С разбитым зеркалом о темном прошлом...

1. Что случилось летом 2009 года?

Столичный двор в тот день был изрядно нагрет солнцем. Лето в разгаре, асфальт размягчился и источал запах битума. Это случалось с городским покрытием, особенно после 14 часов пополудни, когда жаркое светило вовсю облизывало дно двора высоток так называемой «массовой застройки», – дно двора, как микроскопической подошвы между торчащими домами.

Вот заскрипели–завизжали, тряхнули лохмотьями объявлений, серые двери подъезда, – за ними появилась девочка, лет двенадцати-тринадцати, следом ковыляла пожилая женщина, которой будто не хватало устойчивости. Они робко вышли, жмурясь от света, остановились, суетливо поправили на девочке панамку, поправили кружева на голубом платье, и двинулись вперед.

Крик из–за угла раздался внезапно, он прозвучал как призыв, яростно и властно, будто отряд тимуровцев перебрался в городскую среду. Кусты зашевелились, запыхтели, закляцали чем–то.

–Савва! Зови пацанов! Бабка вышла! Окружай!

Из-за кустов высыпала группа подростков. Женщина ускорила шаг, но по периметру уже все прыгало, визжало и выло. Со стороны детской площадке неслась еще одна группа подростков, на ходу запуская, как торпеды, окурки. Тинейджеры окружили своих жертв и беззастенчиво бросали ругательства. Женщина остановилась, крикнула девочке: «Рита, не бойся!», – и крепко, до боли, схватила ребенка за руку.

Кольцо блокады сжималось со всех сторон. Как конники на лошадях, скакали улюлюкающие юнцы и как шашками наголо махали своими телефонами. Все это месиво людей и криков взметнулось и застыло перед женщиной и девочкой. Пленники попытались прорвать кольцо блокады, но спрутообразное существо не собиралось их выпускать, оно вытягивало вперед руки-щупальцы, издавая ругательства, крики и вопли и клацая кнопками фотокамер на телефонах.

Еще крепче прижав к себе побелевшего от страха ребенка, женщина огляделась по сторонам:

– Что вам надо? Идите отсюда! Сейчас полицию вызову. Идите отсюда! Сволочи! Твари! Вас всех ненавижу!

Но фотосъемка продолжалась.

– Во, глянь, огонь, – один из нападавших стал делиться с другими записью видеосъемки. Женщина что-то выкрикивала, девочка склонила голову и стояла как на казни, но позы и попытки защититься этих беспомощных людей все больше раззадоривали агрессивную толпу.

Женщина уже проклинала этот мир, где в ее скудную жизнь одновременно ворвались, как назойливые мухи, подростки, еще она проклинала свою беспомощность, но про себя, да что о ней скажешь? О беспомощности?

Она пошла в толпу вперед и на какое–то время ей удалось прорвать сомкнутую цепочку, вытаскивая девочку за собой. Но «папарацци» радостно завизжали, и как солдатики на плаце, выстроились для сопровождения шествия. Наиболее «отважные» из них стали ложиться под ноги. Женщина попыталась у одного из подростков вырвать телефон, сделала несколько неловких движений, оступилась и упала на асфальт, явно ушибив руку, девочка села на корточки и стала поднимать женщину, но у нее это не получалось. Интенсивность съемки возросла, а голоса утихли, видимо, от предвкушения получения интересных кадров. Кто–то сзади держал их за плечи и не давал подняться, с остервенением выдавая команды остальным.

–Ну что? Настучала на нас ментам?! – кто-то выкрикнул из толпы, видимо, о наболевшем.

–Скажи, прикольная бабка? – кто-то делился впечатлением.

Женщина встала на колени и стала умолять их отпустить, – одежда ее была в пыли, сумка с выпавшими документами, ключами, таблетками и карточками лежала раскрытая в стороне. Налетчики утихомирились, и теперь на расстоянии ждали, когда их жертвы начнут вставать. Но как это долго! – думали подростки. Сидят, как статуи. Зато как быстро слетаются стайками лайки в соцсетях на залитый «свежачок» фотографий и видеороликов – с комментариями дело намного хуже – могли бы поставить хотя бы смайлики, идиоты.

– Я вас достану, – вдруг сказала девочка, одернула одежду, стряхнула пыль, прошла через толпу и села на лавке у подъезда в ожидании матери. Появились первые прохожие, они торопливо шли, и своим видом показывали, что все в порядке, они не заметили. Женщина собрала вещи, открыла дверь в подъезд, дождалась девочку, и они исчезли за дверью.

2. Пятнадцать лет спустя

–Зеркало, мать твою!

Он сказал три слова, и замолчал, как молчал перед этим, – «битый час» молчал.

Зеркало висело в прихожей, он стоял, почти касаясь его лбом. Он напомнило ему почему-то окно в последнем вагоне поезда, – зыришь в него, а рельсы блестящими змейками стелются следом за уходящим поездом.

Замусоленное, мутное, треснутое, загаженное мухами, покрытое темными пятнами по краям, от влаги, наверное.

Но изъяны не так были заметны, – все же в комнате, которая одной стороной виднелась в зеркале, было темно.

Спроси его: Савелий, ты напился? Да нет, скажет, ни грамма. И это правдою будет, чего спрашивать?

Окно в поезде, уходящем в никуда, на стене в прихожей, – вот правда. И Савелий завыл.

