиво) Знаешь, ты правильно поступила, дав ему отставку. Хотя это было жестоко. Неужели ты так вот сразу была очарована Волошиным?

ЛИЗА. Все не сразу сложилось, но потом я Николаю все сказала. И тогда на него напало страшное вдохновение, и он заперся наверху, в доме Пра. Писал своих «Капитанов».

ЛИДИЯ. Как ты могла так жестоко с ним обойтись? Вы ведь приехали вместе. А ваш роман? Когда же он случился? Вы же в Париже познакомились, насколько я помню из твоих рассказов. Почему не в городе любви началась любовь?

ЛИЗА. Там все было по-другому. Я робела, он не настаивал. А в поезде на Коктебель мы ехали к морю вместе, да-да, не осуждай меня. Он не захотел в третьем классе ехать, и купил нам два места в купе. Честно говоря, я уставала от его неутомимости, да и чувствовала себя неловко и болезненно, и поэтому старалась отвлечь его. Стихи мне очень помогали в этом. Он смеялся над моими пародиями, разбирал мои стихотворения, как сам Брюсов, у которого он учился стихосложению. Ты осуждаешь меня? Ты не будешь, если узнаешь, какие стихи он мне прислал. Вот послушай.

Это было не раз, это будет не раз

В нашей битве глухой и упорной:

Как всегда, от меня ты теперь отреклась,

Завтра, знаю, вернёшься покорной.

Но зато не дивись, мой враждующий друг,

Враг мой, схваченный тёмной любовью,

Если стоны любви будут стонами мук,

Поцелуи — окрашены кровью.

ЛИДИЯ. Это звучит грозно. Я бы тоже бежала от такого. И не мне тебя судить, я ведь тебя далеко опередила в любовной науке. А что же с Максом?

ЛИЗА. Макс тронул меня своим отношением. Он добрый, как отец, впечатлительный, как никто другой. За его грубой внешностью прячется тонкая натура. И он никого не поучает, не стремится овладеть вашей душой, подчинить вас себе, как Николай. А тот просто взбесился. Теперь то избегает меня, то делает предложение. Это изматывает. Я рада, что его сегодня здесь не будет. Кстати, где все? Или мы рано сегодня пришли?

ЛИДИЯ. В этой Башне нашего друга всем хватает места, и если кто ищет уединения, то того отыскать будет трудно. Поверь мне, здесь столько романов случилось, а Вячеслав о них даже может не знать. Правда, и у него самого рыльце в пушку.

ЛИЗА. Вера?

Лидия молча кивает.

ЛИЗА. Она же ему как дочь!

Лида прикладывает палец к губам. Входят: Вячеслав Иванов и Максимилиан Волошин.

ИВАНОВ. Вот вы где, оказывается. Лидочка, Лиза, помогите Верочке с чаем. Я вас провожу.

ЛИЗА. Идите, я буду скоро.

Иванов и Лидия выходят. Волошин обнимает Лизу.

ВОЛОШИН. Лиза…

ЛИЗА. Здравствуй, Макс. Рада, что ты пришел. Сколько дней мы не виделись?

ВОЛОШИН. Маковский заказал мне статью про Черубину, сегодня. А стихи будут в этом же номере.

ЛИЗА. У нас получилось! Макс, я так рада! Так ему понравились стихи Черубины? Что он говорит?

ВОЛОШИН. Признает оригинальность автора, это раз. Отмечает … ммм… некоторую неумелость стиля. Красивостей, говорит, много. Но! Необычность темы, а самое главное – его привлекла сама Черубина, ее таинственность. Я говорил тебе, что писать письмо не стоило, можно было ограничиться стихами.

ЛИЗА. Макс, неужели ты не понимаешь, что этого человека одними стихами не проймешь. Ему нужна история, и он ее получит. И образ.

ВОЛОШИН ( с тревогой). Что ты еще надумала? Ты одним надушенным конвертом, да бумагой с гербом уже свела этого эстета с ума.

ЛИЗА. А мы еще добавим к последующим письмам каких-нибудь цветочков, а, Макс? И побольше подробностей о ее жизни. Например, пусть там будет католический монах, исповедник, и суровый тиран-отец, и пусть она молится ночи напролет.

ВОЛОШИН. Такой ты ее видишь?

ЛИЗА. Такой я хочу ее видеть. Но она немного другая, Макс. Я не могу с ней совладать. Она начинает выходить из повиновения.

ВОЛОШИН (насторожившись). Лиза, не заигрывайся, иначе породишь то, с чем не справишься.

ЛИЗА. Поздно. Она уже действует вместо меня. Она диктует мне, как поступать, что говорить Маковскому. Но ты не тревожься, как только она перестанет писать стихи, я уничтожу ее.

ВОЛОШИН (озадаченно). Я мне казалось, это ты пишешь, я же был свидетелем этого. Вспомни, в Коктебеле, как это происходило. Лиза, ты меня пугаешь.

ЛИЗА. Не пугайся. Я шучу. Пойдем пить чай, а то они подумают про нас что-нибудь неподходящее.

Уходят.

Гостиная постепенно темнеет, только из окна падает свет луны. Звучит музыка, и от стены отделается женский силуэт. Это Черубина, она танцует страстный танец, то двигаясь быстро, то замирая. Музыка смолкает, Черубина останавливается.

ЧЕРУБИНА. Я пришла из глубины Земли, из вод моря. Я отразилась в глазах той, которая освободила меня. Ее судьба – почти моя судьба. У нее была тайна детства, и она есть у меня. У нее жестокие брат и сестра – у меня суровый отец. Мы две стороны одного зеркала. Я гляжу на нее из глубины, и читаю ее мысли. Она думает, что сочинила Черубину вместе с этим фавном, который любит ее, но это они – мои игрушки. Елизавета будет писать то, что я ей надиктую. Я стану ей нужной, и она не посмеет убить меня.

Занавес.

Сцена четвертая.

Редакция «Аполлона». Сидят: А. Толстой, М. Волошин, М. Кузмин (что-то пишет в блокноте) Вяч. Иванов (читает журнал).

ВОЛОШИН – Иванову: Поздравляю с публикацией ваших стихов, Вячеслав Иванович.

ИВАНОВ. Спасибо, Максимилиан. А я вас со статьей, вы прекрасный критик и художник. Ваша акварель очень понравилась Вере, я отдал ей. Но по поводу моих стихов, вынужден отметить, что публикация Черубины де Габриак затмила мою, как луна затмевает солнце. Все просто с ума посходили, гимназистки их переписывают, и все только про эту таинственную незнакомку и говорят. А ваша статья, мой друг, буквально подлила масла в костер. А вы что скажете, Алексей Николаевич? Как вы находите сии произведения женского пера?

ТОЛСТОЙ. От критики в адрес красивой женщины… (кашляет) я воздержусь.

Толстой разводит руками. Смотрит на Волошина. Тот с невозмутимым видом ищет что-то в карманах, но не находит.

