Рука Возмездия

– Знаешь, что это?

Треивор снял со стены необычный меч: его тонкое лезвие напоминало заострённую кость, из трёх центральных пальцев кисти складывалась рукоять, а гардой служили большой палец и мизинец.

– Меч, который ты забрал у одного плохого человека, – с готовностью ответил ему сын, маленький Наивил.

– Не просто меч, а Рука Возмездия – оружие, ради одного прикосновения к которому стоит жить. Многие мечтают им завладеть, но мало кто этого достоин. Запомни его облик, возможно, именно он будет поддерживать в тебе волю к жизни.

Эти слова были последними, которые юный Наивил услышал от отца. Треивор ушёл внезапно, не попрощавшись с сыном и ничего не сказав жене. Он ушёл, взяв с собой только Руку Возмездия. А было ли ему нужно что-то ещё? Последние дни мужчина не находил себе покоя, был раздражителен и по целым часам неподвижно просиживал с любимым мечом на руках. Порою, словно выходя из транса, он резко вскакивал и в ярости отбрасывал меч в дальний угол. Но исполненный глубокого сожаления тут же подползал к нему на коленях и убаюкивал, словно обиженное дитя.

Однажды Виктимара сказала: «Папу вызвал орден рыцарей», и Наивил не усомнился в правоте её слов. Он знал, его отец – самый настоящий рыцарь и очень гордился им. Правда, хвастаться было не перед кем, их семья постоянно меняла жильё и всё потому, что плохие люди не простили его отцу убийство своего человека, того самого, у кого Треивор трофеем забрал Руку Возмездия. Наивил знал всё это и спокойно дожидался отца. Но на его ожидания отец всё не приходил и не приходил. Зато пришли те самые плохие люди.

Наивил понял это сразу, едва входная дверь с громким треском сорвалась с петель.

– Скорее прячься! – шепнула ему испуганная мать, и послушный сын мигом заскочил под кровать.

В комнату ворвались двое в чёрных одеждах и при оружии. Один из них, высокий и плечистый, грубо оттолкнул стоявший у него на пути табурет и, в два шага пересёкши комнату, приставил остриё огромного двуручного меча к горлу Виктимары.

– Где этот чёртов ублюдок?! – злобно выругался громила.

– Я не знаю! – честно призналась она, и на её дрожащей шее проступила сочащаяся красная полоса.

– Похоже, не лжёт, – рассудил бандит с обрубленным носом. – Оставь её, лучше не злить мастера.

– А я думаю иначе, – здоровяк не опускал меча, его глаза, подёрнутые кровавой пеленой, горели безумием.

– Как знаешь, – безносый показал раскрытые ладони как жест отречения от спора и вышел из комнаты.

– За что ты хочешь убить меня? – робко спросила Виктимара. – Клянусь, я сказала правду! Я не знаю, где Треивор и где Рука Возмездия!

– А я тебе верю. Но всё равно убью. Потому что ты падаль, которую именем нашего короля я поклялся истреблять! Меня не обманешь милой улыбкой. – Он прислушался, из коридора доносился ещё один голос. – Что-нибудь хочешь сказать? Я не подлый убийца и предоставляю тебе последнее слово.

– Треивор тебя убьёт! – вдруг осмелев, выплюнула она ему в лицо. – Хоргуб разрубит тебя на части! Слышишь? Тупой ты рыцарь…

Из своего укрытия Наивил плохо видел происходящее, но отчётливо слышал разговор, и его богатое воображение с лихвой восполняло зрительную недостачу. Его одолевали противоборствующие чувства. Липкая паутина страха удерживала его под кроватью, но желание защитить маму медленно высвобождало его из цепких тенёт. Рискуя быть обнаруженным, он подполз к самому краю кровати.

