Рпава

Ой вы, гости дорогие, славные! Сказку непростую вам поведаю про испытанье гордостью, соседство чудное, коварство женское, страданье громкое, величье тихое, позор нечаянный... Про то, как благодать семьи своей сберечь да приумножить.

Мягкой гладью, зеркалом тёмным, журчащими порогами, широко и вольготно несла свои воды Рпава. Игривой девочкой где-то в горах, капризной девушкой между утесов, спокойной матерью через весь Дол к мужу своему Рудру полноводному и дальше, слившись в объятиях вечных, до самой Большой Воды, где всё пережитое растворялось и упокаивалось.

И было так испокон веков. Рождались и угасали на руках её селенья человеческие, стада зверья разного приходили на водопой. Зимой в лёд одеваясь, весной песни журча, летом в мать воплощаясь, осенью провожая в небо вскормленных птиц перелетных, Рпава была неизменно щедра и полна. А последние несколько столетий сытое спокойствие напоминало сонное мленье. Русалки да мавки справлялись по хозяйству, довольный муж был внимателен и нежен, дети росли, и русла их не требовали материнского ока, лишь ласки и одобрения.

Раз в год, как лёд сбрасывался, Рпава проверяла владенья свои. Вот новая хижина пастуха на плоскогорье. Вот веревочную переправу деревенские организовали, с одного берега на другой плот с грузами перетягивают. Вот новые семейства уток в камышах и старые знакомые — пара лебединая. А тут что такое? Целый лес к берегу реки подобрался, словно ниоткуда.

Присмотрелась Рпава и поняла: не местного мира лес, словно мост между этой явью и другой. Да, бывало и раньше такое, да чаще в озёрах да колодцах, где вода тихая, да омут сквозной. А тут — лес у её берегов. Деревья высокие, кроны зеленью в синеву отливают. Любопытно стало, что за сосед такой?

Узрела среди сосен горделивых — силуэт мужской, спиной к реке обращенный: иссиня-чёрные волосы конским хвостом по спине разметались, бурый кожаный жакет к торсу жмется. Глянула взглядом особенным, узнала: то сам хозяин тёмного леса. Издалека не уразуметь было, какой он: добрый али злой, умный али простофиля, приятный ли, мерзкий ли глазу?

Любопытство женское неодолимо, так вода устремляется в низины, заполняет расщелины, срывается водопадом с утёсов. И впервые за столетия решила Рпава выйти за уютные берега свои и познакомиться.

Дымкой капли над рекою собрались, рябью гладь зеркальная стянулась… Поднялась над водой Рпава женщиной человеческой: платье обычное, простая коса по спине да по земле струится, нитями по мелководью расползаясь.

Лишь коснулись ступни мха пушистого — мужчина обернулся. Перьями взлетели пряди сине-черные, брови вздрогнули мимолётно, а глаза в их тени жёлтым всполыхнули. Хозяином держался: ни угрозы, ни страха в осанке не было. Лишь лес за спиной зашуршал еле слышно, одинокий ворон сорвался с ветвей высоких, кругами поднимаясь в небо.

— Здравствуй, сосед. Я Рпава, жена Рудра, приветствую тебя у своих берегов, — благословила Река и улыбнулась, отмечая, как игриво бросились врассыпную мальки на мелководье, как расслабились камыши прибрежные, откуда явно наблюдали знакомцы любопытствующие.

— Приветствую, коли не шутишь. А почему это лес у твоих берегов, а не берега у кромки моего леса? Изволь заметить, здесь… — Из мха у ног Рпавы потянулись ввысь тонкие стебли, покрылись листьями узорными и белыми цветами нарядились. — Здесь уже мой мир. Врок, — наконец представился пришелец.

«И сразу вопрос границ. Молод»,— определила Рпава, но ответила так же благожелательно:

— Реальность разная, миры тоже, но с какой стороны ни смотри — соседи мы и есть. — В раскрытой ладони расцвела речная кувшинка, длинный стебель спустился с пальцев. Рпава протянула цветок Вроку: — С миром! Пусть Время и Око благоволят тебе и жене твоей, владыка Леса.

