Рыло

На кирпичной стене гаража, возле заросшего амброзией, заброшенного футбольного поля, в далеком девяносто пятом году, детвора куском карбида царапала Рыло. Без цели и смысла, просто чтоб было. Непохожим оно было ни на что, знакомое людям. Не было там намеков на черты свиньи, кабана или глубоководной рыбы. Другим оно было, таким, какое способен породить только детский ум. На Бога и Дьявола в одном лице походило, на половые органы и язвы чумные. В окружении не менее уродливых нарисованных рож и летучих мышей. Поганок, костей и бомжей. Добавляла детвора к Рылу детали и надписи, шутки и гадости. День в гаражах детвора порисовала, а потом, как и любая детская забава, быстро надоела им это, и Рыло осталось одно. В тени обитало Рыло и не видел его никто, первый же дождь сделал едва различимым и без того плохо видимое Рыло. Должно было исчезнуть оно, ещё один дождь не выдержало бы точно. Но случилось странное. В день, когда время на часах всего на минуту замедлились, а ночную темноту озарила секундная вспышка, над землей пролетела красная комета. Прямиком из глубин далекого, темного космоса, из самой вечности, из материальной тьмы. Вспышка от сближения с землей длилась секунду, неуловимый миг. Этого мига хватило для того, что осветить своим светом Рыло.

С того дня к Рылу потянулись те, кого не увидеть белым днем. Воняющие сыростью и сажей. Те, кто вылезает из канализационных люков и обитает в заваленных хламом подвалах. Неотличимые от теней, покореженные, босые и грязные, приползали они к нему. Ведомые чем-то большим чем зло. Наводили затертые линии, добавляли новые, более жуткие детали Рылу. Так и разрасталось оно. Ненасытное, слоями чего-то живого поросшее.

Вскоре пошлыми стишками окружено было Рыло, матами, именами, номерами квартир. Детвора незаметно для всех изменилась. Предпочитала играть там, где пахло сгнившими досками и плесенью. Пропадала в подвалах и на заброшенных котельных. Находила там мусор, пыльное тряпье и подносила это Рылу, которому всегда было мало. Следом детвора перестала слушать родителей и учителей, а позднее возненавидела их всех. Хотела детвора, чтоб «оно» во снах к ним всем приходило. На садиковского сторожа Викторовича травили Рыло. Требовали, чтоб медленно жрало его органы и отравляло кровь. Травили и на классного руководителя, Елену Александровну. Хотели, чтоб вместо красной пасты, в ее учительской ручке, кровь ее же была. На бабку Жмотиху, которая постоянно жаловалась на их крики, у Рыла просили сделать бабку одним целым с лавкой, на которой та каждый день сидела. Соседа Юрку, который машину ставил там, где детвора по вечерам играла, без кожи у Рыла просили оставить. Всех проклинала детвора. От телевизионного диктора вечерних новостей, до «Хрюши и Степашки», которых показывали перед сном. От солнца утреннего, до звона церковного колокола. Проклинали свои дни рождения. Родителей и сестер с братьями. Проклинали друг друга. Только и делали что проклинали всё, да подношение Рылу делали.

Ненасытным вскоре стало Рыло. Вылезало на целый метр из кирпичной стены гаража. Клацало зубами, визжало, матом крыло все что видело. Жрало, а как обожрется начинало рыдать. И все мало было ему. Волшебным «Джинном» Рыло не было, и исполнять желания в его обязанности не входило. Слушало Рыло и запоминало всех, а вскоре и вовсе стало наведываться домой к детворе, что его породила. Вылезет у кого-то из потолка и смотрит. Слюни только свисают. Длинные, черные, вязкие от сожратой пыли. Лезло Рыло и в вещи в шкафу, и в кухонный полки. В одинаковые книги на полках, и альбомы с фотографиями. В старые газеты и в электрические кабеля с проводами. Везде побывало Рыло, и осознало оно, что всегда было есть и будет. Что не существует для него времени и пространства, что есть лишь оно - Вечное Рыло. Материализованное зло - прибывшие из самого темного угла вселенной. Как хтоническое божество, забытый миф. Как вирус и спасение. С того дня, Рыло начало мстить всем, и начало с детишек, что так в Рыло поверили.

Первым Рыло нашло Кирюшу - злобного рыжего мальчика лет девяти. Его Рыло лишило смысла жизни, и мрачный Кирюша, усевшись в трамвай без номера, поехал в вечное путешествие, где за окном были всегда одинаковые пейзажи. Дома и дороги покрытые узорчатыми коврами, такими же, какие висели на стенах в квартире Кирюши. Коврами были покрыты деревья и кусты, лужайки и ямы. Коврами были укрыты огромные карьеры, и медленные облака. Посреди безлюдных улиц повторялся словно выпотрошенный мир Кирюши. Повторялись его совсем детские воспоминания. Были там и подушки из садика, и школьные парты. На припаркованных машинах Кирюша узнавал беленькую плитку из столовой, а вместо лавочек, улицы были усеяны больничными койками. Видел Кирюша и свою кровать, и холодильник кухонный. Телевизор из зала тоже повторялся на улице. А там как помехи, одна программа, где на весь экран Рыло. Трамвай никогда не останавливался, но всегда замедлял скорость, когда проезжал мимо такого же трамвая, который шел ему навстречу. Иногда Кирюша замечал кого-то внутри. Иногда всматривался туда. Тот, кто бы там ни был, будто тоже всматривался в Кирюшу. Хоть Кирюша и узнавал на том, кто сидел в другом трамвае свои вещи, остальное ускользало от него. Смазанным все было каким-то, долго он не мог разглядеть, что не так. А когда наконец разглядел, то на месте Кирюши в трамвае осталось только Рыло.