С отвратительным чавканием сталь погрузилась в хрупкое тело, лезвие отделило руку от туловища и утонуло в его глубине. Кровь фонтаном брызнула в стороны. Несколько капель упали Наивилу на лицо, а материнская отсечённая рука оказалась прямо перед ним. Лезвие застряло в рёбрах Виктимары, и чтобы вызволить его, громила бесцеремонно оттолкнул тело ногой. Он вытер меч кроватным покрывалом, скомкал и бросил его на труп.

В комнату вошёл третий разбойник, высокий лошадиномордый и старший из шайки. При виде трупа его холодное лицо резко ожесточилось. Он положил руку убийце на плечо и повёл к двери, словно провинившегося ребёнка. В дверном простенке он обернулся, бросил короткий взгляд на кровать, посмотрел ниже и грустно покачал головой.

Наивил лежал как прибитый. Он хотел выползти из-под укрытия, но ему мешала материнская рука, она пугала его больше, чем вся троица головорезов. Ребёнок закрыл глаза и оттолкнул её с непроизвольно вырвавшимся плачем. А затем высвободил весь накопившийся страх и высвободил невообразимую, неподъёмную для ребёнка боль. Наивил стоял на коленях в ширящейся луже крови, тряс мёртвую мать, рыдал и просил её очнуться.

Медленно волочилось время, а Наивил всё смотрел в холодные расширившиеся от боли мамины глаза и не знал, как ему дальше быть. Он приставил к её телу отрубленную руку и замотал Виктимару в покрывало, оставив обнаженным только лицо, кое-как затащил её на кровать, лёг, положил на неё голову и уснул.

Когда первые слабые лучики проползли в помещение сквозь мутное слюдяное окно, Наивил поцеловал труп в холодную щеку, взял лопату и ушёл в лес.

Его дом располагался в подлеске и на отлёте от соседей. Никто из селян не слышал предсмертных женских криков, разве собаки отчаянно волновались на железных цепях. Потому Наивил мог не страшиться быть потревоженным в скорби и собственноручно довести замысел до конца. Поделись он горем с первым же соседом, и его не оставили бы с этой ужасной бедой наедине. А только Наивил не хотел просить помощи – помогать нужно было прежде, когда было кому помогать.

Он рыл могилу без слёз, но с затаённой ненавистью ко всему человечеству. Он ненавидел отца, который бросил их, и ненавидел соседей, которые не спасли его мать. Не один час понадобился ребёнку, чтобы вырыть могилу, способную уместить взрослого человека. Затем он выволок мать на покрывале, погрузил в тачку и отвёз. Конечно, вырыть могилу гораздо сложнее, чем засыпать, но похороны матери потребовали от сына всех его немногих оставшихся душевных сил. Пока она была с ним рядом, хотя бы и мёртвая, он по-детски наивно в глубине сердца ожидал благоприятного исхода. Быть может, она только крепко уснула и вот-вот очнётся, быть может, вдруг явится добрый волшебник и пробудит её от долгого сна. Но этого не произойдёт, если её засыпать землёй, ведь только тогда мама и в самом деле окажется мертва.

Окончив горькую работу, Наивил установил в изголовье могилы выщербленный валун и опустился рядом. Теперь оставалось вырыть вторую могилу или не тратить на это силы, а просто лечь рядом и умереть. Ибо как жить дальше, ребёнок не понимал.

Но вдруг его окликнули по имени, и Наивил узнал голос дяди. Он мигом забыл былые обиды и со слезами бросился в успокоительные объятия.

Внезапная смерть сестры тяжело ранила Суроила, и ему дорогого стоило хранить мужество в присутствии племянника и жены. Боль утраты множилась мнимой виной и сопричастностью, ибо он хорошо знал тёмное прошлое Треивора и догадывался, что оно ещё отзовётся бедой для его сестры. На этой почве у них часто разгорались ссоры, Суроил не признавал зятя и не желал находиться с ним под одной крышей. В их последнюю встречу взаимная ненависть обернулась дракой. Именно тогда, больше года назад, Суроил обещался не приходить в сестрин дом. Наивил был свидетелем этой сцены, но в его глазах злобный крикливый дядька тогда вновь ни за что набросился на его любимого отца.