Врок подарок принял, кивнул, благодаря. А потом улыбнулся, щурясь по-хитрому:

— И откуда ж река Рпава да про жену мою прознала?

Ответный смех Реки был по-весеннему звонок:

— Оттуда, что ведаю. Не с последним дождём Свет увидела. Кто она, не секрет ли?

Взгляд Врока потеплел, Хозяин леса заурчал сытым зверем:

— Жена моя, Ия — источник лесной. Без неё нет мне жизни, а без меня — высохнет русло, и не пробиться ей будет на поверхность. Воды Ии чисты как хрусталь, прохладны как снег, быстры как…

Рпава внимала. Чувство истинное в словах мужских всколыхнуло и её суть. О муже своём, Рудре, его порогах скальных, теченьях бурных, шелесте волн на рассвете она так же бы рассказала, с таким же светом священным, с такой же радостью искренней, хотя уж много сотен лет, как их воды сливаются в одном русле.

Любовь — так это чувство зовут между собою люди. Рпава и Рудр были вместе так давно, что слова стали лишними, а присутствие друг друга — данностью.

Счастье в истинной паре — то, о чём все мечтают, но чему лишь завидуют, если самих этот дар обошёл. У Рпавы жизнь была полноводной, широкой в меру и бурной всласть, а потому лишь радость и понимание откликнулись в Реке от излияний Врока о жене его Ие. А Врок тем временем замолчал и, чуть нахмурившись, снова повернулся туда, куда смотрел до появления Рпавы.

Она проследила за взглядом — молодой подлесок, чуть выше и дальше от её берегов. Жухлые деревца с тонкими стволами и почти голыми ветвями ломаными линиями разрезали небо в немом призыве.

— Что случилось? — спросила, а сама уже видела взором особенным: не дотягивалась вода источника лесного на возвышение, земля шла трещинами от жажды, и корни молодого подлеска умирали.

Врок промолчал. На плечо к нему опустился ворон и с укором зыркнул чёрным зеркалом глаз в сторону Рпавы.

— Я помогу… — слова сорвались спонтанно, обязывая.

Хозяин Леса молча протянул кувшинку обратно. Рпаву жест кольнул, но, приняв цветок, она улыбнулась: прозрачные лепестки ловили отблески неба, а первые лучи солнца терялись в вязкой глубине янтаря. Вернул не просто так, подарком!

— Завтра с Ией буду. Здесь же.

Шумно крыльями взмахнул ворон, срываясь в полет. Порыв ветра — и берег опустел.

Речное дно встретило ощущением дома. Рпава-мать помирила русалок, споривших о возрасте лесного соседа, щедро наполнила рыбацкие сети прибрежных деревень, смахнула плотину бобров в одном из рукавов русла.

Вечером Рпава с привычной негой и радостью встретила быстрые потоки Рудра, мужа своего. Она без слов знала, что день его был так же полон заботами. Воды супругов смешивались в бурлящем танце, где каждый наизусть знал свою роль, даря и заботливо оберегая покой и радость своей пары.

Лишь много позже, когда туман испариной укрыл обоих, Рпава вспомнила новость прошедшего дня — янтарную кувшинку, дар Леса и своё обещание. Повернулась к мужу, чтобы рассказать, но Рудр сонно вздохнул, привычно переплетая течения, и Рпава промолчала. Священное таинство — семейный покой.

Рудр родимый до зари умчался. К Северу ещё не до конца кора ледовая сошла, присмотреть требовалось, абы глыбы ледяные да неразумные бед не натворили, берега забыв.

Рпава растеклась под оком солнечным, игралась бликами, плескалась с мавками, дразнила птиц речных. О встрече оговоренной, об обещании обронённом и помнила, и забыть хотела. А почему — сама не разумела. Что-то мутное, словно с илом смешанное, поднималось с глубины и тянуло обратно — в тишину дна речного.

Но зов вороний Рпава и на дне услышала — резкий, рокочущий, лишь ей одной понятный.

Оделась лебедью, неспешно перьев перламутр пригладила. А любопытство пушинками щекочет: что там, на берегу? Кто встретит? Какова жена Хозяина Лесного? Примет ли она дар сердечный али взбаламутится?