ИВАНОВ. Ну, как знаете. А все-таки женская поэзия – нечто необычное, согласитесь со мной, господа. И воздействует как-то необычно. По правде говоря, эта Черубина сводит с ума и нашего Сергея Константиновича.Как вы думаете, где наш редактор сейчас?

КУЗМИН. Откуда же нам знать.

ИВАНОВ. Она назначила ему свидание, господа! И где, как вы думаете? В Александрийском театре!

КУЗМИН. И кажется, не в первый раз, и без результата? Он говорил третьего дня, что они встретятся на Островах, а там было гулянье, и он ее не нашел.

ВОЛОШИН. Ему не вредны такие прогулки? Он недавно болел, кажется?

ИВАНОВ. Ваше недоверие может задеть, Максимилиан. Вся редакция интересуется этой недоступной красавицей, а вы один холодны, как лед. В чем причина вашей холодности? Может быть, вы что-то знаете, чего мы не знаем?

Входит Гумилев.

ГУМИЛЕВ. Господа, добрый вечер. Папа Мако у себя?

ТОЛСТОЙ. Уехал на свидание с Черубиной, и вот задерживается. Наверное, пригласил ее в ресторан или покататься.

ГУМИЛЕВ. Думаете? Интересно, откуда у вас столь небогатая фантазия, как можно провести время с едва знакомой дамой? Неужели вы полагаете, что она согласится на рандеву, пусть даже с таким красавцем, как наш папа Мако?

ВОЛОШИН. А как же. Одни усы чего стоят.

ТОЛСТОЙ. Господа, попрошу не уподобляться кумушкам из Виндзора или досужим журналистам, которые тоже за нашей поэтессой готовы гоняться по всему Петербургу. Сергей Константинович заслуживает нашего понимания и уважения. Он создал нашего Аполлона, сам работает даже ночами, а мы всего лишь пишем статьи и рассказы. И стихи, как Николай Степанович и Максимилиан. А что это вы таким франтом, Николай Степанович? Тоже на свидание собрались?

ГУМИЛЕВ. Я рассчитывал, что госпожа Габриак осчастливит нас визитом, но, видимо, ошибся. Ах, как мне хочется самому дотронуться до ее бронзовых кудрей! Поцеловать ее тонкую руку, прильнув к ней губами! Вдохнуть волнующий аромат ее духов…

ВОЛОШИН. И попросить автограф, дабы взбесить всех остальных желающих то же самое сделать.

ГУМИЛЕВ. Я вас попрошу придержать запас иронии для более подходящего повода, Макс.

КУЗМИН. Друзья мои, не ссорьтесь. Никто этой Черубины в глаза не видел, и не увидит, я полагаю. Стоит ли она мужской дружбы?

ВОЛОШИН. А мы не ссоримся, правда ведь, Николай Степанович?

ГУМИЛЕВ. Отнюдь. Но вы, Мишель, кое-чего не знаете. Дело в том, что Маковский затеял настоящую интригу. Он поклялся найти ее, эту сильфиду.

А. ТОЛСТОЙ и ВЯЧ. ИВАНОВ (в один голос) Как?

ГУМИЛЕВ. Для начала он пытался узнать, куда высылать гонорар за стихи, но она сказала, что эта такая мелочь, но пусть он вложит в конверт и пришлет до востребования. На имя ее служанки, кажется.

ИВАНОВ. Они разговаривали? А… понимаю, он все-таки узнал ее номер телефона? И как она звучит?

ГУМИЛЕВ. О-оо, у нее, он сказал, очаровательный голос, она немного грассирует, как и полагается иностранке. (вздыхает). Беседуют почти ежедневно по телефону. Она вот-вот даст ему свой адрес.

Кузмин иронически хмыкает, но ничего не говорит. Берет журнал, открывает его.

КУЗМИН. Позвольте, друзья, я прочту вам мое стихотворение, которое самым мистическим образом перекликается с темой нашего разговора.

ГУМИЛЕВ. Извольте.

КУЗМИН (читает)

Как странно в голосе твоём мой слышен голос,

Моею нежностью твои глаза горят,

И мой чернеется, густой когда-то, волос

В кудрях томительных, что делит скромный ряд.

Молчим условленно о том, что мнится раем,

Любовью связаны и дружбой к одному,

Глядим, как в зеркало, и в нем друг друга знаем,

И что-то сбудется, как быть должно тому.

ГУМИЛЕВ. Вы прекрасный декламатор. Может, и мою поэму «Капитаны» прочтете? Она в этом же номере.

КУЗМИН. Я ее уже читал, но могу перечесть, хоть она несколько длинновата для нашего импровизированного поэтического вечера.

ГУМИЛЕВ. Все равно заняться нечем.

ТОЛСТОЙ. Кажется, звонит телефон. Кто-нибудь ответит? Понятно. Пойду сам это сделаю.

Скрывается в кабинете Маковского. В приемную входят Елизавета Дмитриева и Лидия Брюллова.

ЛИЗА. Добрый вечер.

ЛИДИЯ. О, какая приятная компания. А где наш царь и бог? Где Сергей Константинович? У себя?

ТОЛСТОЙ. Нет его, ловит незнакомку. Раскинул сети по всему Петербургу.

(Встает). Прошу, Елизавета Ивановна, садитесь.

Лиза устраивается на стуле, оправляет платье. Гумилев встает, чтобы Лидия тоже села.

ЛИДИЯ. Спасибо, Николай Степанович. Я действительно немного устала. Мы были на Васильевском, потом смотрели катания на лодках. Зашли сюда, чтобы взять по номеру журнала. Маковский разрешил.

Лидия берет журнал, пролистывает его.

ЛИДИЯ. Все тут, кроме Лизы. Ну, почему Маковский не включил ее перевод?

ЛИЗА. Потому что журнал имеет свой объем, а Сергей Константинович отдал предпочтение этой, как ее… Серафине.

ИВАНОВ. Черубине, вы хотели сказать? Это его решение, а вас, Лиза, он тоже когда-то напечатает. Ой, простите, я хотел сказать, непременно когда-нибудь включит в номер. Вы же переводите с испанского?

ЛИЗА. С французского в основном.

ВОЛОШИН. Елизавета Ивановна прекрасный переводчик, она вообще многое умеет. Знает несколько языков, сама пишет стихи, а уж пародии у нее такие острые, что лучше на кончик ее пера не попадаться. Даже на вашу Черубину написала. Хотите послушать?

ГУМИЛЕВ. Не стоит, право.

Входит Маковский.

МАКОВСКИЙ. Я смотрю, у нас аншлаг. А я из театра.

ТОЛСТОЙ. Что смотрели?

МАКОВСКИЙ. Смотрел и ложи, и партер, и даже бельэтаж. Нигде ее не было.

КУЗМИН. Как, совсем?

МАКОВСКИЙ. Не совсем. Несколько дам там было, которые подходят под описание, но ни одна не взглянула в мою сторону. Она меня измучила, и если окажется, что она уехала,то я поеду за ней хоть в Париж, хоть в Мадрид. А пока извините, господа и дамы, мне нужно побыть одному.

Маковский уходит в свой кабинет. Все молча смотрят друг на друга.

ЛИЗА. Париж, Мадрид? За счет журнала?

