Рудь

Небольшой дождь только что закончился, и неглубокие окопы не успели промокнуть как следует. Дует холодный, противный ветер, отдающий какой-то химической гарью. Пробирает до костей даже в куртке, хотя на календаре — только начало осени. Где-то на юге изредка грохотали батареи «Градов».

— Чё за херня? Башка раскалывается с утра, — выдавил я.

—Ага, та же фигня, — ответил ближайший сослуживец.

— Сколько ещё эти дожди будут лить в этой помойке? — спросил я, уже не надеясь услышать что-то обнадёживающее.

— Пока снег нормально не насыпет... Или не здохнем тут. — ответил всё тот же человек.

Я опять откинулся на ближайший деревянный каркас окопа. Коже под носками, естественно, уже пришёл пиздец. И это ещё только осень, до зимы — как до Луны. А зимой, ясен хуй, лучше не станет.

Я прикрыл глаза — не пытаясь уснуть, а просто чтобы отвлечься. От этого вечного недомогания, от тошнотворного ощущения, будто твое собственное тело медленно разлагается, а ты при этом всё ещё живешь и вынужден это чувствовать. Я машинально придвинул АК поближе, ощутив холод приклада сквозь перчатку — этот шершавый пластик стал частью меня, как продолжение руки.

Где-то рядом, за бруствером, резко захрипела и затрещала рация. Начался отрывистый, полный невнятных терминов разговор командира с кем-то. Я даже не вслушивался, мой мозг отфильтровывал эту рутину, выхватывая лишь интонацию: не паника, но и не спокойствие. Привычное напряжение.

— Всем собраться и ждать! Чётко! — голос командира прорезал воздух, и в нём послышалась сталь. — Сейчас на эти позиции наши подойдут, а нам южнее смещаться. Там и окапываться. Снова окапываться.

Ну вот. Я с негромким стоном поднялся на ноги, отряхивая с колен влажную землю. Впрочем, суетиться было нечего — брать-то особо нечего. Вся жизнь теперь помещалась в рюкзаке да на себе. Я механически, почти не глядя, скрутил в тугой рулон пропитанные грязью маскировочные сети, принайтовил их к рюкзаку, обмотав всё тем же вечным серым скотчем. Действия отточены до автоматизма, мыслям в них места нет. И это было спасением.

Ожидание растянулось, потеряв связь со временем. Час? Два? С востока, наконец, подошла их смена — такие же уставшие, замызганные фигуры. Мы молча, кивками, пересеклись с ними в траншее, как два потока в тесном подземном русле.

А потом — движение. Наша рота, разделившись на две малочисленные, уязвимые группы, потянулась прочь. Мы шли по так называемой лесо-полосе — но это было лишь жалкое подобие леса, кладбище обгорелых, изуродованных деревьев и сухих кустов. Взгляд сам собой, помимо воли, скользил не по земле, а вверх, сканируя просветы между обугленными ветвями. В воздухе. Ожидание дрона стало таким же естественным, как дыхание. Шли молча, пригнувшись, и каждый шаг по хрустящему пеплу казался невыносимо громким.

Рация командира нашей подгруппы снова ожила, и на этот раз из неё послышался странный голос — спокойный, но торопливый, без радиошумов, голос оператора разведывательного БПЛА, наблюдающего за нами с небес.

— Внимание, «Кетр-2». Над вами дрон завис... не наш. Влево, по азимуту 270, постройка есть. С погребом. Снаружи неразличима. Туда быстрее.

Капитан, не теряя ни секунды, дублировал приказ, и обе группы, словно по веревочке, рванули в указанную сторону. Но за стеной высоченной сухой травы и спутанных кустов ничего не было видно. Пришлось идти почти вслепую, продираясь сквозь сухостой, который хлестал по ногам и цеплялся за снаряжение. Каждая секунда ощущалась кожей — где-то там, в вышине, за нами наблюдал безразличный электронный глаз.

— Правее, метров пятьдесят. За кустами, полуразрушенное строение, — голос из рации прозвучал всё так же безэмоционально, но с новой, металлической остротой.