Мшистый берег словно толстым ковром затянуло. Красные гроздья подснежной брусники угощением манили, а брызги незабудок узором замысловатым красовались. Лес подобрался близко, дразня ароматами: влажным дёрном, смолою сосновою, берёзовым соком да цветом весенним.

В этот раз Рпава встала — заструилась парча серебристая. На ковёр поднялася с волною. Оглянулась неспешно — увидела. Из тени лесной под переливы певчие навстречу вышла сестра водная — Ия. Пряди длинные, гребня не знавшие, в венке ягодном, алым горящим. Платье синее узорами Леса украшено, а глаза — как у зверья пугливого на водопое. Врока же поблизости не ощущалось.

Рпава взором особенным посмотрела — нет Хозяина, далеко. На подлесок вдали оглянулась — так и сохнет, не поен, приговорён. Что ж так, ведь в Ие воды в достатке, и сила женская есть, жизнь дарящая. Неужели ж иная причина?..

— Здравствуй, Ия, сестра моя водная. Лесу, мужу твоему, я помощь обещала. Мне не в тягость, не в службу, а в дар по-соседски. Но от того, что вижу, знаю... спрошу ответа прозрачного: а... нужны ли вам воды мои?

Ия вышла на свет, лицом к Реке повернулась. В полных губах ягодных усмешка показалась.

— Приветствую тебя, мудрая мать. Угадала ты верно — и сама могу, то легко. Но не любо мне место то верхнее, ввысь по склону ручьи не журчат, там колодец бы каменный, только... Врок в деревьях души не чает, каждый пень на особом учёте. Та поляна — моя уговором! А с тех пор, как и там жизнь корнями вцепилася, Мир зачем-то открылся в твои берега... — Ия гривой тряхнула упрямо, на подлесок сверкнула глазами обиженно: — Я туда не пойду, ссохнет сам. Жизнь не впрок тому, чего быть не должно. Но понять хочу, зачем Реке тот подлесок?

Спросила и прямо, в глубину, до дна посмотрела. Рпава вод мутить не стала:

— Я могу понять тебя, сестра, но и Лес я тоже понимаю. Я творю резные берега, дно кладу, как хочется мне, вольно. Но бывает, что усилья тщетны. Сколь воды не лей в песок — всё зря. А по капле даже камни точатся. Пока капля есть, пока жизнь дана — есть шанс. Отказаться самому — немыслимо и...

— И больно.

В тишине скользили облака курчавые. Тень их по речному зеркалу плыла. Рпава видела, как Ия полнится сомненьями. Тихо задала вопрос:

— Сестра, а ты... любишь Лес?

Глаза Ии зажглись светом особенным. Лишь кивнула в ответ, тихо журча .

— Так поговори ж с ним, Ия, милая, будь прозрачна. Лишь любовь животворящей может стать, а Лесу твоя вода нужна, не иная.

У соседей новых мир да красота, весна лету уступила, щедрому без счёта. Деревья кронами горделиво расправились, земляникой рдели поляны малахитовые, птичий гомон от довольства беззаботно музыкой переливался, в изобилии зверьё к реке спускалось, новому водопою радуясь.

Несколько раз Рпава на берег выходила, Врок и Ия её гостьей привечали. Ия — по-сестрински да с хитринкой, Врок — Хозяином благодарным. Разговора о прошедшем не было, но дальний подлесок, Ией приласканный, ожил, похорошел и шумел листвой на горизонте. Высокая, сочная трава одела подножья деревьев, спрятав их когда-то голодающие корни.

Лес был счастлив и горд как мальчишка — несдержанно. Только с Ией взгляд менялся, мужа в нём показывая. Рпава видела, как сестра её водная от того лишь краше становилась, ручьями лес обвивала — и поила, и силу свою в нём черпала.

Рпава матерью их счастье отмечала. Врок как Рудр когда-то — яркий, громкий. Ия — ну точь-в-точь она сама в ту пору, как речушкой юною свой путь искала. Нашла — Рудр стал её судьбою, Дол Великий — домом. И счастье, обретённое давным давно, лишь полнее становилось, когда и вокруг, по обе стороны берегов благодать да довольство процветали. Чистая вода несёт жизнь, смывает пыль и печали, сглаживает острые углы, журчаньем размеренным и тихим успокоение даёт.

