Рыбный день

Однажды я видел, как на улице Иисус пил пиво из горла...

1.

В переулке было темно – уличные фонари, если когда-то и горели, теперь служили только декорацией на сцене небольшого провинциального театра, зрителями которого еженощно становились жители двух кирпичных домов. Дома стояли друг напротив друга на расстоянии трех метров, что создавало необходимые условия для проведения досуга. Если кто-нибудь из жильцов жалел денег на занавески, его личная жизнь становилась достоянием города. Например, в тихие субботние вечера можно было сидеть в кресле со стаканом пива в руке и наблюдать за развитием половой жизни Вари, продавщицы рыбного отдела в местном супермаркете. Она все время старалась отмыться – то ли от любовников, то ли от рыбы, поэтому регулярно щеголяла по квартире в поисках полотенца. Находила его и долго растиралась, потрясая крупной грудью.

Иногда в переулке кого-то рвало, кто-то звучно мочился на стенку мусорного контейнера. Благодаря расположенному неподалеку клубу, время от времени ночную тишину прерывали глухие вскрики закрепляющих знакомство парочек.

Поэтому на протяжный мужской стон никто не обратил внимания.

2.

Классик одиннадцать лет прожил в этом районе. Сначала в доме на углу Коровина и Лесной, затем просто на углу. Летом с ночевкой было проще, даже в прохладные ночи асфальт долго оставался теплым. Зимой приходилось искать незапертые подъезды, выведенные на улицу трубы с горячей водой, у которых происходили регулярные встречи с дворовыми собаками. Очередная встреча закончилась неудачно, и теперь на правой руке у Классика остался всего один палец – большой. Несмотря на потерю, проведенное в больнице время стало для Классика единственным светлым пятном за последние полгода. Там его кормили, давали пользоваться душем и туалетом и постоянно присматривали, точно за ребенком.

Свою кличку Классик получил от Терьера, большого оригинала, бывшего музыканта, чьи концерты некогда собирали тысячи поклонников. Он до сих пор хранил коллекцию старых афиш в коробке из-под обуви. Когда Классик попал на улицу, Терьер стал для него наставником: учил бывшего педагога заново жить, переосмысливать ценности, давить в себе лишние чувства. При знакомстве Классик по обыкновению назвался Федором Михайловичем, на что Терьер хмыкнул и сказал: «Как Достоевского, значит? Ну что же, привет, Классик!».

Этой ночью Классику не спалось. Он вспоминал первые месяцы жизни на улице – как резал вены осколком стекла, как бросался под машину. Но его каждый раз спасали. Как назло. Словно желали продлить его мучения, заставить почувствовать то, чего он опасался больше всего на свете: бесполезность и бессилие.

Кроме того, серьезной причиной для бессонницы послужили события последних дней. Кто-то методично, ночь за ночью убивал бездомных. Тела находили в подъездах, на чердаках, в канализации, в телефонных будках, просто на улице. Один и тот же почерк: тело выпотрошено, голова отрезана. Но что пугало больше всего – это выражение лиц несчастных. Покоящиеся на асфальте головы блаженно улыбались в пустоту. Как будто именно этого момента жертвы ждали всю жизнь, и вот мечта наконец осуществилась.

Донесшийся из подворотни стон заставил Классика вздрогнуть. По звуку никак нельзя было определить, кто именно стонет; и есть уж точно несколько причин, по которым человек может стонать ночью в безлюдном переулке, но Классика ни с того, ни с сего начало трясти. В свете последних событий из всех причин вспоминалась только одна.

И она заставила Классика бежать со всех ног.

3.

Это было в апреле.

Трава только начинала пробиваться сквозь влажную землю, почки на деревьях набухли, и весь парк стоял в салатовой нежной дымке.

Терьер расположился на скамейке, как и положено королю. Гете, Пьеро, Компрессор, Сила и Классик заняли места на земле вокруг, с уважением глядя на предводителя. Даже смятые газеты, торчащие из растоптанных ботинок Терьера, казались Классику оторочкой королевской мантии. Засаленное черное пальто было застегнуто на все пуговицы и еще больше подчеркивало царственную осанку короля бомжей.