Следующей к кому наведалось Рыло, была Катенька, младшая из трех сестер. В безрадостный её день рождения, на одиннадцать лет, Рыло забрало у Катеньки сны. Держа кусок торта на ладошке, прямиком с праздничного стола, и взглядом, направленным в пустоту, Катенька побрела за дверь. Родители радовались за Катеньку, слезу проронили и баба с дедом, ликовали сестры. Даже птички на деревья, и те щебетали довольно. По телевизору, на весь экран виднелось Рыло. Катенька брела по пустым улицам, по заросшим кустами дворам и посадкам. Шла, пока наконец не добралась до заброшенного бетонного завода. Там, на пороге, у входа в бескрайние бомбоубежища, из тени к Катеньке потянулась сгнившая рука. В нее Катенька положила кусок торта, после чего рука исчезла во тьме. Тогда-то Катенька и пропала в темных и сырых пространствах бомбоубежища, да начала приходить к людям в снах. Сначала просто тревожными образами, затем явным уродством и неправильностью мира. Катенька была сгорбленными инвалидами, странного вида насекомыми и опарышами. Она была кладбищенскими ямами и ржавыми могильными крестами. Траурной черной лентой и холодной каплей дождя из сна. Закопанным, расчлененным трупом, и выпавшими зубами. Пауками с лицами умерших родственников и квартирной дверью, которая почему-то не закрывается. Она была черным солнцем, и океаном, который впадает в ровный квадрат тьмы. Сны были страшными, безысходными и напоминали Рыло.

Третьего из компании детишек звали Денис, и его Рыло сделало полым. Лицо восьмилетнего Дениса застыло в бессмысленной, натянутой ухмылке. Он больше ничего не чувствовал. Первое время днем и ночью катался на дворовой качели, все пытался что-то ощутить. Впустую - не чувствовал совершенно ничего. Одним утром качели оказались пусты. Стал Денис гулять по миру, в надежде что-то ощутить. Пил «димедрольный» самогон с бомжами, нюхал клей. Жрал крыс, собак и кошек. Мало ему было ощущений – все равно ничего не чувствовал. Убивал своих собутыльников бомжей, пил их кровь – и снова ничего не чувствовал. Понял тогда Денис, что не сыскать ему ощущений истинных на земле, и шагнув с крыши пятиэтажки, направился прямиком в Ад. Пил он там чужой пот, с содранной кожей стоял под душем из кипятка. Как на «тарзанке», подвешенный за язык на крюк, катался по Аду. Глодали его тело слепые грешники. Жрали конечности Дениса крысы и змеи. Варили его в котлах, вливали в глотку кипящую лаву, под плач грешников заставляли танцевать на огромных сковородах, а ему хоть бы что - вообще ничего не чувствовал. Так и пытался он хоть что-то ощутить, пока не осталось лишь одно Рыло.

Четвертым был Валерка, и его Рыло сделало вечно молодым. Веки девятилетнего Валерки покрылись морщинами, а на ногах проступил варикоз. Давление Валерки было за 150, и руки ходили ходуном. Седые волосы на глазах выпадали, а глаза покрыла серая пленка слепоты. Стал тогда Валерка искать свою молодость. Звал ее на улице, спрашивал у знакомых. Рисовал от руки объявления и клеил их в округе. На вокзале узнавал - есть ли билеты, к его молодости. Пытался найти её на базаре и у знакомых дома. Быстро вид Валерки стал жутким, кожа сгнила, виднелись белые кости. Дню он предпочитал ночь, а входной двери темноту. Так и вылазил он из темноты у соседей дома. Копался в их вещах, переворачивал все вверх дном. Искал свою молодость и в шкафах, и холодильнике. Даже в кастрюле с рассольником, и в той искал. Везде искал. В буквах, что были написаны в книгах, стоящих на полках. В пыли на тумбочках и отражении луны, на лакированных досках пола. Искал в настенных обоях и спящих соседях. Копался в их внутренностях, органах и кишках. И везде её не было, а было сплошное Рыло.

Пятой и последней из детишек, была Лариса. Её Рыло сделало счастливой. День и ночь радовалась Лариса. Радовалась, когда по новостям показывали трагедии или в кино, кто-то умирал. Радовалась, когда трамвай отрезал ноги беспризорникам, что ездили на «колбасе», как в луже весеннего дождя прыгала Лариса, в собравшейся на асфальте крови. Гулять стала на кладбищах. Веселые песни горланила на похоронах, абрикосами и «репяхами» кидалась в покойников – весело было ей. В церквях грела карамельки над свечками, а в больницах клала стекловату и камни под одеяла беспомощных стариков. Хохотала только, нарадоваться не могла. Найдет кого при смерти, залезет на кровать, встанет на тело что задыхается и давай плясать. И все с хохотом, с воплем и песней, будто в мюзикле. Больные лишь тихо выли и молили о помощи, не словами, а слезой по щеке покатившейся. Половина парализована была. Так Лариса и плясала, пока плясать не начало Рыло.

Исчезновение пяти детей на Троещине, в период 1995-96 года, довольно быстро полетело по отделам. Само дело стало «горячим», никто не хотел с ним работать, и как горячая картошка, оно перебрасывалось между следователями. Пришел 1996, который принес денежную реформу, и сущий Ад в ведомствах. Так что следственные мероприятия, выпадали порой и на обычных участковых. Ближе к 1997 году, участковый Данчук Леонид Андреевич, тридцати лет отроду и начал вести это дело.