Старая неприязнь к дяде оказалась столь сильна, что даже теперь, когда Наивил больше, чем когда-либо нуждался в защитнике, она не позволила занять это место Суроилу. Мужчина вырастил троих собственных сыновей, однако его строгий воспитательный подход оказался чужд избалованному Виктимарой Наивилу. В его наказах ребёнок видел тиранию и вспоминал обидные, брошенные его отцу слова. Впрочем, возможно, Суроил и впрямь был к племяннику неоправданно строг, ибо видел в нём сына ненавистного Треивора и причину смерти любимой сестры. Едва Наивил воспрянул духом, отрешившись от горя, дядя стал нагружать его тяжёлой физической работой, наказывая розгой за малейшую провинность и любой пустяк. Тогда единственным спасением для мальчика становилась ласковая тётя Нанна, и когда она переступала мужу путь, бородатый великан вдруг стихал и опускал уже поднятую розгу.

Печальное известие разнеслось по деревне стремительно. Крестьяне ободряли мальчишку тёплыми словами и сладкими угощениями, однако в то же время в разговоре с дядей эти заботливые старички и соседушки резко и гневно бранили Треивора. Они называли его пройдохой, по которому плачет виселица, и все как один виноватили в убийстве жены.

– За что они ругают папу? – спросил однажды тётю Наивил.

– Не слушай их. У некоторых людей есть потребность кого-то ругать. Ты умный мальчик, и должен понимать, что всё это глупости и пустые наветы.

Но такой ответ не удовлетворил детского любопытства, и, набравшись смелости, с тем же вопросом Наивил обратился к дяде.

– Раз говорят, значит, тому есть причины, – холодно ответил Суроил и на том был намерен кончить диалог.

– Я знаю, зачем они приходили! – выкрикнул Наивил, когда дядя уже повернулся к нему спиной. И на его вопросительный взгляд добавил: – За Рукой Возмездия!

Суроил прихмурился, подошёл ближе, присел на колено, став одного роста с племянником, секунду помолчал, а затем серьёзно произнёс:

– Но меча они не нашли, его забрал твой отец. Верно?

– Да, этот меч для папы очень дорог.

– Дороже собственной семьи?

Наивил не улавливал течения дядиных мыслей.

– Это оружие, ради одного прикосновения к которому стоит жить! – убеждённо выкрикнул он.

Суроил усмехнулся.

– Какая глупость! Я думал, твой отец был только вором, но теперь выясняется, он ещё идиот.

Ничто не задевало Наивила так сильно, как оскорбление отца – человека, на которого он всегда стремился походить.

– Зачем ты так говоришь?! Зачем оскорбляешь папу?! Он настоящий рыцарь и гораздо лучше тебя!

– Заткнись! Я устал от твоего детского лепета. Имей мужество признать правду. Твой отец был вором, хуже того – убийцей. Я знаю, потому что сам привёл его в гильдию воров!

– Ты лжёшь! – Наивил сжал кулаки и стиснул зубы.

– Думаешь, почему твою семью преследовали бандиты? Треивор выкрал у гильдии Руку Возмездия!

– Папа добыл его в честном поединке! Он наказал разбойника и забрал его меч!

– Ха! И ты поверил в эту дурацкую историю? Между прочим, я мог бы сообщить гильдии о местах, где твой отец прятался. Но мне было жалко сестру и тебя, бестолковое ты дитя! Это я помогал вам скрываться и уводил гильдию на ложный след! Но рано или поздно они должны были вас найти. Запомни, Наивил, – Суроил наставительно поднял палец. – Это не разбойники убили твою мать, это сделал твой отец – ублюдок и мерзавец, человек, отвратительный даже по меркам воров.

Наивил не управлял собственным телом. Лишь услышав трескучий хлопок, он вдруг понял, что влепил дяде звонкую заушину. В ужасе от содеянного он попятился, оступился, упал, резко подскочил и вылетел стрелой со двора.