Мы, уже задыхаясь, рванули к едва заметным развалинам. Строение представляло собой жалкий каркас, пару осыпающихся стен и — самое главное — зияющий провал подвала. И в этот момент, когда цель была уже в паре десятков шагов, со спины, откуда мы только что пришли, прозвучал короткий, сухой хлопок. И сразу же — второй.

— Одного задвухсотило... и второго затрехсотило... — тут же, без паузы, доложил тот же голос, будто комментируя погоду. — Нормально. Раненый на ногах, идти может.

Этот леденящий душу отчет загнал нас в подвал, как стаю зайцев. Я кубарем скатился в чёрный провал, споткнулся о груду кирпичей и оказался в просторном, почти тёмном помещении. Воздух здесь был тяжёлым, спёртым и густо замешанным на запахах старой солярки и сладковатой, въедливой гнили.

Сверху, сквозь приглушённые голоса, донёсся приглушённый хлопок — и сразу же сухой, дробный стук о землю где-то рядом. Сильный ветер снёс траекторию, и дрон промахнулся, не попав даже в проём двери подвала.

— Всем внимание! — снова голос оператора, жёсткий и чёткий. — Через три выбегайте, сразу направо. Там участок леса погуще, настоящего. Считайте сами. У него, по моим данным, всего одна граната осталась. А от вас на девяносто градусов, метров за двести, четыре типа.

Три... Два... Один...

Мы,как по пружине, одновременно вырвались из темноты подвала на слепящий свет и бегом, пригнувшись, ринулись в указанную сторону, к спасительной зелени.

— Я сейчас откидаю, — продолжал оператор, его голос стал напряжённым, слышно было, как он переводит дух. — Но вы, как ближе к оврагу подойдёте... Можете накидать по ним ответно.

Мы уже нырнули под сень более-менее живых деревьев, когда сверху, с противным жужжанием, пронеслась граната. Она ударилась о толстую ветку, срикошетила и разорвалась в воздухе, осыпая всё вокруг щепками и осколками. Сам дрон, описав дугу, резко пошёл на набор высоты и улетел в сторону, откуда только что донёсь два отрывистых хлопка.

— Ну, я там две гранаты откинул, — последовал очередной безэмоциональный отчёт. — Одного, похоже, разорвало... А остальные в какую-то каменную залупу забежали, теперь там сидят. Дрон над ними пролетел и... менять боекомплект полетел. Вас может накрыть миномётом... Корректировщика я не вижу, но думаю, будет. Ваша задача — быстрее разбейте тех, кто заныкался, и быстро уходите с маршрута. Повторяю, быстро!

Мы с несколькими бойцами, пригнувшись, быстро проходим по дну оврага, приближаясь к каменному строению. Из его окна уже строчат «по-македонски» из двух стволов, прижимая нас к земле. Пыль вздымается вокруг от ударов пуль.

Я достаю M67, чувствую под пальцами холодную чеку. Выдерживаю паузу, чтобы не дать им отбросить её назад, и с короткого, мощного размаха закидываю в сторону здания. Граната описывает дугу, приземляется точно под окном, с которым ведётся огонь.

Глухой, утробный хлопок раздаётся через секунду. Крики из-за стены — не крики ужаса, а короткие, вырванные болью вопли. Слышен звон осколков, бьющих по кирпичу изнутри.

— Граната! Пошла! — кто-то крикнул рядом.

В это же мгновение остальная группа, используя нашу подачку, начинает штурм. В дверной проём на уровне пояса влетает фугасная наступательная граната. Оглушительный, звонкий взрыв — и из всех окон, из всех щелей в стенах вырываются короткие, жирные языки пламени, выжигая всё внутри дотла.

Не прошло и нескольких секунд, как наши врываются внутрь. Короткие, контрольные очереди. Ни криков, ни ответного огня — только треск догорающих балок и звуки, которые не хочется описывать. Взять с них нечего — всё превращено в угли и пепел. И времени нет.

— «Кедр-2», приём... — голос командира обрывает морок. Он бледнеет, слушая рацию. — Над вами высоко завис корректировщик. Щас мины полетят прямо в вас... Уходите. Быстро, блять!