Характерным для всех семей было то, что они были неблагополучными. О пропаже детей заявили не сразу. Заявления поступали как через 48 часов после исчезновения, так и спустя неделю. Все как один твердили о гипнозе, темной магии и мистике. В своих показаниях, использовали не типичные речевые обороты. Упоминали Рыло. О себе говорили в третьем лице, о своих детях в прошедшем времени. Другие из опрошенных жильцов двора, вокруг которого произошли исчезновения, при упоминании о Рыле, выражали странные эмоции. Вид их становился напуганным и веселым, одни начинали шутить, другие петь. Все как один твердили что иногда им снится Рыло, но как оно выглядит и что это такое, ни один из них описать не смог. Про Рыло говорили и коллеги Данчука. Впоследствии в руки к нему попала целая библия, написанная бомжами, которую нашли на одной из подвальных облав. Библия эта была слеплена из желтых бинтов, воняющих гноем, поверх которых виднелись красные пятна. С отвращением и чувством тревоги, Данчук пытался разобраться в содержимом этой библии, в сплошных бессвязных каракулях и потеках. Только одно слово всегда можно было разобрать. Оно было написано будто сотнями разных языков, и всегда было различимо на фоне других слов – РЫЛО.

Впоследствии, первичная деятельность участкового, взяла вверх над следственными работами Данчука, и все его «расследование» сводилось к тому, что несколько часов после работы, он просиживал за невнятными материалами дела. Остальное время, как обычный участковый, он обходил свой район. Приходил к шумным соседям, проверял тех, кто только «откинулся» либо стоял на учете. Заглядывал в подвалы и на чердаки. Обходил места, где терлись беспризорники, наркоманы и бомжи. И там, в местах, где еще тлели угли сгоревшего мусора, ему начали попадаться очень похожие на что-то из видимого ранее, надписи на стенах. Упоминания Рыла. Несколько раз, когда Данчук задерживал бомжей и наркоманов, он пытался узнать у них про Рыло. Их реакция всегда была одинаковой. Вместо ответов, те откусывали свои языки и выплевывали их на пол. После чего заливались утробным хохотом, который переходил в удары головой о стену. До тех пор, пока их не увозили на дурдом. Так прошел девяносто седьмой год.

Девяносто восьмой год начался с того, что соседка семьи, у которой пропал мальчик, утром, в своей постели, обнаружила мертвого мужа. Брюхо вспорото от паха до шеи, все органы наружу. Никаких следов борьбы. Впоследствии стало известно, немало жутких и странных деталей. Первая - характер травм свидетельствовал о том, что получены они были при жизни. Вторая – еда, которую обнаружили в желудке, поступила в него уже после его отделения от тела. Третья – по показаниям жены, ночью у них произошел половой акт, в период, когда установлена предположительная остановка сердца. Следствие не стало исключать из подозреваемых супругу, но уже первичная экспертиза сделала это за них. Разрез брюшной полости производился из самого тела. Именно эта деталь поставила многих в тупик. Органы, к слову, были тоже не совсем вырваны. Их будто кто-то отгрыз.

Еще один загадочный эпизод, произошел одновременно с первым, в районной больнице. Пациентам в пище начали попадаться иголки и битое стекло. Больные жаловались на ночные избиения от врачей, говорили о пытках. На телах пострадавших были зафиксированы следы от удушья, порезы, ожоги и отпечатки зубов. Позднее, переломы грудных клеток, вырванные зубы и случаи удаления скальпа хирургическим путем.

Следующий эпизод пришелся на середину марта, когда начал сходить снег. Задушенное, абсолютно белое тело бомжа, обглоданные ступни. Обычное дело, коллеги Данчука шутили, мол лучше бы уже целиком съели, меньше работы. Через месяц вновь труп, снова задушенный и белый как мел, также обглоданы ступни. Тут уже стало не до шуток, и следователям пришлось связывать два дела. Третий труп нашли спустя неделю. Более детальная экспертиза показала, что труп обескровлен. И тут без странностей не обошлось. Тело было обескровлено, но каким способом, экспертиза определить была бессильна. Ни единой видимой раны на теле. На этом странности не закончились. Перед увольнением, один из патологоанатомов, не переставая кричал про нечистую силу. Именно он заключил, что в теле отсутствовали какие-либо следы вен, артерий и капилляров.

Последний из череды странных эпизодов девяносто восьмого года, начался в декабре. Трупы в трамваях. Первое время, следствие как приоритетную – рассматривало версию о серийном отравителе, который незаметно, через вещи, производит инъекции яда своим жертвам. Однако ни яда, ни наркотических веществ, в телах жертв найдено не было. Впоследствии, без странностей не обошлось и там. Всего за первую неделю декабря, было зафиксировано восемь случаев. Все без каких-либо внешних проявлений умирали. Впоследствии было установлено, что все жертвы, приходились на определенный номер трамвая. Круг поисков сузился до одного трамвайного маршрута, в котором начали ездить непримечательные, одетые по гражданке опера. Ситуация не изменилась. И тут были смерти, под носом у оперов, всегда на одном месте, у окна. Была и одна смерть опера, когда решили ловить на живца, и усадили сотрудника на то самое место. На виду у всех – просто умер. Тут и потребовались экстренные меры. Данчук считал, что каждый человек в этой жизни, начиная с уличного дворника, до никем не любимых депутатов, находится на своем месте. Начальник отдела лишь подтвердил убеждения Данчука. Неординарные ситуации требуют неординарных решений. Запросил начальник отдела, через свои связи весь вагон трамвая на утилизацию. Вагон сняли, смерти прекратились. После такого решения, мистика стала второй верой у оперов. С того дня, про отдел начали ходить дурные слухи.