Иванов укоризненно качает головой.

ЛИЗА. А что такого я сказала?

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Сцена первая

Комната Елизаветы. Елизавета сидит за письменным столом с книгой.

ЛИЗА. Михаил Кузмин. Так, что пишет наш друг, у которого такая сомнительная, но модная репутация? Боже мой, сколько в этом мире того, чего я не могла даже представить себе, когда болела? Прошли волнения и погромы пятого года, пришли перемены, многое стали разрешать. От всего этого впору сойти с ума. Вот Кузмин, он и старовер, и содомист, и лирик, и клирик, и музыкант. А стихи хороши.

Звучит музыка. Лиза читает вслух.

Где слог найду, чтоб описать прогулку,

Шабли во льду, поджаренную булку

И вишен спелых сладостный агат?

Далек закат, и в море слышен гулко

Плеск тел, чей жар прохладе влаги рад.

Твой нежный взор, лукавый и манящий,-

Как милый вздор комедии звенящей

Иль Мариво капризное перо.

Твой нос Пьерро и губ разрез пьянящий

Мне кружит ум, как "Свадьба Фигаро".

Дух мелочей, прелестных и воздушных,

Любви ночей, то нежащих, то душных,

Веселой легкости бездумного житья!

В комнату входит ее мать, Елизавета Кузьминична.

МАТЬ. Лиза, чем ты занимаешься все утро? Уж сегодня могла бы в церковь сходить, суббота ведь.

ЛИЗА. Но ты же там уже была, мама. А мне надо работать.

МАТЬ. Писание ты называешь работой? Лиза, за работу деньги платят.

ЛИЗА. Да, мама, это верно. Вот посмотри, я купила новые ботинки, и не на свою зарплату учительницы, а на гонорар за мои стихи.

Показывает матери новые ботинки.

МАТЬ. Хорошие какие. А что за стихи? Про что? Хотя можешь не говорить, я не любительница чтения, ты знаешь.

ЛИЗА. Да уж. Акушерка не может любить такое пустое занятие.

МАТЬ. Лиза, ты хочешь меня обидеть?

ЛИЗА. Я хочу попросить тебя не мешать, когда я работаю.

МАТЬ. Я зашла сказать, там к тебе пришел твой друг, Максимилиан. Впустить?

ЛИЗА. Конечно.

Мать уходит. Входит Волошин.

ВОЛОШИН. Радость моя, ангел мой, девочка моя. Как ты бледна сегодня!

Целует ее в щеку, держит за руку, смотрит в глаза.

ЛИЗА. Макс, я плохо сплю ночами.

ВОЛОШИН. Ты переутомилась, тебе надо в Коктебель. Я скоро уеду, буду ждать тебя там. Как только закончится курс в гимназии, приезжай.

ЛИЗА. Ах, Макс, я мечтаю о лете. Будет тепло, мы пойдем на берег, и море выбросит к нашим ногам сердоликовые камушки, а ты сделаешь мне ожерелье. И мы опять поплывем к Мертвой бухте, будем лежать на песке, вечерами пить вино, а ночами бродить по твоему дому. И я расскажу тебе все свои страшные сказки, а ты мне будешь читать свои волшебные стихи, которые меня вылечат. Я ведь больная, Макс, и не только телом, но и душой. И я все забываю, Макс, забываю, когда меня ласкают и трогают, будто кто-то закрывает любовь от моих глаз. Это стыд, наверное.

Лиза закрывает лицо ладонями.

ВОЛОШИН. Это детская травма, душа моя, травма, от которой ты только сейчас оправляешься.

ЛИЗА. О чем ты?

ВОЛОШИН. О нем, твоем демоне. Том, который взял тебя. Ты же сама мне рассказала той ночью, когда мы впервые стали одним целым, породнились душами, вспомни, какая огромная луна стояла над морем, и волны катились на берег, и ты рассказала мне эту страшную сказку...

ЛИЗА. Макс, не надо. Мне больно.

ВОЛОШИН. Ты любила его?

ЛИЗА. Как я могла? Я, закованная в корсет, лежачая больная, могла любить взрослого мужчину? Но он опутал меня серебряными нитями, как паук опутывает свою жертву, и его речи были такими гипнотическими, хоть я не понимала, о какой любви он молит, и обещала любить его. Но не смогла, рано было.

ВОЛОШИН. Но ты же написала то стихотворение.

ЛИЗА. Какое? Я много стихов написала.

ВОЛОШИН. То самое. «А мне было тринадцать лет». И еще:« Он упрекает» и «Он насмехается». Лиза, этот цикл слишком прозрачен, чтобы любящему тебя не было горько. Хотя стихи великолепные.

ЛИЗА. Ну и что? Это преломление. Тебе ли, поэту, не знать, как это бывает? Чувства преломляются в стихи.

ВОЛОШИН. Лиза, ты хочешь сказать, что Гумилев, этот негодяй… что это он был твоим первым мужчиной? И все, что ты мне тогда открыла, было неправдой, преломлением? Или это был твой жених? Как его? Васильев, инженер?

ЛИЗА. Макс, прошу тебя, успокойся. Думай, что хочешь. Ты не мой исповедник.

ВОЛОШИН. А как же наши ночные беседы в моем доме? Мне казалось, ты была беспредельно откровенна со мной. Но про того господина не все рассказала.

ЛИЗА. Знаешь ли ты, что любовь, настоящая любовь подобна безумию? Подобна бреду, огненному пожару. И если один загорелся, то другого тоже охватит пламень. Я знаю законы любви, потому что была Клеопатрой, за одну ночь с которой отдавали жизнь. Я была куртизанкой древнего Вавилона, жрицей любви по имени Таис, а теперь возродилась в этом мире, наказанная за прошлые воплощения. Тут ждет меня страдание... как искупление.

ВОЛОШИН. Так это он тебе внушил, тот друг твоей матери? Господин, имя которого ты не называешь мне? Потому что знаешь: я найду его и отомщу за то, что он вложил этот бред в твою голову.

ЛИЗА. Макс, у меня действительно был странный опыт мистического общения.Тот человек был подобен… я не смею это произнести. Но в этот мир он явился как друг моей матери, К. Он до сих пор пишет ей и спрашивает обо мне. Она меня за это ненавидит, но я привыкла. Ты доволен? Вот я вернулась, я теперь только тут, хотя мои видения не оставляют меня.

ВОЛОШИН. Я ревную тебя ко всем. Ты уже расторгла помолвку с Васильевым? Написала ему про меня, про нас с тобой, или просто отказала, не объясняя причины?

ЛИЗА. Пока нет. Он служит, и мне не хотелось наносить ему рану. Это во-первых.

ВОЛОШИН. А что во-вторых?

ЛИЗА. Я пока не выбрала между вами. Он надежный, и любит меня давно, и ему мои тайны не отвратительны.

ВОЛОШИН. Но ты согласилась стать моей женой, Лиза. Хочешь, я сам напишу этому Всеволоду? Если ты боишься ранить человека. Пойми, вы разные, зачем тебе супруг, который равнодушен к поэзии, красоте, миру искусства? Ты погибнешь с ним.