Нас не нужно было уговаривать. Мы не стали ждать, пока первый снаряд перепашет этот сектор, и рывком рванули по изначальному маршруту, к месту, где должны были, наконец, окопаться. Идти неблизко. И бдительность терять было нельзя ни на секунду. Каждый шаг в сторону от смерти.

Мы уже отошли на несколько сотен метров, когда сзади, точно в районе того ада, что мы устроили, что-то тяжёлое и неспешное врезалось в землю. Резкого взрыва не последовало — вместо этого с шипением и свистом начал извергаться высокий, ядовито-оранжевый столб дыма. Он медленно поднимался в небо, словно гнусный палец, указывающий прямо на нас. Это был универсальный знак, не требующий перевода: «Бегите. Сейчас здесь начнётся настоящий пиздец».

Никаких команд было не нужно. Стройные группы мгновенно растворились. Каждый боец, инстинктивно пригибаясь, рванул вперёд, рассредоточиваясь по местности, стараясь не создавать хоть сколько-нибудь заметной цели.

В этот момент в рации снова послышался голос оператора, но теперь в нём сквозила вымученная деловитость:

—Я щас свой дрон отзываю... Боекомплект пополнить и батарею заменить, этой пиздец. Вы с курса не уходите, скоро вернусь.

Треск — и связь оборвалась. Наступила оглушительная тишина, нарушаемая лишь нашим тяжёлым дыханием и хрустом веток под ногами. Эти слова означали лишь одно: небесный щит, прикрывавший нас все это время, исчез. Теперь мы остались один на один с этой землёй, с этим небом, в котором в любой момент мог появиться чужой дрон или раздаться на подходе характерный шелест мины. Бдительность из профессиональной привычки превратилась в вопрос жизни и смерти.

И тут донеслось — сначала отдалённый, тоскливый вой, а потом — оглушительные удары, один за другим. Снаряды с силой вгрызались в землю на нашем старом месте, в то самое здание. Глухие разрывы швыряли в стороны комья грязи, щебень и осколки, поднимая над позицией чёрно-бурую тучу. Но мы уже были не там.

Едва мы перевели дух, в рации снова возник тот самый голос, вернувшийся так же внезапно, как и пропал:

—Снова с вами. Внимание, «Кедр-2». У вас по азимуту 130°, метров за триста, люди. Сидят в засаде, ждут. Пять человек.

Я, как и все остальные, инстинктивно рухнул на землю, вжимаясь в подлесок. Визуального контакта не было, только сухие данные с небес. Но этого хватило. Начали накидывать в указанном направлении одиночными, прицельными выстрелами, стараясь прижать их и засечь по ответному огню.

Ответ не заставил себя ждать — частые, беспокоящие выстрелы, расходившиеся веером в нашу сторону. Враг тоже был не лыком шит — услышав наш огонь, они мгновенно рассредоточились по территории. И тогда в воздухе снова появился наш дрон. Но противник, видимо, его засек — несколько стволов открыли шквальный огонь, начав шмалять по нему. Дрону пришлось резко отлететь в сторону, отскидывая вниз гранату больше для сбития прицела, чем для поражения, лишь бы уйти из-под трассеров.

Пользуясь этой небольшой передышкой и отвлечением, мы пошли на окружение. Задача была сложная, почти самоубийственная — местность полуоткрытая, а противник уже в курсе нашего присутствия. Каждое движение приходилось продумывать, ползком, от укрытия к укрытию, пытаясь зажать их в клещи.

Я пополз вправо, стараясь выбрать позицию получше, но едва сместился на несколько метров, как меня накрыли шквальным огнём. Свист пуль сменился хлёсткими, рвущими воздух ударами — это осколки коры и земли летели во все стороны от пуль, вгрызавшихся в грунт буквально в сантиметрах от меня. Голову прижать, дышать мелкими, частыми глотками. Ни одного попадания, вроде бы... пронеслось в голове обжигающей мыслью. Но вот того, кто был поодаль, накрыло по полной — я услышал короткий, обрывающийся крик и сразу за ним приглушённые стоны.

Прижавшись к земле, я сдернул с разгрузки последнюю M67. Чеку — выдернуть, рычаг — отпустить. Выждав пару секунд, чтобы они не успеть отбросить, слепо, через кусты, швырнул её в сторону стрелков. Глухой удар разрыва, на секунду сменивший треск выстрелов, дал мне драгоценное окно.