В этом видела Рпава предназначенье своё, замысел мироздания. Так было всегда. Так есть. А как будет — Время покажет.

Да, Время течёт неумолимо и тихо, как воды глубинные. Не удержать его плотинами, не замедлить морозом, не ускорить водопадом. Око солнца жаркого, свет луны нескромной, слёзы ливней щедрые — ничто не властно над временем, кроме памяти.

Взгляд в себя — и замерло мгновение. Взрыв души, воли подвиг — и быстрины колючие камнями завалены да песком засыпаны, чтоб ни капли не вспомнилось, не просочилось — словно и не было никогда, в безвременье кануло.

Рпава с мужем раздоров не помнила, не желала. Но память — хитрая бестия — лишь зацепится за знакомое, и обратно вылезло без спросу, настойчиво.

«Вот тот взор обиженный, у Ии разок подсмотренный, за уговор Вроком не сдержанный — было ведь?»

Нет!

Пустое оно… Пошто точить берег там, где, обрушившись, он добра не добавит ни супругу, ни ей самой, никому? Забыто.

«Ой ли?»

Память крутит, мутит, рябью гладь спокойную сминает.

«А вспомни-ка! По первости, по свежести всякое обещалось, а потом забылось, не довелось... Было?»

Ветром рваным траву по берегу к земле прижало. К ночи Река заметно потемнела.

Да, было. Давно было, прощено, пустое... Пустое! Пустое же?

Но... А ну как упрись она тогда, повернула б вспять – то что же? Был бы муж её любимый так же ласков с нею, так же горяч? А не потому ли люба она, что супротив течения общего не поворачивала, соглашаясь, принимая, не вспениваясь на малейших порогах?

Рудр застал Рпаву спящею якобы, в косы шёлковые укрытую. Обнял легко, бережно. Рпава ласку не отвергла, но и не прильнула. Беглый взгляд за отблеск в темноте зацепился — кувшинка неживая. А ведь Рудру она так и не сказала про соседей — забылось, не довелось... Повернулась Рпава, обвила мужа жарко, улыбкой его встречною прогоняя из памяти взбаламученной глаза чужие, хитрые.

Когда счастье спокойное, чистое, глубокое, камни ворошить на дне не стоит, только муть поднимать. Но если и случается такое, то чем глубже счастье — тем и муть мимолётнее, незаметнее. Была — и нет её. Пустое.

Беда грозою нежданною накрыла межмирье Реки и Леса. Ржавым туманом деревья окрасила, к кромке реки спустилась, заражая болью.

— Ты убила их! Ты убила мои творения, погубила лес молодой!

Вороны кружились над пиками потемневшего леса, чей Хозяин зверем раненым выл. Взгляд колючий Рпаву буравил.

— Подлая Река! Чем тебе деревья мешали? Далеко, высоко росли, не твоей водой поены были! А теперь — смотри, смотри же, что ты с ними сделала!

От зрелища печального у Рпавы сердце водоворотом на дно утягивало. Не было больше высокого подлеска. Вода беспощадно снесла всё на своём пути: холм словно сполз, подточенный, прямо в воды речные. Деревья, связь с землёй потерявшие, корнями в небо топорщились с немой укоризной. Тёмная река стала бурой от грязи, листьев, травы…

Рпава повернулась к Вроку. Боль и ярость, как и недавняя его радость, были ничем не сдерживаемы. Осязаемые, они заполняли пространство, воздух вокруг словно гудел. Больше не пели лесные птицы — они кричали обиду. Не шептались листья деревьев — надсадно скрипели стволы. Врок посерел лицом, жёлтые запавшие глаза сочились прозрачной смолой. Сломленный горем, он пал на колени, мох под длинными пальцами тут же чернел.

— «С миром», «соседство доброе» — как бы не так! Предупреждали ж, а я доверился, счастьем своим ослепленный. Ты! Ты этому виной!