ЛИЗА. У меня было видение: когда кровь зальет землю, когда смерть выкосит полстраны, и пожары опустошат ее, и не на кого будет положиться, у меня останется он.

ВОЛОШИН. И у меня были такие предвидения, Лиза. Но это был наш с тобой безумный бред, тот, который передается от одного любящего другому. Вспомни, как это было. Разреши мне написать ему!

ЛИЗА. Что ты, Макс, не надо! Я сама сделаю это, только вот пусть закончится эта история с Черубиной. Хотя я не понимаю, как ее закончить. Знаешь, когда-то, еще в гимназии, я пыталась влюбить в себя Лидиного поклонника, немца, и стала писать ему письма, и у меня получилось очаровать его словами, написанными на бумаге. Потом мне это прискучило, и он получил сообщение о моей смерти. Бедняга так был огорчен, что прислал траурный венок. Послушай, а может, нам убить Черубину? Сообщить о ее смерти в журнале? Конечно, не сейчас, а когда стихи иссякнут.

ВОЛОШИН. Так ты прирожденный мистификатор! Теперь понятно, почему ты сочинила биографию Черубины с такой легкостью и мастерством. И водишь бедного Маковского за нос. Он от меня не отстает с жалобами на неуловимую красавицу. То в театр она его зовет, то на острова, то жалуется на болезнь. А тут, представь, сообщила, что уезжает. Хотя что я тебе говорю, Черубина – это ведь ты.

ЛИЗА. Я бы так не сказала. Но отправить ее подальше мы решили вместе, ты забыл? Макс, я устала, мне нужно прилечь. Прости, Макс.

ВОЛОШИН. Да-да, я ухожу. Но прошу тебя, ты ведь теперь почти что моя невеста, напиши Всеволоду. Я принес тебе книги и журналы, вот они. Завтра отдыхай, а в среду, надеюсь, встретимся в Башне.

ЛИЗА. Хорошо. Иди же, Макс, я должна отдохнуть.

Волошин целует ей руку и уходит. Лиза ходит по комнате. Останавливается.

ЛИЗА. Да, я написала то стихотворение.

ЛИЗА. Мне до сих пор больно и стыдно того, что он со мной делал, тот человек. Но я надеялась, что переплавила это в стихах. Но если бы я не открыла Максу ключ к ним, он бы не понял его. Ах, я так устала!

Лиза устраивается поудобнее, засыпает. В комнате темнеет. Из-за зеркала выходит Черубина, она в темном платье. Звучит испанская музыка. Черубина пишет что-то на листке бумаги, задумчиво изредка поглядывая вверх, как пишут стихи. Потом выходит, оглянувшись на спящую Елизавету.

Внезапно Лиза резко садится на кровати. Потом встает и начинает расхаживать по комнате.

ЛИЗА. Какой страшный сон! Мне снилось, что у меня хотят отобрать душу. Зря я не пошла в церковь с матерью. Надо бы покаяться. Но кто отпустит все мои грехи? Я любила уже троих, и теперь, кажется, готова испытать свои чары на самом Маковском. На Маковском, который меня не замечает! Потому что я некрасива, неизящна, хромая и больная, да еще с кучей всяких дипломов. Сама зарабатываю свой скудный хлеб. За что Господь дал мне при моей внешности такие способности к учению? Будь женщина хоть семи пядей во лбу, если она небогата и некрасива, только особенные таланты заставят таких как Маковский, взглянуть на нее повнимательнее. Но я смогу это сделать, ведь свела я с ума Гумилева, да и Макса тоже. Но как разны были мои подходы к ним двоим! Гумилева прельстила моя слабость, пока он думал, что из хромой девочки можно сделать обожательницу, ловящую каждое его слово, а так и было вначале, но потом … потом он увидел, что есть характер, и талант, и острый ум, тут и вскинулся. Пытается ломать, а не получается. Брошенный самолюбивый, с тайными комплексами человек, он готов на крайности. А Макс, добрый Макс, он так жалеет несчастную Лилю, что готов развестись с женой. Надо написать ему, чтобы он поговорил… с кем-нибудь, например, с Сомовым, может быть, даже раскрыл мое имя. Но нет, нет, нет! я должна это сделать сама. Макс слишком порядочен, чтобы пойти на это, пусть даже по моей просьбе. И граф Толстой, наш Алихан, кажется, догадывается, кто спрятался за образом Черубины. Но этот человек благородно хранит мой секрет. Надо самой, да. Но не сейчас, потом. Потом, потом, потом.

Лиза подходит к столу, видит исписанный листок, берет его.

ЛИЗА. Когда я это написала? Опять эти провалы в памяти. Оттого, что мы затеяли эту игру, мне становится только хуже. Вот и почерк уже как бы не мой, а Черубины. Что мы сочинили в приступе беспамятства, я и моя другая сторона души?

Я -- в истомляющей ссылке,

в этих проклятых стенах.

Синие, нежные жилки

бьются на бледных руках.

Перебираю я чётки,

сердце - как горький миндаль.

За переплётом решётки

дымчатый плачет хрусталь.

Даже Ронсара сонеты

не разомкнули мне грусть.

Всё, что сказали поэты,

знаю давно наизусть.

Тьмы не отгонишь печальной

знаком Святого Креста,

а у принцессы опальной

отняли даже шута.

ЛИЗА. Нет, это не я, не мои слова. Это моя двойница,и она оставила мне это сообщение.

Из темноты выходят фигуры, это сестра Антонина, муж Антонины, они в саванах, за ними двое мужчин, один средних лет, второй похожий на чертика. Фигуры останавливаются, образовав полукруг.

ЛИЗА. Зачем ты это сделала, Черубина? Зачем ты шлешь мне этих призраков? Я вижу тут отца, но что я могу ему сказать? Здравствовать желать покойнику – глупо. Просить уйти – вот самое верное. Уйдите, призраки, не мучайте меня.

Призраки, кроме похожего на чертика, удаляются.

ЛИЗА. Ты почему остался? Уходи. И кто ты?Неужели Габриак?

ГАБРИАК. Да, это я. Меня прислала она.

ЛИЗА. Кто? Черубина? Но зачем?

ГАБРИАК. Чтоб воплотиться тут.

ЛИЗА. Нет, Черубина просто сошла с ума. Она чего хочет?

ГАБРИАК. Вы с Волошиным вызвали нас, меня и Черубину, из небытия.

ЛИЗА. Мы не могли. Я в это не верю. Как такое возможно?

ГАБРИАК. Неужели ты, поэтесса, не знаешь волшебную силу стихов? Почитала бы Блока, поняла бы. Хотя что я говорю? Ты же скопировала Черубину из его Незнакомки, разве не так?

ЛИЗА. Отчасти, Габриак, отчасти. Видишь ли, темы – как призраки, ходят, где хотят. А ты, я смотрю, начитанный.

ГАБРИАК. Пока я стоял на твоей книжной полке, многому научился.

ЛИЗА. Стоял бы дальше. Что тебя заставило сойти с нее?