Да уж. Терьер — король помойки. Классик отвел взгляд и вздохнул.

Погода навевала на бывшего учителя старших классов тоску. Теплый ветер нес особые запахи: просыпающейся земли, свежести и молодой зелени. Весна, будь она проклята. Ветер ерошил давно немытые волосы на затылке. Скоро закончится первая смена, прозвенит звонок, школьники побегут домой, радуясь, что еще один день прошел — и каникулы все ближе. В это время Классик обычно курил в открытое окно учительского туалета, глядя на асфальтовую площадку перед школой, и ждал следующего урока.

- ...на этом закончим! - отрезал Терьер, и Классик очнулся.

Сила, огромный бродяга с бельмом на глазу, угрюмо заворчал.

- Ты чем-то недоволен, Сила? - ласково спросил Терьер.

- Я собрал целых двенадцать бутылок, а Гете всего десять. Но его ты не ругал, а я крайний, да?

- Гете болен и стар, а ты здоров и силен. В твоем случае это всего лишь лень. Я понятно излагаю?

- Почему ты всегда главный? – вместо того, чтобы признать ошибку, Сила насупился.

Король посмотрел на него, как на пустое место.

- Я собрал вас здесь, друзья мои, не просто так. Есть повод, и повод этот печален и ужасен. Темный король снова здесь, - Терьер обвел всех взглядом. - Он убивает моих подданных. Он вспарывает им животы и отрезает головы.

- Каких подданных? Ты сдурел, Терьер?! - огромный бомж вскочил. - Тебе никто не подчиняется – кроме этих придурков!

- Сядь, Сила, - приказал Терьер. В голосе короля зазвенел металл.

Огромный бомж нехотя подчинился.

- За последний месяц пропало четверо наших, - продолжал Терьер. - Боюсь, они больше не вернутся.

- Касторкин тоже? – Гете поднял голову.

Терьер кивнул. Гете выругался. Классик вспомнил пожилого бомжа, бывшего доктора. Тот возмущался сначала, говорил: какая касторка, я рентгенолог, кандидат наук! – но потом махнул рукой и остался Касторкиным. Они все здесь из таких. Из породы людей, которые рано или поздно махнули на себя рукой.

- Касторкин, Шмакля… Омнибус и Салфетка – все мертвы.

Теперь застонал Пьеро. У него что-то было романтическое с Салфеткой – если Терьер король, то Пьеро всегда был для Салфетки рыцарем. Делился с ней найденными вещами, опекал ее. А один раз – Классик сам видел – Пьеро с Салфеткой сидели, обнявшись, и по очереди отхлебывали из пластиковой бутылки мутную жидкость. В руке девушки был зажат почти целый красный леденец.

- Вечная память нашим братьям и сестре, - сказал Терьер. – Помолимся, чтобы… - он запнулся. - Просто помолимся.

Бездомные понурили головы. Молчание.

- А теперь вспомним, зачем мы здесь, - продолжал король, когда минута скорби закончилась. - Мы – рыцари Круглого стола. Мы проникаем во враждебный город, в это заколдованное королевство бетона и зависти, кирпича и боли, находим то, что нам нужно, и исчезаем, пока нас не заметили. Человечество устроило пикник на обочине, а мы подбираем остатки. От того, сколько бутылок мы соберем, зависит будущее мира. К сожалению, - он перешел на деловитый тон, - пока маловато артефактов, которым мы смогли найти применение. Увы, мы еще многого не знаем. Компрессор, наш ученый, ведет исследования, но ему еще многое предстоит выяснить.

Компрессор важно кивнул. Тюрбан на его голове, свернутый из засаленного зеленого полотенца, колыхнулся. Раньше Компрессор был главным инженером на заводе холодильников. А стал, по мнению Классика, просто психом, разбиравшим все механизмы, какие попадались ему в руки. И он действительно проводил странные опыты. Классик единственный раз побывал в убежище Компрессора, но этого ему хватило с головой. Засохшие тела ворон, прикрученные проволокой к пирамидам бутылок. Банки, полные дохлых жуков. Тысячи просроченных батареек, собранных в гирлянду вокруг скелета бродячей собаки (возможно, даже той, что откусила Классику четыре пальца). Безумие, воплощенное в бутылках.