Заинтересовался начальник отдела впоследствии версиями Данчука, которых у того к девяносто девятому году было не мало. Начал звать того к себе в кабинет на беседы, людей выдавать в напарники.

— Продолжай обходить подвалы и гаражи, глядишь, что-то да найдешь, - говорил Данчуку, уставший начальник отдела.

Люди, которых Данчук получал в напарники, были, как и глубоко верующими, так и молитвы, не знавшие от рождения. Ходил с ними он по подвалам и чердакам, по заброшенным стройкам, свалкам и посадкам. Выбирался он с ними за ж\д пути, туда, где у бомжей были целые самопальные палаточные городки. Бомжи, видя его и напарника, как полоумные начинали визжать, да бежать в рассыпную. Обычно Данчук в таких местах не задерживался, а тут заметил знакомое и странное. Очередная библия, затем еще одна и еще. Пять книг изъяли они с напарником, и все как та, что довелось несколько лет ранее видеть Данчуку. Только эти были чуть более «качественными», при мысли об этом, Данчуку становилось плохо. Желтые бинты еще больше воняли гноем, на корешках книг красовались сгнившие зубы. Вместо букв, в книгах были приклеены откусанные кусочки человеческих ногтей. Они образовывали странные, напоминающие вязь буквы и слова. И везде повторялось это слово - РЫЛО.

Изучать найденную у бомжей библию, Данчук стал на регулярной основе. Так, на одной из её страниц, Данчук определил место, очень похожее на двор, где исчезли дети. Неровные, словно потеки линии, образовывали нечто похожее на дома. Дома эти повторялись с всегда одинаковой последовательностью и соблюдали строгий порядок. Нарисованные кровью или чем-то не менее гадким, они были вокруг пустоты. Очень знакомого на вид пустыря. Именно туда Данчук стал наведываться на регулярной основе. Ему постоянно казалось, что он что-то упускает, какую-то очень важную деталь. Он обходил дома, подворотни. Обходил дворы, заброшенное футбольное поле и поросшие амброзией и лопухом места возле гаражей. Места, где были горы хлама и куски старой выкинутой мебели. Где были надписи на стенах, и что-то еще… Данчук сначала не понял, что это, будто яма в стене, только вывернутая наизнанку. Чернота живая. Наросты что дышат. Вокруг того места было тихо и тревожно. Тень от деревьев и сплошные, с человеческий рост заросли, не давали разглядеть ничего более, только жар от гаражной стены ощущался на метры вокруг. Принюхивалось «ЭТО» к Данчуку, какие-то бессильные попытки дотянуться в его сторону делало. Шумела листва, трава к земле клонилась, сквозь ветки что-то лезло, сминало их. Данчук попятился, споткнулся о что-то мягкое, скрытое в траве и мусоре. Человеческое тело. Живое. Затем такое же, скрытое травой тело, поднялось справа от Данчука. На землю спадали ошметки неоднородных масс. Падали куски грязи, либо плоти. Данчук видел, как богомерзко обезображено лицо того, кто словно отлип от земли. Голову восставшего покрывала мелкая трава, выцветшие и раздавленные пачки сигарет, прошлогодняя сгнившая листва. Пустые глазницы забиты грязными тряпками и кульками. Вместо бороды от той области, где у людей обычно лицо, шла пульсирующая система сосудов. Данчук не мог в тени деревьев определить, капилляры это или же корни. То, что росло на лице восставшего из земли, сочилось чем-то липким. Шевелилось и искало куда бы присосаться. Данчук вновь попятился. Табельного оружия у него при себе не было, и единственное что ему оставалось, это спасаться бегством. Очередной шаг назад, спиной столкнул Данчука с чем-то трухлявым. Во что Данчук немного провалился. За его спиной стоял самый настоящий ветеран, но не войны, а чего-то другого. Грудь его украшала сотня странных и самодельных медалей. Сделанные из пивных крышек и монет, клювов и иссушенных ящериц. Крысиных хвостов и еще совсем свежих потрохов. Виднелись там и зубы с клыками, и крошечные фаланги пальцев. Китель этого ветерана местами был вросшим в плоть, где-то торчали волосы, где-то оголенные части гладкой, зеленоватой кожи. Там, где были плечи, китель закачивался. На самих плечах вместо погонов были какие-то уплотнения. Прыщи и фурункулы, четным количеством были выстроены в знакомое Данчуку по службе звание. Рука невольно потянулась отдать честь, от увиденного за последние минуты, на Данчука нахлынуло безумие. Из выгоревших пней и ям поднялся сшитый из брезента, старых сапог и свиной шкуры хор. Он торжественно пел, и от песни этой вырвало Данчука. Пели о том, что честь Данчуку выпала предстать перед Рылом, а они его бессменный, вечный караул. И в подтверждение этом, Рыло, сокрытое листвой, ветками и тенью, невидимое для напуганного Данчука, будто разверзлось. Из глубин его нутра, повалили мухи, шершни и тля. Шум насекомых заглушил помойные голоса, восхвалявшие Рыло, и Данчук побежал. Пока бежал Данчук, над ним смеялись все - восставший караул Рыла, смеялись соседи исчезнувшей детворы. Они вышли из своих квартир, и собрались под домом. Над Данчуком смеялись случайные прохожие, и коллеги по службе. Начальник отдела, и близкие друзья. Хохотало солнце, что садилось, как хохотала луна, что пришла на его место. Над Данчуком смеялась ночь и далекие звезды, хохотала и вселенная. С жизни Данчука смеялось само Рыло.