А Суроил так и стоял на колене, настолько его потрясла выходка племянника.

Следующие дни Наивил стыдливо прятал глаза и с трепетом ожидал неизбежной и жестокой расправы. Но его поступок окончательно уверил Суроила в неисправимости племянника, он перестал давать ему поручения, не заговаривал с ним и будто вовсе не замечал. Лишь когда потребовалось рубить курицу, он подозвал мальчишку, всучил ему топор и сказал:

– Хочешь узнать, кем на самом деле был твой отец? Заруби эту курицу, тогда поймёшь.

Суроил привычным образом одной рукой держал птицу за крылья, так что она висела смирно, не противясь печальной судьбе. Но когда таким же образом маленькой слабой рукой её попытался удержать Наивил, она вдруг вырвалась, перемахнула забор и убежала, испуганно квохча, в спасительный курятник.

– Теперь иди и лови, – бесстрастно велел дядя. – С этого и стоило начинать.

После долгой изнуряющей погони курица всё-таки оказалась в руках Наивила. Он положил её набок на замаранную старой кровью и прилипшим пухом колоду, левой рукой удерживал, правой занёс топор. Суроил отошёл в сторону и предостерёг:

– Гляди, пальцы себе не отруби.

Одним ударом Наивил не сумел отделить голову от тела, а второй удар обезумевшая от боли курица уже не дала ему совершить. Размахивая крыльями, она бездумно носилась по двору, не видя ничего, врезалась в стены сараев и падала. Недорубленная голова безвольно свисала набок и не повелевала агонизирующим телом, а из оголённой шеи фонтанными струями выплёскивалась кровь. Наконец курица умерла и затихла в луже сена, помёта и крови.

– Понравилось убивать? – едко спросил Суроил племянника.

– Нет, – честно признался тот.

– А твоему отцу нравится, иначе бы не убивал.

– А разве тебе нравится рубить птицу? – с вызовом бросил Наивил.

– Для меня это необходимость и нужда.

– Так и для папы это необходимость! Но он рыцарь и убивает только злых людей!

– Рыцарь! – Суроил рассмеялся. – Если только плаща и кинжала. – Но мальчик не понял, потому он пояснил. – Верно, что рыцари лелеют своё оружие, но какой рыцарь будет носить меч, вырезанный из человеческой руки?

– Это трофейное оружие! – убеждённо воскликнул Наивил. – Не папа его таким сделал! Но даже если меч выковали служители зла, это не значит, что его нельзя использовать во имя добра!

– Здесь ты не прав, – возразил Суроил. – Рука Возмездия не обычный меч, а волшебный. Только его магия тёмная и несёт одно лишь зло. Эта тьма подкрепляет наши самые нехорошие мысли, она заражает всё вокруг и в первую очередь обладателя меча. Если в твоём отце и оставалось нечто доброе, оно утонуло в той тьме, которую взрастил в нём меч, совершив хотя бы одно убийство его руками. Этот меч был в твоём доме больше года, он обволакивал всех вас тьмой, так что я не удивлюсь, если и над тобой он получил определённую власть. Но ты всего лишь ребёнок, ни в чём не повинный, но способный прожить долгую счастливую жизнь. Если только в твоей жизни не найдётся место для Руки Возмездия. Скажи, Наивил, ты часто думаешь об этом мече?

– Я думаю о нём постоянно, – признался ребёнок. Он не считал это зазорным и не видел причины лгать.

Суроил сокрушённо потряс головой, в этот момент он не походил на жестокого нелюбимого родственника, но выглядел заботливым и бесконечно разочарованным дядей.

– Выбрось его из головы. Это мой самый большой наказ. Это всё, о чём я тебя прошу.

Наивил не собирался этого делать. Ему было довольно и повседневных дядиных поручений, а потому свобода в мыслях была для него особенно дорога. Больше того, он сознательно вызывал в памяти образ костяного меча, воображал в лошадиной лучевой кости, которой фехтовал с соседскими мальчишками, и теперь видел его во снах.