— Блять, прикройте! Прикройте меня! — выкрикнул я, уже отползая назад, перекатами, чувствуя, как каждый мускул горит от напряжения. — Нашего, затрехсотило!

За считанные секунды мы оказались над их позициями и открыли шквальный огонь почти в упор. Я ебнулся на землю, вжавшись в неё всем телом, и продолжал стрелять уже лёжа, короткими очередями. Весь штурм продлился меньше минуты — стремительный, яростный и, по счастью, без новых потерь. Если не считать того, что до штурма одного уже задвухсотило, а второго затрехсотило во время самой атаки.

Пока группа прикрывала периметр, я в быстром темпе обыскал ближайшего типа, которого, вроде бы, уложил именно я. У него была эмка, но калим, блять, нихуя не лез на базовую планку ПКТ. Пришлось на месте проматывать соединение обрывком изоленты, чтобы не болталось. Гоп-стоп, кустарный армейский тюнинг.

После этого, уже без приключений, мы, наконец, дошли до той самой точки на карте, где нам предстояло сидеть. Ждать. Неизвестно сколько. Пока не начнётся это глобальное для всего направления наступление на ВСУ для расширения буферной зоны. Если оно, чёрт возьми, вообще начнётся...

Первым делом — лопаты в руки. Рытьё углублений, ходов сообщения, их укрепление и маскировка сетями. Земля после дождя промёрзла на пару сантиметров, и бить её лопатой было практически нереально — отскакивала, звеня, и отдавая в кисти рук. Но что-то, какое-то подобие укрытий, вырыть всё же получилось. Натягивание сетей прошло куда быстрее и легче.

И вот мы здесь. Отрыли. Замаскировались. Ждём. Снова.

И вот день, серый и бесконечный, наконец-то начал медленно угасать, уступая место холодным сумеркам. Я поджал АК поближе к себе, как единственную спутницу в этом аду, и откинулся на сырую, осыпающуюся стенку окопа. Где-то вдалеке, за холмами, снова принялись за работу батареи «Градов». Их грохот был уже привычным саундтреком, под который, как ни парадоксально, нужно было постараться уснуть.

Достал холодную тушёнку. Ел её прямо из банки, почти не чувствуя вкуса — жевать и глотать было просто механической необходимостью. Разогреть — значит подписать себе и всем окружающим смертный приговор, став идеальной мишенью для ночного дрона. Холодная жижа в желудке отозвалась тупой тяжестью.

Сознание уплывало, но ноги горели огнём, напоминая о себе ноющей, пульсирующей болью. Я с трудом разшнуровал промокшие, покрытые грязью ботинки и снял их с жутким облегчением. Носки естественно прилипли к коже — они были мокрые не от пота, а от тёмной, запёкшейся крови. Я стянул и их, скатал в комок и отбросил на ближайшее сухое бревно. То, что творилось с ногами... даже думать о том, чтобы это комментировать, не было сил. Кожа была бледной, распухшей, покрытой кровавыми трещинами и пузырями. Настоящая траншейная стопа, медицинский термин, который здесь никого не волновал. Важно было одно: если запустить, можно остаться без ног.

Собрав волю в кулак, я дополз до рюкзака и вытащил оттуда тот самый НЗ — сухие бинты и тряпки, которые хранил в герметичном пакете, и пузырёк с перекисью. Залил ноги. Боль была адская, жгучая, живая, заставляющая скрипеть зубами и видеть белые вспышки перед глазами. Я стиснул зубы, издавая хриплый стон, который потонул в рокоте артиллерии. Когда пожар в ступнях наконец стих, сменившись глухим онемением, я заебашил их бинтами, обмотав так плотно, как только мог, пытаясь вернуть ощущение целостности и защиты.

И тогда, без сил, я отрубился. Если это можно было назвать сном. Спал, конечно, наполовину — в странном пограничном состоянии, где грохот Градов смешивался с кошмарами, а любое движение в реальном мире — скрип бревна, кашель соседа в траншее — тут же выдергивало из забытья. Полное отключение было роскошью, которую эта позиция нам не позволяла.