- Придет день, и артефакты, собранные нами, откроют человечеству дорогу к потерянному Авалону. Мы вырвемся отсюда. Когда мы найдем Грааль… с виду это обычная бутылка из-под «Жигулевского», из коричневого стекла… самая обычная… Грааль, который станет ключом к дороге между звезд. И пикник на обочине будет закончен.

Теперь он валит в одну кучу Стругацких с артуровским циклом, автоматически отметил учитель литературы, все еще сидящий где-то в глубине Классика.

- Сдать надо эти бутылки на фиг, и все, - сказал Сила. Тревожное молчание.

Терьер поднялся. Величественно, как и подобает королю. С его одежды посыпался мусор, глаза горели холодным огнем.

- Ты в третий раз прервал меня, Сила.

- И чо? – огромный бомж тоже выпрямился. И оказался на голову выше короля.

- Ты знаешь, что означает третий раз, - спокойно сказал Терьер. Все кивнули. Классик огляделся: похоже, он единственный не знал. Терьер помедлил, затем произнес нараспев: - Ты предъявляешь свои права на трон?

Сила ухмыльнулся, показав гнилые зубы.

-А чо? Я запросто…

-Поединок! - закричали бомжи хором. Классик вздрогнул. - Поединок!

В следующее мгновение Сила упал на землю, взвыл от боли. Терьер ударил так быстро, что огромный бомж не успел среагировать. Король схватил сумку, раскрыл ее над лежащим – с грохотом и звоном посыпались бутылки. Сила пытался закрыться руками от стеклянного водопада и мычал.

Терьер отбросил сумку, подхватил с земли пивную бутылку и размахнулся. Бах! Классик моргнул. Разлетелись осколки, в руке у короля оказалась зеленая «розочка».

- Держите его!

Успевшего подняться Силу повалили на землю. Классик всем весом навалился на правую руку великана, чувствуя, как напрягаются под ним могучие мышцы. Да он меня порвет, подумал Классик. Глаза застилал пот, сердце стучало где-то под горлом.

Король сел на Силу верхом, улыбнулся:

- Поединок закончен. В качестве извинений я заберу твой глаз, если ты не против.

Терьер поднял «розочку» к глазу Силы, тот забился, но бомжи держали крепко. Сила зажмурился. Терьер провел «розочкой» по щеке великана — от глаза до челюсти, оставив рваные царапины. Потекла кровь, Сила заорал, рванулся. Заррраза! Классика отбросило в сторону, он больно ударился о землю.

- Открой глаза. Открой, не бойся.

Сила открыл глаза. Кровь размазалась у него по грязной щеке, текла, впитывалась в густую бороду. Он затравленно мычал.

- Чтобы стать королем, Сила, тебе придется надеть голову короля. Для тебя это единственный способ, - Терьер оглядел насупившегося, окровавленного бродягу и засмеялся: - А то твоя, похоже, совсем никуда не годится. Отпустите его.

Силу отпустили. Он медленно поднялся и стоял, ссутулившись и сжимая огромные кулаки, поросшие рыжими волосками.

- Я изгоняю тебя. Помни, где-то здесь бродит темный король. Будь осторожней, Сила. И никогда не возвращайся.

Бродяга, нагнув голову, пошел прямо на них – они молча расступались. Вскоре он исчез за оградой парка.

Больше Классик его не видел. Впрочем, в Темного короля Классик верил слабо. В маньяка – почему нет? Через какое-то время после ухода Силы перестали приходить Гете и Пьеро, затем исчез Компрессор. В последний раз, когда Классик виделся с Терьером, король был мрачен и сказал, что им обоим нужно лечь на дно. Куда лечь? – Классик удивился. Мы и так на дне, куда нам глубже? Терьер помолчал. Воспаленные глаза слезились.

- Мое время закончилось, Классик. Постарайся не растратить свое.

Классик хотел спросить, что это черт-возьми-значит, но король уже повернулся и ушел.

4.

«Что это черт возьми все на фиг значит?»

Есть несколько причин, по которым человек может стонать ночью в безлюдном переулке, но Классика ни с того ни и сего начало трясти. В свете последних событий из всех причин вспоминалась лишь одна. Именно она заставила Классика бежать со всех ног…

Но бежать не от источника звука, а наоборот – к нему.