Отшатнулась Рпава, вины за собой не зная, но и слов нужных не находя. Как же? Что случилось? Кто?..

— Врок, нет вины моей…

Но вороньё над берегом совсем расшумелось, а разве ж стаю перекричишь? Разве может оглохший от боли услышать? Вот и сосед её... Горе-то какое! Кто ж на такое решился? Откуда волна такая, откуда жажда разрушающая? Зачем?

В тот момент Рпава Ию узрела, обрадовалась. С сестрой водной вместе она быстрее разберётся, объединив усилия найдут виновного. Пусть подлесок уже не вернуть, так хоть на будущее оградиться, либо к согласию прийти, либо изгнать злопыхателя.

Ия первым делом рядом с Вроком опустилась, позволяя обнять себя, обвивая собой в ответ, утешая, шепча что-то в волосы мужа вороные. Наконец она глаза подняла, а их глубина не проглядывалась, словно болотом затянутая. Напрасно Рпава в них понимание искала, более того, показалось Рпаве вовсе странное: Ия словно радовалась горю Леса, мужа обнимала так, словно вернулся к ней после разлуки долгой. Ну да быть такого не могло, как возможно?! Не она! Или же?..

Тишина звенела красноречиво. А как надежда совсем отхлынула, осушая силы Рпавы душевные, улыбка тонкая, змеиная у сестры водной привиделась. Брызнуло ядом женским:

— Уходи своим руслом, оставь нас с мужем. Твои воды несут лишь тоску. Мне казалось, сестрой будешь старшею… Якобы ж мужняя, полноводная, спокойная. Где же? Пошто тебе Лес сдался? Ошибались. Мы все ошибались! Вон же поди! Теки прочь!

Над рекою тучи в ночь склубились. Ливень словно скалой придавил. Вот оно как! Одним махом и от подлеска негодного, и от соседства тревожного избавилась! Хитра красавица, умна!

Гнев-обида во Рпаве взбурлила, ходуном земля пошла по краю вод. Поймала Река взгляд соседа-Леса — осудил уже, презрением полон. Ныне ж мощь её вод восставших лишь докажет вину ей навязанную, подтвердит шёпот самозабвенный супруги горячо любимой.

А раз так, терять нечего!

Собралась за спиной Рпавы волна жуткая, густая, голодная. Звуки всякие исчезли, в толщу жидкую затянутые.

Лес на ноги встал, собой жену загораживая. Живая стена дремучая из земли поднималась, шипами щерилась, вьюном сцеплялась. Терновые плети змеями к Рпаве устремились, жаля бестолку, лишь проваливаясь в потоки речные.

Что ей деревья, коряги, шипы? С первой же волной разорвёт, унесёт, расшвыряет! Рпавы вод до горизонта хватит, ни клочка сухой земли не останется, где был лес — болото разольётся хмурое, ни души не пощадит.

Но с её, Рпавы, душой что случится тогда? Простит ли себе, оправдает ли? Как сдержаться, как смирить порыв?! И не поздно ли? Уж еле-еле мощь бурлящая за спиной удерживалась.

Всхлипнула Река, своё падение признавая, веки опустила, и тотчас же облегчение нашла — сила спокойная объятий родных потерять себя не позволила. Рудр родной грозу услышал, узнал, в стороне не остался.

— Тише, Рпава, не бурли, родимая. В равнину разольёшься — обратно путь не найдёшь. Каким бы дно каменистым ни было, то лишь дно, оком солнца забытое...

Так же птицы надсадно кричали. Так же тучи ещё клубились. Боль соседа звенела, живая. Ии взгляд ревнивый по широким плечам Рудра скользил. А воды Рпавы словно прояснились, вновь прозрачными стали, быстрее вдаль потекли.

— То, что в бурю кажется порогами неодолимыми, завтра лишь сосуд пустой. Капля камень точит, а пред тобою, Рпава, рьяная моя, жена любимая, и скалы расступаются, и русло моё — твоё в той же мере.

Мужа ласка покой дарила, возрождала. В силе слов простых, из самой глубины струящихся, услышала Рпава и детей своих зов, их говор переливчатый, беззаботный. Взгляд скользнул по останкам подлеска высокого: всё к утру приберётся, смоется, до Большой Воды сплавится, в деревнях прибрежных в дело пойдёт, али на дно — в забвение.