В тот день Данчук все решил, утром он должен был покончить со всем. Он знал, что ему никто не поверит, и не собирался искать их веры. Его ночь прошла в помутнении. То, что он увидел за минувший день, не давало ему уснуть. Перед глазами проплывали картины чего-то темного, сокрытого листвой. Пока Данчук крутился в постели, и мучался от увиденного за день, на другом конце города, ночную тишину стали нарушать весьма повседневные звуки. Крышки канализационных люков приподнялись, и царапая асфальт, медленно поползли в бок. Начали со всего города выползать те, кого не увидишь белым днем. Отвергнутые всем живым и самим Богом. Не умершие, те кто воняет сыростью и сажей. Кого не запомнишь, даже если случайно увидишь. Те, кто не умеет ходить на двух конечностях, а ползает на четвереньках. Они-то и поползли к Рылу.

Ночь Данчука прошла в безумном ожидании. Когда посветлело, Данчук только и делал, что курил без перерыва на кухне. Выкуривший за час пачку сигарет Данчук, допивал пятый стик разбавленного холодной водой кофе. Еще три стика, он высыпал себе в рот и запил водой из крана. В этом безумном и психически возбужденном состоянии, Данчук поехал туда, где вчера все произошло. С заряженным пистолетом Данчук вышел из машины, и направился в сторону зарослей возле гаражей. Он шел выпустить все патроны до единого, шел убивать или застрелиться на крайний случай. Мир уже не был прежним. Ему было плевать. Проходя заброшенное футбольное поле, Данчук сразу обратил внимание на то, что все вокруг немного изменилось. Будто зарослей меньше стало. Он также обратил внимание на то, что около гаражей их не было вовсе. По мере его приближения к ним, ему становилось все более очевидным причина таких изменений. Все кусты и трава вокруг, были вытоптаны. Словно по ним прошлась не одна сотня человек. Человек? Это слово у Данчука вызвало приступ тошноты. Он вновь вспомнил тех мерзких тварей, которые лишь своими силуэтами напоминали людей. Данчук продолжал идти, пока наконец не пришел к месту, где вчера все произошло. Там был абсолютно ровный, вытоптанный пустырь. Из стены ничего не торчало, и никакой надписи не было там. На кирпичной стене гаража, лишь осталась словно изъятая чернота, она и смотрела на Данчука. Напоминала про Рыло.

История Данчука на этом не заканчивается. С ума он не сошел, и продолжал нести службу. Пытался убедить себя в том, что все что было, ему померещилось. Лишь кошмары ему снится регулярно начали с того дня. Сюжеты дурные. Какие-то подвалы - огромные, темные, бескрайние, словно бомбоубежище заброшенное. А там, на столе из бетонной плиты, лежит девочка. Данчуку во сне, кажется, будто она спит, непонятно откуда исходящий свет падает на её бледное тельце. Свет зеленоватый, не статичный. Постоянно двигается и переливается. Это не дает покоя Данчуку, и он еще больше всматривается в зеленоватое свечение. Сны абсурдны и не логичны, Данчук летит туда и видит, что весь потолок облеплен огромными зелеными мухами. Что свет идет от них, они его отражают. Но даже во сне мозг Данчука продолжает работать, и пытается понять: как зеленые мухи могут отражать свет, у которого нет источника? Данчук продолжает видеть мух, видеть девочку. Продолжает, пока не осознает, что свет мух и есть Рыло.

Дурные сны Данчука не закончились и спустя годы. Кошмары продолжали преследовать его. Ему снилось как в земле он откапывает свои отрубленные ноги, как приходит на чужие похороны, выкидывает покойника из гроба, ложиться на его место, а оно тепленькое. Снилось набитая землей подушка, и маленькие покойники в одеяле. Когда он приходил во сне к своему пятиэтажному дому, то пятого этажа с его квартирой не было. Дом превращался в четырехэтажный. А когда он пытался вспомнить куда подевался его пятый этаж, то вспоминал Рыло.

Ближе в две тысячи первому году, Данчук стал рисовать Рыло. Делать наброски и записи о нем. Характера художественного, не имеющего отношения к забытому всеми делу. Начал Данчук публиковаться в маленьких маргинальных газетах локальных политических партий и сект. За свои деньги издал крошечный тираж заметок, и с этими заметками, посещал съезды эзотериков всех категорий. Длительный период Данчук пробыл в звании чудилы и потенциального городского сумасшедшего, да повезло ему встретить нужного человека на одном из съездов любителей мистики. Разговор с ним, в дальнейшем, отвел Данчука от публичной деятельности.

— Вы не там ищите, - сказал ему не представившийся человек.

Данчук недоумевал.

— Вам надо искать либо в прошлом, куда вы уже очевидно не попадете, либо в будущем, возможность дожить до которого, у вас есть, - продолжал незнакомец.

— Как это понимать? – спрашивал ошеломленный такой информацией Данчук.

— Как следователь, вы привыкли что все движется в одном направлении, всегда к неизбежности, всегда вперед, но раз уж вы приехали сюда, то следует думать шире, не только в одном направлении. С детства вы, наверное, начали мыслить с лева на право, скорее всего это особенность у вас появилась с обретением навыка чтения. Все движется последовательно. Дни, недели, месяца, годы. Но пытались ли вы хоть раз отойти от привычного движения мысли, и попробовать мыслить иначе? – закончил незнакомец, и Данчук задумался.