Пусть это будет парочка, молил Классик. Растоптанные ботинки, набитые газетами, не располагали к бегу. «Пусть это будет парочка из клуба, пусть это будет пьяный мужик, отливавший на контейнер и защемивший себе член молнией. Пусть это будет кто угодно – но живой. Боги Авалона, сделайте так, чтобы это были какие-нибудь извращенцы, забившиеся в проход между домов для своих извращений! Но не очередной мертвец. Не Темный король и не мертвый бомж».

В проходе между домов фонарь не горел уже много лет. Луна освещала выщербленный мокрый асфальт перед входом, но дальше – дальше царил мрак, лишь слегка разгоняемый синими бликами телевизионных экранов. Классик, прищурившись, различал в глубине переулка очертания мусорного контейнера.

Он остановился. Сердце пыталось вырваться из грудной клетки. Иногда оно замирало на долю секунды перед очередным ударом – и тогда Классику не хватало дыхания, слабость разливалась по всему телу.

Он глубоко вдохнул. Голова кружилась – не бегал лет сто. Или двести? Колени болели так, словно их переломали железным прутом. Классик пытался прислушаться, но ничего, кроме биения крови в висках, не слышал.

Лезть в этот мрак? Или нет?

Будь он прежним учителем литературы старших классов – он бы полез. Тому, прежнему Классику, было что-то нужно. У него были желания и чувства. У нынешнего Классика в душе осталась только пустота. И воспоминание о холодноватом ветре из окна, когда куришь в учительском туалете и ждешь следующего урока… и тебе есть, для чего жить.

Классик выдохнул, как перед прыжком в воду, и пошел вперед. Становилось все темнее, словно переулок съедал свет. Над головой вдруг громко заработал телевизор – Классик вздрогнул. Мороз пробежал по спине.

В следующее мгновение Классик споткнулся и полетел вперед. Успел выставить руки. Ободрал ладони о бетон и все-таки приложился лицом…

Потом понял, что он тут не один. Классик повернул голову и – увидел.

Тело было одето в черное засаленное пальто. Очень старое и очень, очень знакомое. «Темный король ищет меня». Классик, опираясь на ободранные ладони, с трудом встал на четвереньки. Суставы ныли, как перед переменой погоды. Терьер, как же так, Терьер? Кто-то отрезал королю голову и выпотрошил его, как здоровенного карпа. Классик постарался собраться с мыслями.

Терьер мертв. Король умер, да здравствует…

А где голова?

Классик огляделся. Действительно. Может, стоит заглянуть в мусорный бак?

От мысли, что придется открыть контейнер… а оттуда на него смотрит голова Терьера – Классика пробил холодный пот. Он выругался. Хватит с него сегодня. Классик тяжело поднялся, по стеночке обошел лежащее тело, побрел к выходу.

Голову пусть ищут другие. Милиция. Не могла же голова далеко уйти, верно? Ха-ха.

Когда Классик добрел до выхода из переулка, самообладание почти к нему вернулось. «Я философ, а не герой».

Он вывалился на улицу. После темноты переулка лунный свет был чересчур яркий, безжалостный, словно рентгеновское излучение. Классик заморгал. Что за черт? Недалеко, метрах в трех от него, лежало что-то круглое… женская сумка? Классик сглотнул.

Но это была не сумка.

Классик остановился, чувствуя, что хочет кричать – и не может. Дыхания больше не было. Он открыл рот, закрыл, снова открыл – сам себе напоминая рыбу, вынутую из аквариума в рыбном отделе. Судорожно втянул воздух. В висках билась мысль: нашлась, нашлась. И вдруг Классик понял: это не Терьер, хотя тело в переулке было явно его.

Не Терьер.

На Классика, улыбаясь блаженно и счастливо, смотрела залитая лунным светом голова Силы.

5.

