Ряба

Среди степей находилась одна богом забытая деревня. Улицы её уже давно забыли, как мчались по ним грузовки, машины и повозки. Дома стояли пустыми, несуразными фигурами забвения окружая грунтовые дороги. Только на окраине был один домик, где и по сей день теплилась жизнь; сарайчики были разобраны, домашний скот почти весь вымер, кроме пары куриц. Жильцы дома, старый дед и жена его, оба одногодки, знали, что до следующего года они не доживут. В колодце кончалась вода, еды оставалось всего – две курицы. Некогда преисполнённые чернозёмом, земли перестали давать урожай, так что никаких запасов у единственных жителей деревни не осталось. Была поздняя осень; в пасмурные дни ветер выл и ревел в умирающем доме, чьи стены покосились, набухшие от сырости и старости доски скрипели, а в крыше зияли две большие дыры – так, стоя посреди комнаты, можно было задрать голову и увидеть клочья неба. Степи вокруг хмурились, а небесвод будто замер – замерли с ним и низкие свинцовые тучи.

С утра дед отправился в курятник. Одна кура сдохла, а другая при виде человека принялась кудахтать, будто соседка по насесту могла её услышать. Дед вынул труп из гнезда и заметил какой-то предмет, лежащий в самой глубине; сено остыло. Состарившееся человеческое тело привыкло в холоду, потому кожа не реагировала ни на какие раздражения, однако, когда дед потянулся к предмету и пальцы нащупали нечто гладкое, душу пронзила глубокая грусть по солнечным летним дням, словно те были истинным воплощением человеческого бессмертия. Дед взял предмет. Тот был увесистым и круглым. По весу явно ни яйцо, но по форме похоже. Выйдя из тёмного курятника во двор, дед увидел, как лежит у него в ладони яйцо, но не обычное, а золотое. Совершенно гладкая поверхность источала тусклое свечение, и исходило от этого яйца какое-то знакомое тепло.

Находку дед понёс в дом. На кухне, где окна в раме были разбиты, сидела бабка и шила кафтан из прелых тканей. Она занималась этим целыми днями и не находила себе другой отрады.

- Смотри, - сказал дед, - что нашёл.

Жена даже не посмотрела – она терпеливо шила кафтан. Пальцы у неё дрожали, но не чувствовали никакой боли, когда игла вонзалась в кожу. И кровь не сочилась из ранок – казалось, тело у женщины уже совсем не поддерживало жизнь.

- Давай поедим, - сухим, больным шёпотом произнесла жена.

Поднялся ветер и вихрем взбудоражил утренний покой маленькой комнатки.

Дед положил золотое яйцо на стол и снова вышел во двор. Курица гуляла близ курятника и что-то клевала в земле. Живот у деда заныл; дед смотрел за курицей и представлял себе, какой вкусный может получиться из неё обед. Голод травил рассудок.

Заревел ветер, он будто со всей силой ухнул на землю и спустя секунду умчался вверх; с неба полился дождь.

Взяв с крыльца топор, хлюпая по грязи, дед направился в курятник, куда от дождя скрылась птица. Та громко закричала, когда её шею сжала человеческая рука. Чуть не поскользнувшись на мокрой земле, дед понёс курицу к большому пню, на котором долгое время рубились головы куриц и гусей. Прижав кое как пернатое тельце к дереву, дед еле поднял топор. Дождь всё продолжался, словно поток слов, произносимый одной ненарушимой интонацией: кап-кап-кап! кап-кап-кап!

Курица взмахнула крыльями. Маленькие кругленькие чёрные глазки озирались вокруг в трепетном ужасе предстоящей смерти.

Дед уже был готов спустить топор на птичью шею, как под ладонью он услышал тихое биение и дыхание живого существа. Дед выпустил птицу, и та, хлопая крылья, силясь взлететь, бегала по двору, совершенно не зная, радоваться ли свободе или горевать от того, что скоро эта свобода иссякнет, когда тело истощится и погибнет.

Дед, бросив топор, побежал в дом; вода на кухне несколькими струйками текла с потолка, заливая гнилой пол; жена сидела на том же месте, руки лежали на коленях, а глаза были закрыты – изрытое старостью лицо от прикосновения смерти стало вооплощать ту самую мудрость, чей взор ровняет мёртвых и живых, сливает вместе тела и души. Дед шагнул внутрь кухни и увидел лежащие внизу стола, в маленькой луже, разбитое золотое яйцо. Видимо, ветер подхватил и снёс его со стола. Смешиваясь с чёрной водой, вокруг яйца растекалось молоко. Осколки скорлупы ярко блестели и словно испускали из себя зов нескольких голосов. Дед присел к разбитому яйцу и опустил пальцы в чёрно-белую жижу. Голоса зазвучали громче. Медленно, не отрывая глаз от разбитого яйца, дед стал нагибаться к луже и в конце ткнулся носом в продолжающее течь из яйца молоко. Спустя мгновение, дух покинул тело человека; охладели руки и отказали ноги; в животе стало пусто и ничего не ныло. Дух, изливаясь сквозь глаза, выходил наружу; нечто ярко сверкнуло, как звезда, и в одночасье померкло.