ГАБРИАК. Черубина попросила, чтобы я подыграл ей немного. Так что мне пора уходить. Надо еще принять более человеческий облик, а то испугаю кое-кого.

ЛИЗА. Я не пущу тебя! Твое место на полке!

Из-за зеркала выходит Черубина.

ЧЕРУБИНА. Оставь его, не стой у нас на пути.

ЛИЗА. Зачем тебе все это нужно, дочь моей фантазии? Чего ты добиваешься?

ЧЕРУБИНА. Я просто очень хочу оставить след в этой жизни, стать хоть немного реальной.

ЛИЗА. Может, ты меня хочешь заменить?

Черубина пожимает плечами. Они с Габриаком уходят.

ЛИЗА. Что я наделала? И что же будет? Куда бежать и что же скажут люди? Когда-нибудь все вскроется, увы. И не сносить мне дерзкой головы.

Занавес

Сцена вторая

Редакция «Аполлона». В редакции сидят: Ганс фон Гюнтер и Михаил Кузмин.

ГЮНТЕР. Вот лето и кончилось. Как провели его вы, Михаил?

КУЗМИН. Писал стихи, готовил новый сборник. В поместье у друзей своих гостил. Купание, походы, пикники. Порой читал немецкие стихи.

Молчат.

КУЗМИН. Что нового в столице?

ГЮНТЕР. Weisichnicht. Я тоже уезжал и лишь на днях вернулся. В столице было жарко, говорят. Зато теперь дожди который день подряд.

КУЗМИН. В редакции затишье.

ГЮНТЕР. Это да.

Входит Маковский.

МАКОВСКИЙ. Я очень рад вас видеть, господа.

Обмениваются рукопожатиями.

МАКОВСКИЙ. О чем вы говорили?

КУЗМИН. О погоде. О чем еще мы можем говорить?

МАКОВСКИЙ. Как говорится, лето на исходе, но осенью так хорошо творить! Хоть я и не поэт уже давно, а больше критик и еще издатель, но эту осень вижу как мечтатель.

Я на нее надежды возлагаю, как юный отрок, о своей мечте вздыхаю.

ГЮНТЕР. Вы все еще вздыхаете о той, что вас так мучает своим исчезновеньем? Она вернется ли, и пишет ли она?

МАКОВСКИЙ. Стихи прислала Черубина вновь, я их готовлю в номер, господа. Пойду к себе, ведь ровно в пять часов она мне позвонит.

Уходит в свой кабинет.

КУЗМИН. Вот это да!

Нет, я конечно, знаю все пути что дам к успеху могут привести. Но ведь талант важней амурных дел?

ГЮНТЕР. Послушайте, что я узнать сумел. Я не хотел при папе говорить, но эту новость не могу в себе хранить. Вы знаете, кто наша Черубина?

КУЗМИН. Графини внучка, по фамилии Нимрод. Живут на Островах, богатый дом. Они вернулись, кажется, давно. Маковский посылал туда цветы, чем подорвал бюджет… такие розы! Я самих отвозил…

ГЮНТЕР. Вы видели ее?

КУЗМИН. Конечно, нет. Но мне сказал дворецкий, что Черубина точно там живет. А сам дворецкий черный, будто черт, и весь кривой, и кажется, хромает.

ГЮНТЕР. Вы не могли. Послушайте меня. Черубина – это псевдоним, и Нимроды тут ни при чем.

Пауза.

КУЗМИН. Не томите, Ганс. Хотя… я давно подозревал, что это… наша Лиза. Я прав?

ГЮНТЕР. Вы правы, Михаил. Ах, если бы вы знали, какие откровения я от нее выслушивал всю эту неделю! Будто я исповедник, а не простой переводчик и критик. И знаете, мне кажется, что эта девушка слегка тронулась умом. Она вообразила, что существует реальная Черубина, и та хочет вытеснить ее, поэтому она мне все рассказала!Чтобы покончить с этим призраком. Который к тому же якобы пишет за нее стихи!

КУЗМИН. Безумный бред. И да, она безумна. Мечется между двумя любовниками, как мартовская кошка меж двух котов. А ведь строит из себя такую простоту! И эти широко распахнутые глазки!

ГЮНТЕР. Кого вы,Михаил, имеете в виду? Неужто Гумми и Волошин… Нет, кажется, я зря затеял этот разговор. Как часто говорит наш утонченный граф, это не комильфо. Однако мне пора, я в оперу иду нынче. Дождь кончился. Вы остаетесь, Мишель?

КУЗМИН. Я остаюсь.Прощайте, милый мой.

Гюнтер уходит. Кузмин ходит по приемной, что-то обдумывая.

КУЗМИН. Нет, я молчать, увы, не в силах. Вот меня все готовы подвергнуть остракизму за мои природные склонности, а сами такое вытворяют! И кто? Женщины! Не зря я их не люблю.

Постучав в дверь кабинета Маковского, ждет, но Маковский не отвечает.

КУЗМИН. Не буду торопиться. Но эта новость жжет меня. Как бы отвлечься? Схожу-ка я на Невский, прогуляюсь.

Уходит.

Занавес.

Сцена третья

Улица. Зима. Лидия Брюллова и Елизавета Дмитриева прогуливаются.

ЛИЗА. Зима, зима. Как я не люблю зиму!

ЛИДИЯ. Ты, кажется, мерзнешь? Может, пойдем ко мне, я напою тебя липовым отваром, есть мед. Тебе нельзя простужаться.

ЛИЗА. Нет, лучше я домой. Там, правда, мама, но у тебя слишком много народу. И все, конечно, знают про дуэль, и будут на меня смотреть, как на чудо какое-то.

ЛИДИЯ. Ты и есть чудо, Лиза, ты просто себе цены не знаешь.

ЛИЗА. И что во мне такого чудесного?

ЛИДИЯ. Ты свела с ума весь Петербург своими стихами – раз, весь Аполлон – два, и столкнула на дуэли двух поэтов – три.

ЛИЗА. Я рада, что Макс не убил Гумилева. И что Николай не убил Макса. Хотя Гумилев оскорбил меня при всех, назвав мистресской.И крича, что на таких не женятся.Ты сама была свидетельницей этого.

ЛИДИЯ. За что потом и получил увесистую пощечину от Волошина, и тоже при свидетелях.

ЛИЗА. Я не знаю деталей. Это в редакции случилось?

ЛИДИЯ. Нет, не в Аполлоне. Собрались обсуждать групповой портрет у художника Головина, ты его знаешь. Были Анреп, Блок, Анненский, Волошин,Гумилев, фон Гюнтер, Кузмин, Маковский, Толстой, всех не помню. Вместо портрета – скандал, пощечина, вызов на дуэль.

ЛИЗА. Я так переживала, что опять заболела. Но сейчас почти здорова.

ЛИДИЯ. Не стоило переживать, это был то ли фарс, то ли трагедия. Говорят, Макс потерял калошу, и теперь его за спиной зовут Вакс Калошин. Он стрелял в воздух, чем еще более унизил Гумилева. Тот явно хотел или убить, или быть убитым. Но не получилось.К счастью.