Отгремели летние грозы, на реке снова сонная тишь да гладь. Бликам солнечным и зацепиться не за что — зеркалом огромным Рпава свет рассеивала, в тяжкий зной прохладою делилась. Ветер в камышах спрятался, в их тени водомерки бесшумно скользили, играясь. Мальки на мелководье плотными стайками гонялись за отражением редких облаков. И только осы лесные гулко жужжали у берегов:

— З-з-знайте, з-з-знайте! Река ж-ж-жестокая, з-з-злая, з-з-злая...

— Кто сказал, кто посмел? — возмущались мавки.

— З-з-зверьё лесное сказ-з-зывает. З-з-загубила подлесок молодой, з-з-замутила источник, Хоз-з-зяина из-з-звести хотела. З-з-злая, з-з-злая Река, без-з-зжалостная...

Мавки наперебой разубеждать пускались, ос ругали. Мол, сами они твари ненасытные, хищные, а уж как злословить в пустую — хуже мух навозных — первыми жужжат. Да только бестолку ругали. Как лесной пожар шепотки тут и там трещали вовсю.

— С-с-сгубила, с-с-смыла подлес-с-сок, — шипели змеюки прибрежные.

— Какова Рпава! Какова коварная! — возмущались жабы.

Рпава слышала наветы нелестные, да внимание не обращала. Чужой мир — чужие заботы. А у неё — свои берега, своя семья, своё предназначение. Что там про источник? Да куда уж более мутить, Ия и сама прекрасно справилась. Вот, про Хозяина леса кольнуло — о чём это осы жужжат?

— З-з-злая, з-з-злая река, друж-ж-жбу соседскую не уваж-ж-жила...

Обернулась Рпава — ос назойливых и след простыл, а речи ядовитые всё жалили. Зверьё на водопой спускалось пуганное, из жажды лишь, не в удовольствие. Берег, сточенный подлеском сгубленным, зарастал травою медленно, словно шрамом уродливым выделяясь, напоминая болезненно грязь прожитую, смытую, но не забытую.

А главное, чужую грязь! Будь её, Рпавы, вина, разве б могла она щедро кормить все селенья окрестные рыбою, к чистоте так привередливою? Разве б цвели в изобилии кувшинки речные, красотой безупречной радуя?

Рпава вспомнила про заводь заветную, где до ссоры с соседями бывать любила, а сейчас вдруг снова заскучала. Подхватила кувшинку янтарную — подарок Леса когда-то, а теперь лишь напоминанье грустное — и волною лёгкою в сады речные вернулась. Стебли длинные встретили радостно, цветы солнечные в пряди течений вплетались, на плавучих листьях улитки да стрекозы отдыхали.

Удивительные создания — стрекозы: яркие, быстрые, независимые. И в воде, и на суше, и в небе — везде им свобода, везде им дом. А одна стрекозка мелкая поселилась в кувшинках весной ещё. Рпава узнала знакомицу, залюбовалась: то застынет в воздухе быстрокрылая, то кувыркнется, мошку поймав. Глазищи огромные, сеточкой частою. И сама стрекозка любопытная, юркая — головою крутит, всё примечает. Рпаву увидела и тут же ближе подлетела, зашептала, застрекотала торопливо:

— Здравствуй, Рпавушка-матушка, неспроста, неспроста, неспроста тревожу! Несправедливо поступила с тобой сестра твоя, а я свидетелем стану. Я в подлеске том самом гостила, злые струи встретила, улететь успела, но с тобой не спутала. Пусть хитра супруга Леса, струйками малыми стянула водицу от источника самого до подлеска высокого, там сплела волну смертельную и стеной обрушила... Но за камнем, на самом верху, осела вода стоячая. Вкус не спутать с твоим, стоит раз лишь сравнить. А на дне — иголки сосновые, шипы терновые, в стороне твоей не встречаемые. Стоит Лесу шепнуть, станет ясно, что вины твоей нет, то жена его...