Человек открывший глаза Данчуку ушел так и не представившись. Мысль о том, что искать следует не здесь, заставила его в корень пересмотреть свои теории. Так листая поднятые архивы восьмидесятых и семидесятых годов, Данчук находил все больше пугающих схожестей в делах. Совпадали даже места, где происходили преступления. Как порой совпадали имена и фамилии. Даже слово «Рыло» несколько раз встречалось Данчуку. Это не менее сильно озадачило его. Вновь Данчук загорелся этим делом, и стал выходить на поиски.

После службы, Данчук обходил дворы, заглядывал в подвалы. Искал бомжей, примерный типаж он держал в голове – максимально безобразный вид, нечленораздельная речь, неестественно омерзительная вонь. Находил Данчук либо наркоманов, либо бомжеватого вида алкашей. Те, первобытные, дикие и грязные бомжи из девяностых, с приходом нового тысячелетия, как и прошлая эпоха, словно также безвозвратно ушли. Данчук не сдавался. Успехом увенчался один из его рейдов в канализацию. В этот раз Данчук не боялся, теперь пистолет всегда был при нем. Отдаленно напоминающая человека тварь, от которой разило гнилыми корнями и хитином насекомых, при появлении Данчука, безвольно пыталась уползти. Потеком чего-то склизкого она переходила в стену, была её частью. Туловище и ноги были сплошной, пушистой красной плесенью. Лицо постоянно шевелилось, но не от эмоций, а от насекомых, что проползали под кожей, которую покрывали язвы и трупные пятна. С этим неживым-немёртвым, Данчуку предстояло вести диалог. Ему хотелось верить в то, что это будет беседа, диалог. В этом Данчук хотел убедить себя, но видя эту тварь, и понимая, что перед ним кто-то чуждый всему живому, Данчук осознавал, что разговором скорее всего дело не закончится, и ему предстоит прибегнуть к пыткам. Но вопрос как пытать того, кто страшнее обезумевшего религиозного фанатика, кто есть самая настоящая нечисть, беспокоил Данчука сильнее, чем сам факт пыток. На вопросы Данчука тварь не реагировала, простреленные колени не дали ровным счетом ничего, только уши у Данчука заложило, да собственный голос стал каким-то мультяшным. Все напряженные попытки Данчука причинить ей боль, лишь отзывались подобием хохота из пульсирующей глотки. Какие-то насекомые ползали в горле твари и били крыльями, от чего вместе с струйками пыли из её пасти вылетал звук, похожий на тихий хохот. Данчук судорожно думал, как заставить тварь говорить. Что нужно сделать такого, чтоб это бездушное, противное мирозданию существо, что-то почувствовало и начало говорить. Данчук стал читать молитвы, тварь даже не смеялась, ей просто было все равно. Теряющий нить адекватного рассудка Данчук, зачем-то сказал ей, что посадит в тюрьму если та не заговорит, а потом от неловкости своих слов, аж вдавил голову в плечи. Он был бессилен. Почти сдался, а потом вспомнил про Рыло.

— Рыло! – прокричал Данчук.

Тварь словно ожила, из пустот глазниц, полезло что-то блестящее и фиолетовое, похожее на внутренности. В те минуты, мозг Данчука показывал настоящие чудеса мыслительной деятельности. За секунды перед его глазами, пронеслись все прочитанный за жизнь книги. Концепции и основы. Будто само подсознание давало ему нужные мысли, и Данчук стал говорить, удивляясь тому, что звучало из его рта.

— Расскажи мне про Рыло?! Куда оно подевалось?!

Тварь молчала, только как от разряда тока оживала при упоминании Рыла. Тогда стал Данчук, нелепо, как ребенка шантажировать ее. Говорить, что Рыло – ложь. Тварь вновь оживилась, попыталась что-то ответить Данчуку, отгрызнуться. Стал тогда Данчук говорить твари, что они прямо сейчас замену делают Рылу, и заставят всех поклонятся подделке. В этот раз тварь уже пытался возражать Данчуку, насекомые в её шеи создавали звуки похожи на слово «нет». Почувствовав реакцию, начал Данчук тогда так примитивно шантажировать тварь, что местами от неловкости у него сводило скулы. Давил на то, что если тварь не заговорит, то этим самым предаст своего хозяина, спрашивал, позволит ли она ему это сделать. Спрашивал куда подевалось Рыло. Данчук пытался не перегибать, в его понимании существо перед ним было на уровне развития умственно отсталого ребенка. Классический шантаж и приемы из перекрестного допроса, тут были лишними и слишком сложными. Поэтому попытки манипулировать тварью были настолько примитивными, очевидными и нелепыми. Как ни странно, это работало, и тварь все время отвечала.

Через минуту, по буквам и мерзким звукам, Данчук собрал слово «Ушло». А еще через несколько минут шантажа и нелепых угроз «Лже-Рылом», Данчук смог сложить слово «будущее». Ушло в будущее? Данчук продолжал допрашивать тварь. Та буквально таяла на глазах, рассыпалась. Его угрозы были обращены практически к настенной плесени. Насекомые из её тела расползались, а фиолетовые куски чего-то похожего на внутренности, к этому времени сплошь покрылись пятнами некроза. Данчук аж вспотел, но последнее слово получил. «Девятнадцать». Итогом стали три слова. «Ушло», «Будущее», и «Девятнадцать». В конце, от твари осталось лишь тряпье и куски каких-то неровностей, которые отдаленно напоминали высохшую и сгнившую плоть.