ЛИЗА. Конечно, к счастью. Только вот для Николая это будет несмываемое пятно на всю биографию. Какое уж там счастье.

ЛИДИЯ. А вот не скажи. Говорят, Аня Горенко, узнав про дуэль, тут же отбила телеграмму Николаю Степановичу, и он уже уехал к ней в качестве жениха в Киев.

ЛИЗА. Получается, больше всех пострадала я?

ЛИДИЯ. Ты стала знаменитой.

ЛИЗА. Это не я прославилась, это Черубина де Габриак. Она затмила меня навеки, вытеснила. Иногда мне страшно, что она займет мое место в этой жизни, а я уйду, опозоренная своей игрой. Все меня презирают.

ЛИДИЯ. Даже папа Мако?

ЛИЗА. Сергей Константинович пока ничего не знает. Но Кузмин обещал явить ему автора, который пишет как Черубина. И я должна явиться к нему завтра для разговора.

ЛИДИЯ. Ты боишься?

ЛИЗА. Нет.

ЛИДИЯ. И что ты скажешь в свое оправдание?

ЛИЗА. Пока не знаю. Постараюсь оправдаться, может быть, извинюсь за то, что водила его за нос. Боюсь только, что после всего он вышвырнет меня из редакции. Но даже не это меня тревожит.

ЛИДИЯ. А что тогда?

ЛИЗА. Я написала Максу, что не стану его женой. Он упрекает, что я все еще люблю Гумилева. А фон Гюнтер, этот болтун, упрекнул меня в том, что я скопировала внучку графини Нимрод. Тоже католичка, тоже сирота, и многое совпадает, вплоть до туберкулеза. Только не внешность. Когда-нибудь люди скажут про меня: хотела выглядеть красавицей, а сама была урод уродом, да еще хромая.

ЛИДИЯ. Лиля, о чем ты говоришь? Ты очень милая, у тебя такие глаза, ты женственная, и при этом очень умная, вон сколько дипломов у тебя, а я вот ни один курс не закончила, только нашу с тобой гимназию. И там ты была лучшей. И ты умеешь любить, Лиза.

ЛИЗА. Я сейчас как в тумане, как в дурном сне. Понимаешь, я потеряла их обоих, а я любила их, и Максимилиана, и Николая. Взамен получила ненависть от Гумилева и упреки от Макса. А теперь еще и от Маковского предстоит услышать неизвестно что.

ЛИДИЯ. Предложи ему не раскрывать для широкой публики, что Черубина выдумана.

ЛИЗА. Это хороший совет, пожалуй, я так и сделаю.

ЛИДИЯ. Будь с ним деловой, собранной, не позволяй себя унижать. В принципе, папа Мако добрый, хоть и немного наивный человек. И он дорожит своим журналом, поэтому лучше пусть Черубина исчезнет, а стихи ее останутся. Прости, я почему-то отделяю тебя от нее.

ЛИЗА. Так она сама отделилась. Делает что хочет, поселилась в доме графини Нимрод, что на Островах, с ней дворецкий, похожий на черта, и тоже хромой.

ЛИДИЯ. Ты странно шутишь, Лиза.

ЛИЗА. Конечно, шучу.

Лиза закрывает лицо руками.

ЛИДИЯ. Ой, посмотри, какой снег! У тебя есть стихи про снег? Почитай, пожалуйста.

ЛИЗА (вытирая слезы) Хорошо.

"Когда выпадет снег", -- ты сказал и коснулся тревожно

Моих губ, заглушив поцелуем слова,

Значит, счастье - не сон. Оно здесь. Оно будет возможно,

Когда выпадет снег.

Когда выпадет снег. А пока пусть во взоре томящем

Затаится, замолкнет ненужный порыв.

Мой любимый! Все будет жемчужно-блестящим,

Когда выпадет снег.

Когда выпадет снег, и как будто опустятся ниже

Голубые края голубых облаков,

И я стану тебе, может быть, и дороже, и ближе,

Когда выпадет снег.

Уходят

Занавес

Сцена четвертая

Приемная редакции «Аполлона». Маковский входит, неся большой букет белых роз. Нервно ищет, куда пристроить букет, и кладет его на подоконник, задвинув штору. Потирает руки, перекладывает книги и журналы на столе, садится. В его кабинете звонит телефон, он бросается туда. В это время входит Елизавета Дмитриева. Она снимает с себя пальто, вешает его на вешалку у дверей. Оглядывает приемную.

ЛИЗА. Странно, никого.

Выходит Маковский.
МАКОВСКИЙ. Здравствуйте. Вы как-то не вовремя. Редакция не работает. Вы что, принесли перевод? Оставьте тут, я посмотрю на досуге. Хотя план на несколько месяцев уже утвержден, так что на следующий год мы…

ЛИЗА. Меня прислал Кузмин.

МАКОВСКИЙ. Кузмин, да. Зачем?

ЛИЗА. Он договорился о встрече с вами. О нашей с вами встрече.

МАКОВСКИЙ. Я не понима… Вы – Черубина?

ЛИЗА. Да.

МАКОВСКИЙ. Вот уж чего не мог представить, что это вы. Наша штатная сотрудница, переводчица, подруга прекрасной Лидии Брюлловой, и вдруг – вы Черубина!

Подходит к ней, целует руку.

ЛИЗА. Как? Вы не сердитесь на меня, Сергей Константинович? Я затеяла эту мистификацию, не предупредив вас о ней. Вы не негодуете, не презираете, не гневаетесь?

МАКОВСКИЙ. Как я могу гневаться за то, что вы на несколько месяцев погрузили меня в мечту? За то, что кровь стремительнее текла по жилам, что сердце билось подобно африканскому барабану каждый раз, когда я слышал по телефону ваш голос? За ваши чудесные стихи, за расцвет нашего журнала, наконец?

ЛИЗА. Но вы же хотели увидеть Черубину, а не … не меня.

МАКОВСКИЙ. А для меня вы – это она.

ЛИЗА. Знаете, что написал Анненский?

МАКОВСКИЙ. Что-нибудь символическое?

ЛИЗА. О, да. Послушайте.

Не мерещится ль вам иногда,

Когда сумерки ходят по дому,

Тут же возле иная среда,

Где живем мы совсем по-другому?

С тенью тень там так мягко слилась,

Там бывает такая минута,

Что лучами незримыми глаз

Мы уходим друг в друга как будто.

МАКОВСКИЙ. Вы – создание неземное, Елизавета. Анненский вас предвидел, он вас описал, сам того не зная.

ЛИЗА. Постойте, Сергей Константинович. Я не совсем понимаю, почему вы такое говорите. И подозреваю, что кто-то вас настроил на столь лирический лад. Кто? Был ли это Максимилиан? Или вы тоже безумны, подобно мне? Я ведь срослась с Черубиной, как срастаются два близнеца, у которых одно сердце, я видела в Кунсткамере. Только это метафизически.

МАКОВСКИЙ. Мне кое-что непонятно. Вы зачем мне звонили только что? Как вы успели? Откуда? Или это был очередной розыгрыш? Боже мой, я ничего не понимаю в этих женских уловках! Как вы это делаете?