Варя стояла у прилавка и в глубокой задумчивости ковыряла кончиком ножа рыбий глаз. Посетителей в «Лесных далях» по вечерам было немного, да и те в основном приходили за спиртным и сигаретами. Свежую рыбу, как правило, покупали престарелые разводчицы кошек, которые предпочитали посещать магазин небольшими группами при свете дня. Другие клиенты постоянством не отличались, перерывы между их визитами могли достигать нескольких недель, а покупки сводились к «двести грамм лосося» или одного упитанного судака на зажарку.

Но истинным ценителем рыбы оставался только один человек, и от него уже несколько дней не было никаких известий.

- Ты чего такая смурная? – подруга вышла из подсобки, на белом колпаке красовался сизый отпечаток пальца. Варя сама любила работать без перчаток, хотя это и запрещалось. Прикосновение к рыбе в первые секунды возбуждало до мурашек, и только потом приходила врожденная женская брезгливость. – Снова из-за своих мужиков? Бросай ты это дело, остановись уже на ком-то одном.

- На одном? – кончик ножа ушел глубоко в глазницу, рыба смирно лежала на прилавке. – Дура ты, Светка, не лезла бы не в свое дело.

- Я бы и не лезла, - не обиделась Светка, - но только и мне покоя не дают. Про твои концерты спрашивают, просят передать свое восхищение… Интересуются, когда гастроли давать начнешь.

- Какие, к фигам, гастроли? Ты за языком своим поганым последи!

Нож взметнулся над прилавком и с грохотом опустился на доску. Отсеченная рыбья голова, кувыркнувшись в воздухе, упала к Светкиным ногам.

Подруга замерла.

Варя медленно нагнулась и подобрала с пола рыбью голову.

- Посмотри на этого судака, - проговорила Варя. Она с силой надавила пальцами, заставляя рыбьи челюсти разжаться. – Видишь? Он умеет молчать. И это - самое большее, чего он добился в своей паршивой жизни. Ты пока не добилась даже этого.

Молчание.

- Ну ты, Варька, долбанутая, - только и сказала подруга.

На улице было темно, влажный асфальт блестел в свете фонарей и тянулся между домов золотистой дорожкой. Из открытого окна доносился звон бокалов, кто-то раскатывался басом, ему вторил противный женский смех.

Варя попрощалась с охранником, старый извращенец проводил ее жадным взглядом и облизнул пересохшие губы.

На углу Коровина и Лесной на куске картона лежал бездомный. Его открытые глаза слабо блестели в темноте, кисловатый запах разносило ветром по улице. Когда Варя проходила мимо, бездомный приподнялся и посмотрел на нее тяжелым неприятным взглядом. Варя почувствовала, что дрожит, сильнее заколотилось сердце

Это был тот самый переулок, где несколько дней назад нашли тело с отрезанной головой. Именно сюда выходило окно Вариной квартиры, из которого она наблюдала, как суетилась полиция. Тело обрисовали, сфотографировали, упаковали в черный полиэтиленовый мешок. Кишки собирал молодой лейтенант - долго и с неохотой. Он то и дело подбегал к мусорному ящику, куда его громко и с кашлем рвало.

Идти через переулок казалось полным сумасшествием, но дорогу так можно было сократить вдвое. Чего здесь, собственно, бояться? Куда больше шансов попасть в неприятности, если отправиться в обход, мимо кабака с ревущим пьяным быдлом. Варя зябко передернула плечами. Зря она поругалась с подругой. Последние дни они возвращались домой со Светкой, ведь вдвоем практически не страшно.

Соблазн был велик, и Варя, выдохнув как перед рюмкой водки, направилась в переулок. Фонари не горели, поэтому она, чтобы не упасть, вытянула руку и коснулась стены кончиками пальцев. Варя шла, чувствуя пальцами влажный шершавый кирпич; ногти цеплялись за выщерблены, проваливались в стыки. Иногда Варя натыкалась на влажный мох и в страхе отдергивала руку. За спиной временами раздавались шаги, и тогда она замирала, напряженно оглядываясь. Но люди проходили мимо. Страшного переулка старались избегать. Суеверный страх перед кладбищем отпугивает вернее реального убийцы.

Вот и родной подъезд. Варя надавила на кнопки – щелк! Подъездная дверь провалилась внутрь, ударилась ручкой о стену. Что-то вырвалось из темноты и кинулось Варе в ноги. Юбку рвануло, бедро пронзила острая боль. Варя вскрикнула.