Рпава слушала стрекозку юную. Вот, возможность нечаянная, драгоценная — пролить свет на случившееся, правде на поверхность всплыть позволить и обелить её, Рпаву, и перед Лесом-соседом, и пред зверьём лесным да прибрежным!

— Скажи слово строгое — слетаю, справедливость стребую. От леса к лесу растёт разное, так и с реками-ручьями: стихия общая, но друг от друга отличная. Не твоими струями подлесок стёрло. Смотри, смотри, матушка-Рпавушка, там Хозяин с Иею... Неспроста, неспроста!

Неприметная взору чужому, Рпава глянула за берега свои — и правда, соседи её на окраине леса вместе стояли. Врок и выше, и худее стал, Ия же наоборот, округлилась заметно — быть прибавлению в молодой семье. Одно неизменно — Врок заботливо жену поддерживает, даже издали ясно кристально, как важна, как нужна ему супруга дорогая, молодая, красивая, плодородная.

Представила Рпава, как стрекозка вестницей вину Источника соседу рассказывает, доказывает... Словно на яву увидела, как Леса листья облетают, кроны желтеют, корни дёрн переворачивают. Переживёт ли? Со временем — да, как эмоции первые схлынут, как любовь преданная иссохнет. Без воды Лес не останется — дожди осенние близко.

Но и врагу такое Рпава не желала. «Соседка злая» — то неприятно, мерзко, но не беда совсем. Супругу ж горячо любимую иначе разглядеть — совсем другое, ведь доверие — самое ценное, самое хрупкое, что есть в семье любой.

А с другого берега взглянуть если, так Ия хитрая способ подлый, грязный выбрала, но цель — всякой жене понятная: без подлеска того самого супруг более вниманье не разбрасывает и «соседку злую» впредь не привечает. А наоборот случись если? Коли б Рудр любимый к Ие в гости приходил, помощь щедро предлагая из любопытства лишь да соседом добрым? Свои воды всяко ближе, Рпава хоть чужого не желала и простить не простила, но то ж просто молодица ревнивая.

Ради имени Рпавы доброго, справедливости ради — одно слово тихое, и осы больше берегов не потревожат, ядом не ужалят. Только станет ли такая справедливость благом?..

— Матушка, Рпавушка? — стрекотала вестница добровольная. — Скажу? Слетаю?

Рпава головою покачала:

— Нет, моя хорошая, не стоит.

Стрекоза послушно лишь кивнула, воротилась в лепестки кувшинки. Обернулась Рпава взгляд последний бросить — что за чудо?! Берега равниной горизонт встречают. Схлопнулось межмирье незаметно, мир чужой исчез куда незнамо, словно и не было никогда ни Леса, ни жены его.

Про цветок янтарный река вспомнила — тут не исчезла кубышка волшебная. Рпава выбрала плавучий лист побольше, да оставила подарок Леса бликам солнечным, пусть играются.

Мягкой гладью, зеркалом тёмным, журчащими порогами, испокон веков широко и вольготно несла свои воды Рпава. Лишь по шапкам деревьев высоких осень близкая рыжими листьями свой приход знаменовала, так с прибрежных селений человеческих спускались к реке женщины всех возрастов, всех достатков — босоногие, простоволосые. Каждая с собою камушек несла, до заката самого шептала над ним всякое и с последними лучами ока солнечного в воду принесённое бросала. У кого-то галька мелкая, у кого — булыжник, всё один исход — на дно, в забвение, навсегда.

И никто не помнил, как, когда обряд такой родился. Но ежели с камнем без утайки вся тяжесть из сердца в воду сбрасывалась, то поверье жёнам счастье и покой в семье сулило. Сказывают также, что кувшинку странную — неживую — стрекозы избранным показывали. Те счастливицы, светясь, обратно уходили, благословенье в дар приняв.

Ну а Рпава — игривой девочкой, капризной девушкой, женщиной рьяной, матерью мудрой — через весь Дол всё быстрее к мужу своему Рудру полноводному стремилась, и дальше, слившись в объятиях вечных, в русле едином, продолжали они путь свой в согласии и в неге блаженной до самой Большой Воды.

© Ляля Фа, 2022