ЛИЗА. Что я делаю?

МАКОВСКИЙ. Разве вы не просили меня голосом Черубины де Габриак принять вас такой, какая вы есть? Не говорили, что явитесь в другом воплощении?

ЛИЗА. Она вам позвонила?

МАКОВСКИЙ. Не знаю, кого вы попросили это сделать, но я уверен, что у вас в этой интриге были сообщницы, в частности, ваша подруга Брюллова. Я прав? И зачем все это?

ЛИЗА. Правы. Но все не просто, поверьте. Я… я люблю…

За окном гремит гром. Лиза и Маковский замирают. Свет гаснет, по комнате мечутся цветные огоньки. Из темноты возникают Черубина и Габриак. Звучит музыка, Черубина танцует с Габриаком страстный испанский танец. Когда танец заканчивается, Черубина подходит к неподвижно стоящему Маковскому и что-то шепчет ему на ухо. Потом уходит с Габриаком. Загорается свет.

МАКОВСКИЙ (приходя в себя). Что вы сказали? Вы любите меня, я не ослышался?

ЛИЗА. Люблю. Но не вас. У меня, Сергей Константинович, есть избранник сердца. Он мой жених, и мы помолвлены. Его зовут Всеволод Васильев, и я возвращаюсь к нему.

МАКОВСКИЙ. Зачем вам это нужно?

ЛИЗА. Мне нашептало море, мне рассказало небо, что только этот человек может меня спасти. Придут страшные года, когда все утопится в крови, и многое исчезнет, что было нашей жизнью. Вы уедете далеко,а мы останемся. Он будет мне опорой и защитой, которую ни вы, ни кто другой не смогут мне дать.

МАКОВСКИЙ. Что вы…

ЛИЗА. Молчите, слушайте. Это не я говорю, это не Черубина говорит, это мой дар, который мне дал и потом отнял один человек, Бог ему судья.

МАКОВСКИЙ. Я вижу в вас столь богатый опыт переживаний, столь обширный мир, что могу только голову склонить. А что еще вы предвидите?

ЛИЗА. Я что-то сказала? Не помню.Сергей Константинович, давайте я пойду. Мне неможется. Я в ознобе.

МАКОВСКИЙ. Я не могу вас так просто отпустить. Вы … вы должны стать моей, только тогда я смогу простить и забыть. Обещаю вам напечатать ваши стихи в следующем году. Клянусь.

ЛИЗА. Нет. Хватит с меня любовных приключений. Ваше обещание публикации возвращаю вам.

МАКОВСКИЙ. Я не торгуюсь. Просто подумал, что историю Черубины де Габриак нужно красиво завершить. Но как, пока не придумал.

ЛИЗА. Я думаю, она уедет. Навсегда. Или вы хотите напечатать некролог?

МАКОВСКИЙ (морщась) О, нет, только не это. А знаете, что самое странное? Я ведь ее нашел, но меня к ней не допустили.

ЛИЗА. Острова, особняк Нимрод, так ведь? Уверяю вас, вы ошиблись. Оставьте затею, не то попадете в неловкую ситуацию.

МАКОВСКИЙ. Боже, как меня одурачили! И я не получу никакой награды?

ЛИЗА. Наградой вам за любовь будет долгая и успешная жизнь, верьте мне.

МАКОВСКИЙ. Остается только поверить на слово. Кстати, у меня для вас кое-что есть.

Достает букет, протягивает Лизе.

МАКОВСКИЙ. Это вам, Елизавета.

ЛИЗА. Я заслужила не розы, они ведь для Черубины предназначались, не так ли? (вскрикивает)Я заслужила только шипы от роз. Вот видите, укололась, это знак.

МАКОВСКИЙ. А вот и нет. Меня предупредили, что придет автор стихотворений и писем. Вы автор, так что это вам. Но насчет остального…

В его кабинете звонит телефон.

МАКОВСКИЙ. Простите, мне звонят. Я на минуту.

Убегает в свой кабинет.

Лиза уходит, оставив цветы на столе.

Маковский выходит из кабинета.

МАКОВСКИЙ. Ушла. И правильно. Что я ей наговорил? Зачем домогался? Что на меня нашло? И она смела мне отказать? После всего, что со мной сотворила? А я еще обещал ей работу! Болван!

В ярости разбрасывает цветы по комнате.

МАКОВСКИЙ. Ну, погоди, я еще отомщу тебе в моих мемуарах, девчонка! Отомщу за все!

Занавес.

Сцена пятая

Комната Лизы. Ночь, горит настольная лампа. Лиза встает с кровати, бродит по комнате.

ЛИЗА. Итак, сегодня ночью я жду гостей. Мне нужно поставить все точки над и. Я их поймала серебряной сетью, как учил нас Штейнер. Их души уже стучатся в наш дом, и это будет последний разговор и последний суд.

Лиза подходит к зеркалу, рисует свечой какой-то символ. Из-за зеркала выходит Гумилев.

ГУМИЛЕВ. Лиза? Как я сюда попал? Я же сейчас в Киеве, с Анной.

ЛИЗА. Мы оба сейчас во сне, и это наш общий сон.Я вызвала тебя, чтобы попрощаться.

ГУМИЛЕВ. Прощай.

ЛИЗА. Не так прозаично. Послушай меня.

Мое сердце - словно чаша

Горького вина,

Оттого, что встреча наша

Не полна.

Я на всех путях сбирала

Для тебя цветы,

Но цветы мои так мало

Видишь ты.

И венок, венок мой бедный

Ты уж сам порви!

Посмотри, какой он бледный

Без любви.

Надломилось, полно кровью

Сердце, как стекло.

Все оно одной любовью

Истекло.

ЛИЗА. А ты что скажешь мне на прощанье?

ГУМИЛЕВ. Что я тебя ненавижу, и отныне имя твое для меня под запретом.

ЛИЗА. Так нельзя, Николай. Мы ведь любили друг друга, и ты ведь написал: Я нашел себе подругу из породы лебедей.

ГУМИЛЕВ. Теперь у меня другая любовь, и это не лебедь.

ЛИЗА. А какая она?

ГУМИЛЕВ. Не знаю.Отпусти меня, иначе ты умрешь.

ЛИЗА. Ты умрешь раньше. Я буду оплакивать тебя до конца моих дней. А твоя Анна бросит тебя ради другого. Уходи.Ты свободен.

ГУМИЛЕВ. И несказанно этому рад. Твоим предсказаниям грош цена.

Гумилев уходит. Появляется Волошин.

ВОЛОШИН. Я все слышал. Что ты скажешь мне, Лиза? Что я тоже умру? Для этого вызвала мой дух из Коктебеля?

ЛИЗА. Ты умрешь, но нескоро. Прости меня, Макс. За все прости.

ВОЛОШИН. А мне ты подаришь стихи?

ЛИЗА. Да.

Лишь раз один, как папоротник, я

цвету огнем весенней, пьяной ночью...

Приди за мной к лесному средоточью,

в заклятый круг, приди, сорви меня.