По улице удирал огромный черный кот.

…Она не помнила, как поднялась по лестнице, как открыла дверь.

Не снимая босоножек, Варя бросилась в ванную. С силой колотилось сердце, лицо горело как ошпаренное. Из горла со свистом вырывался воздух, брызги слюны летели на кафельный пол. Дверцы шкафчика были закрыты. Быстрее! Ключ, как назло, не хотел выпутываться из кармана, застряв между складками ткани. И тогда Варя, издав звериный рык, дернула изо всех сил, отрывая вместе с карманом кусок юбки. Из-под обломанных ногтей сочилась кровь. Ключ, наконец, оказался в руках. Быстрее! Варя начала втыкать его в замочную скважину. Снова, снова и снова, с неистовой силой, готовая вгрызться в деревянную дверцу зубами, потому что так будет правильно, только так и должно быть. На зубах заскрипит старая краска, занозы вопьются в губы и десны, а она продолжит грызть, пока не прогрызет дверцу насквозь. Через несколько секунд красная пелена перед глазами спала, гул в ушах затих, и Варя одним точным движением вставила ключ в скважину. Повернула два раза и открыла дверцу.

Банка оказалась на месте.

Еле сдерживая рыдания, Варя обхватила ее руками. Прикосновение к холодному стеклу успокаивало.

- Ну, где же ты? Почему тебя так давно нет?

Голова в банке не ответила. Сквозь толщу физраствора Варя видела её довольную улыбку. Карие глаза смотрели с насмешкой.

Тогда, подавшись вперед, Варя поцеловала банку напротив рта. Ее губы натыкались на стекло, оставляя за собой бледные следы. Горячее дыхание отражалось от банки, и казалось, что голова отвечает взаимностью. Стеклянный взгляд завораживал. Варя раз за разом бросалась на стекло, с такой страстью она не целовала ни одного мужчину. Только его. Понимая, что снова теряет над собой контроль, она высунула язык и стала жадно облизывать банку.

6.

Вторую ночь подряд Классик пытался заснуть. Он уже не скрывался от людей, наоборот, старался держаться к ним поближе. Весть об убийце облетела город, если поначалу на пропажу бездомных смотрели сквозь пальцы (мало ли, бомжи напились, отрезали друг другу головы), то сейчас за отдельными случаями видели начало настоящей резни. Желтая пресса пустила слух об обезглавленных прохожих на остановке, молва все переиначила, и вот результат – переночевать Классику было совершенно негде. Подвалы и подъезды заперли, жители организовали патрули. А на бездомного вроде Классика смотрели как на черную кошку, приносящую неприятности.

На противоположной стороне улицы горела одинокая вывеска «Лесные дали». Буква «Л» мигала и вот-вот норовила погаснуть. Вышедший покурить охранник с подозрением посмотрел на Классика. Чудо, если скоро здесь не окажется полиция или патруль.

Но самой большой проблемой оказалось другое. Мочевой пузырь Классика представлял собой готовую взорваться бомбу, а единственным доступным туалетом оставался ближайший переулок. Мочиться под себя Классику не позволяли остатки гордости, а на глазах у прохожих – остатки скромности.

Последние полчаса показались Классику настоящим адом. Любое движение отдавалось болью в животе, унять которую не было никакой возможности.

Еще через двадцать минут он понял – сейчас или никогда.

Классик с трудом поднялся и заковылял в переулок, прижимая ладони к низу живота. Главное все сделать быстро и четко. Любой шорох – причина для бегства. И бежать надо к людям. Пусть даже к охраннику, дружине или к полиции. Они могут сделать твою жизнь невыносимой, зато точно ее сохранят…

Парадокс. Совсем недавно Классик с тупым упорством пытался уйти из жизни, а сейчас держится за эту жизнь, словно майский клещ.