Подобные допросы Данчук проделывал еще несколько раз, все чаще ему попадались уже окончательно разложившиеся останки, от которых шли тысячи маленьких отростков в землю. Будто земля была их донором. Такие твари уже не разговаривали, и ничто не способно было вернуть их к жизни. Да и жизнь в них была лишь условностью, как совокупность несвязанных между собой процессов различных насекомых и растительности. Те, несколько случаев которые у Данчука прошли удачно, окончательно убедили его в правильности догадок от полученных слов. Данчук был уверен в том, что Рыло ушло из его времени, прямиком в две тысячи девятнадцатый год. Безошибочной эту догадку делала пара других слов, полученная от тварей. Тогда Данчук и начал ждать, и ждал до две тысячи девятнадцатого года.

Время летело, шли годы. Данчук менялся, становился другим. Лихая и в своей храбрости, безрассудная молодость, спустя года, виделась Данчуку не более чем наваждением. Ему все больше хотелось покоя и стабильности. Хотелось начать жить другой жизнью, оставить прошлое позади. Что-то у него получалось, в другом он убеждал себя насильно. Но одно оставалось неизменным – все эти годы, Данчуку продолжали снится дурные сны. Снилась свадьба по пояс в воде, в каком-то мутном болоте. Вместо гостей лишь отражения на воде болотной. Всплывало из воды во снах что-то. Разложившееся и корнями покрытое. Смотрело на Данчука и слова ему под водой говорило, а те не пузырями воздуха всплывали, а наоборот, на дно шли. И страшно так Данчуку было там, боялся, что упустит что-то важное, от чего бросал он будущую жену перед алтарем, и плыл на самое дно, за похожими на тромбы, пузырями слов. Плыл, пока не начинал задыхаться, и только тогда настигал пузыри слов. Которые все как один, говорили ему про Рыло.

Снилось Данчуку, что жена рожает землю могильную. Как землю пеленают и дают в неуверенные руки Данчука, он берет свое дитя, а оно начинает сыпаться на землю, до тех пор, пока руки Данчука не окажутся пусты. Как он пытается черными от могильной земли руками, собрать своё дитя воедино, вернуть ему былую форму. Раз за разом у него получаются странные фигуры. Одни вызывают отвращение, другие неподдельный восторг. Данчук лепит и лепит, пока не осознает, что все это время он лепил Рыло.

Реальность Данчука мало отличалась от жутких снов. Ему постоянно казалось, что он непременно увидит Рыло в живую, и это каждый день давило на него. Когда он шел на рыбалку, то выловив очередного карпа, долго не решался смотреть на того, боялся обнаружить там Рыло. Боялся обнаружить его у прохожих и знакомых. Данчук знал про Рыло из записей, из показаний и снов, но в полной мере что это такое, он не понимал. Если в записях было просто слово, то в его снах присутствовало нечто большее. Данчук что-то видел там, но по пробуждении, непременно забывал это. Помнил лишь засвеченные образы и обрывки каких-то внутренних переживаний. Слова и мутные картинки, в своих сюжетах не имеющие смысла.

К две тысячи девятнадцатому году, Данчук успел уйти со службы и теперь занимался бизнесом. Расследований, даже собственных больше не вел, только помнил о том, что тогда узнал. Помнил про слова тварей, про саму дату. Вот и год девятнадцатый, с первого января, покоя ему не давал. Тревожно Данчуку было, за минувшие годы успел измениться, многое переосмыслить. Свою встречу с тварями, порой и вовсе считал вымыслом. Все пытался убедить себя в том, что мир нормальный, и ничего не случится. А случаться начало, да с такой силой, что упорно избегающий правды Данчук, не укрылся от этого, и ему пришлось прекратить свое бегство от реальности.

Год подошел к середине, и начал Данчук замечать, что появились в округе, не совсем типичные бомжи. Одетые в роскошные в своем абсурде, бомжеватые одеяния. Были они в шубах и плащах, словно графы и короли. Вещи хоть были грязными и рваными, какой-то королевский, высокородный шарм в их прикиде сохранялся. Походили они на некогда нормальную театральную труппу, которая оскотинилась, опустилась и со своим одним выступлением начала бомжевать. Скитаться по миру, играя где-то в подворотнях, на приемках металлолома и картона. В подвалах и на притонах. Одних носили на самодельных паланкинах, которые состояли из дверей, досок, рубероида и пленки. Других возили в запряженных десятками дворовых собак, не менее чудных каретах. Сначала Данчук думал, что сходит с ума, а потом, он будто все понял. Да еще сны постоянно начали снится про место одно… Это осознание и заставило его поехать туда, где все началось, к гаражу, где он впервые встретился с тварями.

Район за прошедшие годы, казалось, не изменился совсем, это было первым что бросилось в глаза Данчуку. Обратил он внимание и на жильцов, которые с его появлением, как и тогда из своих квартир вышли на улицу. Данчук всем сердцем верил в то, что ему тогда померещилось, все эти годы, он нещадно убежал себя в этом. Он шел к зарослям, туда, где были гаражи, и та самая кирпичная стена. Ему хотелось, чтоб всего этого никогда не было, чтоб все это оказалось очередным страшным сном. Не один раз ночью, перед тем как заснуть, он представлял себе другую, счастливую жизнь, но то положение, в котором он оказался, ему представлять не доводилось никогда. В тревоге шел через заросшее футбольное поле Данчук, подходил к тому месту, где были гаражи. Теперь, поворачивая за угол, и пробираясь через заросли, которые образовывались там годами, он не понимал, чего ждать. Страх не давал ногам нормально разгибаться, от чего ноги постоянно цеплялись за целые сети из сорняков.

