Русский Криптонец.

Едкий запах махорки, смешанный с ароматом старого дерева и бензина от «Дружбы», — вот последнее, что я помнил. Мой сарай. Мой храм. Моя крепость от всего мира, который снаружи несся куда-то с безумной скоростью, совершенно забыв о простых вещах. О том, как пахнет свежеструганое дерево. О том, как по-настоящему греет железная печка-буржуйка. О вкусе крепкого чая с лимоном из банки.

Я, Иван Петрович Сидоров, семидесяти восьми лет от роду, сидел на чурбаке, курил и слушал, как диктор «Вестей» с непроницаемым видом вещал о каких-то новых санкциях. Я мысленно спорил с ним, как обычно. Глупость, конечно, но забава.

— Дурачье, — буркнул я, затушив обостренный сапогом окурок о земляной пол. — Вместо того чтобы просто поговорить, как мужики...

И тут сердце. Знакомое, противное ощущение. Сжимается в комок, будто старый, изношенный мотор, в который насыпали песку. Глоток воздуха не проходит. В глазах потемнело. Я рухнул с чурбака, успев подумать лишь одну мысль: «Вот черт. Опять эти таблетки про... забыл...»

Мысль оборвалась. Не было ни света в конце тоннеля, ни хоров ангелов. Был лишь стремительный, оглушительный вихрь. Не падение, а полет. Но не крыльями, а будто меня выдернули из самого себя, как нитку из старого свитера. Я летел сквозь какие-то странные переливы света, слышал шепот, похожий на помехи в эфире, и видел обрывки чужих жизней. Потом все исчезло.

А потом... потом было тепло. И тесно. Очень тесно. Будто я снова в утробе матери, но при этом все мои воспоминания, весь мой опыт, вся моя жизнь — здесь, со мной, в этой сдавленной, горячей темноте. Я пытался пошевелиться, но не мог. Пытался крикнуть — но вместо крика было лишь бульканье.

И вдруг — давление. Чудовищное, сокрушающее. Со всех сторон. Меня начало ломать, сжимать, выталкивать куда-то. Это было похоже на самое кошмарное рождение, какое только можно представить. Я чувствовал, как что-то трещит, но это был не я. Вернее, не мои старые кости. Это было что-то другое.

Свет. Ослепительный, режущий. Я закричал. И это был не старческий, хриплый крик, а пронзительный, чистый плач младенца.

Я лежал на чем-то мягком и смотрел вверх. Над ним склонились два лица. Одно — мужское, с добрыми, усталыми глазами и в ковбойской шляпе. Другое — женское, с выражением безграничной любви и облегчения.

— Джонатан, посмотри на него, — прошептала женщина. — Он такой... совершенный.

— Да, Марта, — голос мужчины дрожал. — Наш мальчик. Наш Кларк.

«Кларк?» — подумал я. «Что за дурацкое имя? Меня зовут Иван».

Я попытался это сказать. Но из моих губ вышло лишь: «Агу».

И тут до меня дошло. Не через слух, не через зрение. А через какое-то шестое, седьмое, десятое чувство. Я чувствовал все. Каждую пылинку в воздухе. Каждую каплю пота на лбу этой женщины — Марты. Каждое биение сердца этого мужчины — Джонатана. Я чувствовал, как по земле под этим... домом?... ползают черви. Слышал, как за много миль лает собака. Видел не просто потолок, а структуру дерева, молекулы краски.

И самое главное — я чувствовал Солнце. Оно было не просто светилом на небе. Оно было... батарейкой. Источником. Оно наполняло меня силой. Каждая клеточка этого нового, маленького тела пела от прикосновения его лучей.

«Что... за... хрень?» — мысленно изрек я, и это была самая адекватная мысль за все время моего нового существования.

Я был младенцем. В теле какого-то Кларка. С способностями... супермена? Так не бывает. Это бред. Склероз. Предсмертная галлюцинация.

Я сконцентрировался и ущипнул себя за руку. Легонько.

Раздался хруст. Не мой. Деревянная спинка кроватки, у которой я лежал, треснула пополам.

Наступила мертвая тишина. Джонатан и Марта замерли, уставившись на сломанную деревяшку, а потом на меня.

— Я... я, наверное, слишком сильно ее затянул, когда собирал, — неуверенно сказал Джонатан.

Марта ничего не сказала. Она смотрела на меня с странным выражением — не страха, а... трепетного любопытства.

А я лежал и понимал. Это не сон. Это не галлюцинация. Я, Иван Петрович Сидоров, старый русский дед, умер с сигаретой в сарае и попал в тело самого известного в мире супергероя. В младенца.

«Ну, мать твою за ногу...» — подумал я, глядя на свои крошечные кулачки. «Ну, Кент, держись. Сейчас дядя Ваня тебя научит, как по-настоящему жить».

Я снова заплакал. Но на этот раз не от бессилия, а от осознания всей идиотской, абсурдной грандиозности происходящего. Мне предстояло вырасти. Снова. Но на этот раз — с приключениями.

Я — Иван Петрович Сидоров. А теперь, кажется, я ещё и Кларк Кент.