Озираясь, Классик развязал штаны. В блаженстве застонал. Журчание. Вся боль, накопившаяся тяжесть уходили из него нескончаемым потоком. Боль в почках пронзила насквозь. На несколько секунд он замер, прислонившись лбом к стене. А когда распрямился… К нему двигалась тень. Человек вошел в переулок со стороны Лесной и был просто огромных размеров. Широкие плечи, длинные, почти до колен, руки. Классик в оцепенении смотрел на приближающийся силуэт. Неожиданно он словно проснулся. Мозг заработал с невероятной четкостью. Классик рванул штаны, чувствуя, как по ногам льется что-то горячее. Сделал шаг… и в тот самый момент человек вышел под свет работающего телевизора.

- Терьер? – не поверил глазам Классик. – Ты? Я думал, тебя...

Блеснуло. В последний момент он попытался увернуться, но было уже поздно. Холодное лезвие вонзилось Классику в живот и пошло выше, распарывая мягкую плоть. На затылок легла рука, откинула голову. По шее потекло теплое, вокруг потемнело. Последнее, что увидел Классик – Терьер улыбается во весь рот, в глазах горят огоньки.

7.

В закрытые веки бил свет.

Классик полежал, прислушиваясь к собственным ощущениям. Ничего не болело. Так не бывает – словно он умер. А ведь я, возможно, и вправду умер, подумал Классик и, испугавшись этой мысли, открыл глаза.

Перед ним лежал он сам. Скрючившись на бетоне, подтянув здоровую левую руку и правую — искалеченную — к животу, лежал бывший учитель литературы, нынешний бомж Классик. Вернее, то, что от него осталось.

Ну, конечно, подумал он без особого удивления.

Изогнутая полоска кишок тянулась по бетону. Выглядело так, словно кто-то небрежно выпотрошил рыбу.

Обрубок шеи напоминал распухшую рану. Кровь маслянисто блестела, в лужице отражались подсвеченные телевизорами окна верхних этажей.

Классик выпрямился. Глупо, подумал он. А потом: какой я, оказывается, высокий, странно, что раньше этого не замечал. Но где же... Классик огляделся. То, что он искал, лежало дальше, метрах в трех — у мусорного контейнера. Откатилась, подумал Классик и двинулся вперед.

«Ну, привет».

Классик наклонился и взял голову в руки. Король Терьер, оскалившись в блаженной улыбке, смотрел на бывшего подданного. Глаза были мертвые и веселые.

Классик почувствовал, как к горлу подкатила тошнота. Попытался выбросить находку, но руки не слушались.

Зябкая волна ужаса поднялась по спине, обхватила затылок холодной ладонью. Пахло рыбой и раздавленной икрой.

Классик захотел закричать, побежать... но понял, что не может.

Он выпрямился, отпустил голову Терьера и пошел, размахивая руками. Тело так раскачивалось на ходу, что Классик почувствовал приступ морской болезни. Дверь подъезда приближалась. Он понял, что не может сделать ничего, что тело существует само по себе. А он — пассажир, который сидит в такси и смотрит на стремительно крутящийся счетчик.

Тело нажимало на кнопки. Похоже, оно — в отличие от Классика — прекрасно понимало, что нужно делать.

- Кто там? - спросили из домофона приглушенно.

- Я, - сказал Классик.

Щелкнуло. Дверь открылась. Классик протиснулся в подъезд боком, словно был слишком велик, чтобы пройти прямо. Впрочем... Классик скосил глаза. Руки его были огромные, заросшие густым рыжим волосом. И у него были все пальцы. Пять на левой и пять на правой. Рукав потертой кожаной куртки в пятнах крови.

Тело поднималось по лестнице. Мелькали пролеты. Классик мельком увидел в окно узкий проход между домов, улицу, освещенную лунным светом. Классик уже не пытался ничего изменить — он чувствовал, как с каждым шагом приближается к границе безумия. Самое страшное еще впереди. Сейчас он увидит все — и даже не сможет закрыть глаза.

Наконец, подъем завершился. Классик встал у двери, нажал на кнопку звонка. Долгую минуту дверь не открывалась. Наконец послышались шлепающие шаги, замок щелкнул. На пороге стояла девушка — в темноте белело обнаженное тело. Темная королева, понял Классик. Глаза ее мерцали. Лицо горело страстью.

- Здравствуй, - губы ее изогнулись в улыбке. - Кто ты сегодня?

Губы Классика раскрылись, и он сказал:

- Варя, я так по тебе скучал.