— Приветствую, - обратился к Данчуку голос, который был одновременно очень знакомым, и в тоже время чужим. — Мы уже с вами однажды встречались, - сказал кто-то скрытый высокими кустами и тенью деревьев.

Данчук откуда-то знал этот голос, ему казалось, что он вот-вот вспомнит кто это. Нависшие ветки, их тень и высокие кусты, не давали разглядеть ничего более. В зарослях кто-то был, стоял с той стороны. Данчук это скорее понимал, чем видел.

— Вы послушали мой совет, но не совсем правильно его поняли, вы продолжаете искать в настоящем, - сказал загадочный незнакомец, и прошел еще дальше, вглубь зарослей, Данчук полез за ним.

Пробираться через заросли были трудно, а обойти – просто негде, они были повсюду. Данчук был уже далеко не молодым, и былая прыть осталась где-то там, в лучших годах. Каждый новый куст, давался ему все труднее, в отличии от голоса, за которым он шел. Тот в свою очередь, словно плыл по ним. Не хрустели ветки, не ломались, как и не шумела листва. Данчуку не казалось это странным, он слишком сильно был поглощен своей неизбежностью, и просто лез вперед, не задумываясь более, о том, что он, собственно, делает.

— Будущее, существует лишь как прошлое для настоящего. Настоящее, всегда будет прошлым для будущего. Что вы искали, господин Данчук? – спросил кто-то, скрытый зарослями.

От того, что его назвали по фамилии, Данчуку стало не по себе.

— Неужели вы еще ничего не поняли? Продолжая свои поиски в настоящем, вы всегда ищите не там. Вам нужно искать в будущем, либо в прошлом, а вместо этого, вы каждый день превращали в настоящее, где оказались и сейчас. Бу-ду-ще-е! Вам же было сказано, - продолжал голос, и незаметно для Данчука, оказался где-то совсем близко.

Данчук вновь начал чувствовать под ногами какие-то живые неровности. Снова кто-то крупный под его подошвой, выражал недовольство, когда Данчук наступал на землю. Плотных кустов было уже чуть меньше, их сменили лопухи и заросли амброзии. Голос не переставал говорить, теперь, прятаться ему было негде. Данчук должен был видеть его, но говорившего нигде не было, только голос.

— Ты пришел сюда, чтобы я объяснил тебе то, что никакого будущего нет, как нет и прошлого, а есть лишь постоянный момент сейчас. Что есть только настоящее и всё. Или чтобы я тебе сказал, что наша встреча еще состоится в прошлом? Зачем ты здесь? – поинтересовался у Данчука голос, резко перешедший на Ты.

На вопросы голоса, Данчук начал словно «отгафкиваться» словами. Он все пытался увидеть, откуда исходит голос. За время пока он лез через кусты, тот, кто говорил, оказывался с разных сторон от Данчука, теперь голос всегда был где-то сзади. На улице начало темнеть, и на небе показалась первая звезда. Данчук дошел до черной кирпичной стены и поднял голову. В том месте, где он стоял, прямиком возле стены, ветки деревьев заканчивались и было хорошо видно вечернее небо, которое буквально на глазах темнело, отчего Данчуку становилось неуютно. Прошла минута, и еще несколько звезд появились на уже ночном небе. Данчуку было страшно, все происходило слишком стремительно, неотвратимо. Задавать свой вопрос Данчук боялся, но уже было поздно, он будто знал, что задавал этот вопрос всегда:

— Что такое Рыло? - спросил Данчук, и испугался своего неживого голоса.

— Рыло, - переспросил голос из тени, нарочно изображая удивление.

Данчук повторил свой вопрос, и тогда голос уверенным тоном начал отвечать.

— Представь, что прямо сейчас ты находишься во всех временах одновременно. Сейчас ты и в далеком прошлом, и в обозримом будущем. Ты есть в вчерашнем дне, и завтрашнем утре. Все это, для тебя бесконечный момент сейчас. Бесконечный он потому, что никогда не заканчивался, как никогда и не начинался. А теперь представь, что тот, кем ты всегда являешься, независимо от возраста и времени, в своем моменте «сейчас», осознает себя. Осознает, что есть только этот момент, эта секунда. Представь, что в каждом из прожитых тобой дней, ты осознал это. Теперь представь, что во всех временах, в каждом из прожитых и тех, что предстоит прожить днях, вечером, в одно и тоже время, ты поднял голову к ночному небу. Представь бесконечный космос, посмотри на него и сейчас. Осознай его вечность и тьму, его абсолютную нескончаемость. Представь, что во всех временах, во всех, что были есть и будут, ты начал смотреть прямиком в космическую тьму, и углубляться в нее. Двигаться все время вперед. Снова и снова, только в одном направлении. Представь себе самые далекие космические дали, выходящие за рамки твоей фантазии. Области, где уже нет даже звезд, а есть лишь сплошная непроглядная тьма и пустота. Представь как ты продолжаешь движении в глубь бесконечно. Целую вечность, туда, где закончилось уже абсолютно все. Представь, что там, за пределами неописуемой глубины, на все видимое пространство, на целую бесконечность во все стороны, появляется что-то вроде стены. Конец вселенной, ее тупик. Представь что на этом тупике, что-то есть. Немыслимо огромное, размером с миллиарды галактик. Это - Вечное Рыло, которое смотрит во все времена одновременно, на судьбу каждого человека. А теперь представь, как оно смотрит прямо на тебя.

Тогда Данчук и представил.