Люби меня. Я всем тебе близка.

О, уступи моей любовной порче.

Я, как миндаль, смертельна и горька,

Нежней чем смерть, обманчивей и горче.

ВОЛОШИН. Спасибо тебе за любовь, Лиза. Мы ведь теперь друзья, на всю жизнь, сколько бы она ни продлилась?

ЛИЗА. Да, Макс, я буду писать тебе. Я выйду за Васильева, сменю фамилию и уеду из Петербурга.Начну новую жизнь, Всеволоду скоро дадут должность, кажется, в Туркестане, я поеду с ним.

ВОЛОШИН. Как он отнесся к этой истории?

ЛИЗА. Ему все равно, и он примет меня любой – изменившей, ославленной, больной, всякой. Я решила заняться теософией, надо будет съездить в Германию или в Швейцарию, но тебе это не интересно. Знаешь, за эти несколько месяцев я прошла такой длинный путь, что кажется, прожила целую жизнь. И вышла как будто обновленной. Несмотря ни на что. А теперь уходи.

ВОЛОШИН. А что будет с Черубиной? Ты расстанешься с ней?

ЛИЗА. Пока не знаю. Уходи же, ночь коротка, сон еще короче.

Волошин уходит. Появляется Черубина.

ЧЕРУБИНА. Ах, я устала прятаться! Ты обещала, что отпустишь меня, если я буду правильно себя вести.

ЛИЗА. И что ты будешь делать?

ЧЕРУБИНА. Я приму розы, которые шлет мне господин Маковский. Я буду внучкой графини.

ЛИЗА. Ты? Внучкой графини Нимрод? А как же она сама? Куда она денется?

ЧЕРУБИНА. Завтра я прикажу моему верному Габриаку преподнести ей бокал красного вина, отведав которое, она потеряет душу.

ЛИЗА. Ты займешь ее место? Но так нельзя, Черубина. Та девушка не виновата, что оказалась похожей на тебя. А ты была задумана мной совсем другой, истовой католичкой, экзальтированной и прекрасной душой. А получилась исчадие ада. Почему так?

ЧЕРУБИНА. Это Габриак виноват, он же чертик.

ЛИЗА. Но он был задуман охранять меня от зла.
ЧЕРУБИНА. Но вы же не подписывали с ним договор? И как может черт охранять? Это вы просчитались. В общем, теперь мы с тобой подпишем наш договор, и дальше каждая заживет своей жизнью.

ЛИЗА. Ну, хорошо.

Подходит к столу, ищет бумагу.

ЛИЗА. Вот интересное стихотворение.

ЧЕРУБИНА. Наше? Мы ведь писали вместе.

ЛИЗА. Нет, оно мое, но обращено к тебе.

Там в зеркале, на дне, -

Подводный сад, жемчужные цветы…

О, не гляди назад,

Здесь дни твои пусты,

Здесь всё твоё разрушат,

Ты в зеркале живи,

Здесь только ложь, здесь только

Призрак плоти,

На миг зажжёт алмазы в водомёте

Случайный луч…

Любовь. - Здесь нет любви.

Не мучь себя, не мучь,

Смотри, не отрываясь,

Ты в зеркале - живая,

Не здесь…

Лиза подносит листок к свече. Листок вспыхивает, сгорая.

ЧЕРУБИНА. Нет! Нет!

ЛИЗА. Да, да! Исчезни, Черубина!

Гремит гром, гаснет свет.

Спящая Лиза кричит:

Да, Да!

Вбегает мать Лизы со свечой.

ЕЛИЗАВЕТА КУЗЬМИНИЧНА. Лиза, проснись! Что с тобой, ты так кричишь? Плохой сон приснился?
Лиза встает с постели.

ЛИЗА. Мама, мне приснился очень странный сон. Я как будто со всеми попрощалась.

ЕЛИЗАВЕТА КУЗЬМИНИЧНА (обнимая Лизу). Это ничего.Ничего, милая. Ты и в детстве иногда видела странные сны. Но никогда мне их не рассказывала. Успокойся, все будет хорошо. Давай я принесу тебе воды, или чаю согрею. Чего ты хочешь?

ЛИЗА. Мама! (обнимает мать). Прости меня, прости за злые, горькие слова, за все прости, за сестру, за ее мужа, за мое безумие. Теперь я исцелилась, и все будет хорошо.

ЕЛИЗАВЕТА КУЗЬМИНИЧНА. Ты что-то жгла? Тут на столе пепел, и свеча непогашенная. Лиза,аккуратней с огнем, пожалуйста. Пойду воды принесу.

Уходит.

ЛИЗА. Вот и пройден тернистый путь. Мне достались не розы, а шипы. А розы я уступаю Черубине. Но отныне наши имена навеки связаны, как имена Иисуса и Пилата, как Антония и Клеопатры, как имена тех, кто немыслим без другого. Убив Черубину, я убила свою темную сторону души, и спасла невинную девушку, душу ее от созданного мной призрака. Надеюсь, Господь зачтет мне это, когда предстану перед Его судом. А пока…

Выходит на середину комнаты. Звучит музыка, Лиза читает стихи.

О, если бы аккорды урагана,

Как старого органа,

Звучали бы не так безумно-дико;

О, если бы закрылась в сердце рана

От ужаса обмана, -

Моя душа бы не рвалась от крика.

Уйти в страну к шатрам чужого стана,

Где не было тумана,

Где от луны ни тени нет, ни блика;

В страну, где всё - создание титана,

Как он - светло и пьяно,

Как он один - громадно и безлико.

У нас в стране тревожные отливы

Кладёт в саду последний свет вечерний,

Как золото на черни,

И купы лип печально-боязливы…

Здесь все венки сплетают лишь из терний,

Здесь дни, как сон, тяжёлый сон, тоскливы,

Но будем мы счастливы, -

Чем больше мук, тем я люблю безмерней.

Занавес.

На сцену выходит Волошин.

ВОЛОШИН.

Елизавета Дмитриева покинет Петербург, уедет со своим мужем. Она надолго перестанет писать стихи, и ее затронет машина репрессий. Она переживет смерть Николая Гумилева, которого будет любить по-прежнему, и вернется к творчеству годы спустя, создаст пьесы для детского театра и цикл новых мистификаций, названных ею «Домик под грушевым деревом».

Яостанусь другом этой удивительной поэтессы до самого конца ее жизни, столь богатой на разные события, пережившей так много потерь и рано покинувшей наш мир. Отдадим же и мы должное этому удивительному явлению, которое имеет много имен: Елизавета Дмитриева, Черубина де Габриак, Ли Сян Цзы, и наконец, Елизавета Васильева.

...И сон один припомнился мне вдруг:

Я бабочкой летала над цветами;

Я помню ясно: был зеленый луг,

И чашечки цветов горели, словно пламя.

Смотрю теперь на мир открытыми глазами,

Но может быть, сама я стала сном

Для бабочки, летящей над цветком?

Все ее оправдания заключены в словах:

«Две вещи в мире для меня всегда были самыми святыми: стихи и любовь».