–Савелий, ты просишь всех называться тебя Савва, а сам нажрался, как свинья. Иди опохмелись. Ты уже час стоишь перед зеркалом с таким видом, будто это не зеркало, – голос жены, как обычно с кухни, прервал его эмоциональный порыв.

–Кто это? – на всякий случай осведомляется Савелий.

–А ты не знаешь?

–Ну, кто это? Кто это? Кто?

–Жена твоя, кто…

–Да нет жены у меня.

–Савелий! Не люблю, когда обо мне разговаривают в третьем лице, ты об этом знаешь. Натворил, а теперь корчишь из себя дурака.

–Не разговаривай со мной так…

–Я померла два с половиной месяца назад, до сороковин надо было занавесить, – не додумался?

–Ты после матери моей тоже не занавесила, – заскулил Савелий. Вернее, я занавесил, а ты сняла.

–Чтобы ты с ума не сходил.

–Я ж по-человечески хотел.

–А-а! Он по-человечески захотел. А как за матерью ухаживал, помнишь? Какую еду ей возил, помнишь? Такую даже собакам не покупают. Ее лечить надо было, а тебе некогда. И сказать тебе ничего нельзя, сразу руки распускаешь. …За все тебе аукнется.

–К чему ты клонишь?

–А вот догадайся. Рожу-то свою туда в зеркальце поверни: оно удерживает души умерших, но я думаю, скотство твое тоже там задержалось.

–Да я, ты же знаешь, всегда был мужиком, ну погорячился. Я же любил тебя…Вспомни, как мы отдыхали, ездили на море.

–Свет включи, стоишь в потемках.

Голос жены затихает, и уплывает в тишине, как тонкие плетущиеся облака дыма от сигареты. Савелий включает свет и возвращается к зеркалу, поджав плечи, не оглядываясь, будто его могут застукать за неприглядным занятием.

Но жена не сходит с места, так и стоит, плечом подпирая дверной проём, – он это чувствует. Только чувствует еще: от зеркала идет холод, недавно свечку поднёс, как люди присоветовали, так она в тот же миг погасла.

–Зеркало не обманешь, – все грехи, всё вранье наружу. Баб водил, одна даже смайлик губной помадой нарисовала. Не просила мне его показать? Нет? А Яну свою ты здесь поимел, сзади, по-собачьи, когда она в зеркало смотрелась?

–Бога побойся, а?

–…После разврата зеркало следует протирать, чтобы нейтрализовать негативную энергию. Слыхал такое?

–Другие не так гуляют, и ничего.

Савелий идет и выключает свет.

–Никогда не прощу, как ты руку на меня поднял… . Хотела я огреть тебя этим зеркалом, да оставила его тебе, на память.

–Правильно, не буди лихо, пока оно тихо, – рассудил Савелий.

–На нем негативная энергия. Оно тебя сожрет, как удав кролика. Попрощайся с братом, у тебя из родни только он.

–Я не считаю его братом, загрёб все наследство папаши, знать его не хочу.

–Жизнь не радостная, да? Думаешь, зеркало поможет? Оно убьёт тебя.

–Это как?

–Без мучений, не волнуйся.

–Не каркай, беду накаркаешь.

Савелий остается в том же положении перед зеркалом, он ощущает холод, идущий от зеркала. С опущенными руками, он вспоминает себя в армии, когда стоял дневальным по два часа «на тумбочке», меняя только положение ног, но не образ мыслей.

–Эти дурацкие углы, как у корыта. Твоя мать выбирала?

–Маму не трожь. Я еще пацаном зеркало помню. Осталось, как память, – Савелий не оглядывается на голос из принципа.

–Семейная патология. И оправа, как обивка гроба.

–Прекрати, а то я это зеркало разобью на твоей голове.

–А чего оно затертое? Наждачкой с матерью чистили?

–Ну ты заткнешься или нет?!

Савелий теряет контроль над собой. Швыряет вещи. Пинает обувь. В общем, переворачивает коридор вверх дном, если можно так сказать.

Садится передохнуть. Прислушивается к тишине.

–Ты слушаешь?

–Да.

–Хотела спросить. А что за игра у вас была во дворе, когда вы окружали разных людей в кольцо и не выпускали?

–Ну а кто в молодости не шалил? Кто святой?

–А как надо мной и мамой издевались, не помнишь? Мерзавец! Как тебя земля носит? Я никогда не прощу тебя за то, как вы нас тогда унизили. Мама рано ушла из жизни.

–Ну, за меня-то вышла, стало быть, простила.

–Так я залетела от тебя. Что мне оставалось делать, вешаться?

–Ну, зачем ты так? Так получилось.

–Врешь. Хочу посмотреть в твои бесстыжие глаза.

–Все. Смотрины закончились. Теперь на кладбище будем встречаться.

–Да я в квартире. Посмотри хорошо. …Или боишься?

–Да иди ты…

Побежал осматривать углы комнаты, где стояла мебель. Пошарил одежду на вешалках. Перерыл всю кладовку. Посветил фонариком под кроватью. Выдвинул в прихожей диван. Что искал? Не понятно. Посмотрел в глазок входной двери.

Сел под стену, голова спряталась в ладонях, …и вдруг рассмеялся смехом гомерическим и несуразным. Отчетливо вспомнил недавнюю историю с зеркалом.

После смерти жены ее вездесущий брат Толик прибыл для «приватизации вещей» Риты, как он обозначил данную операцию. Зеркало упёр тоже. Причем, Савелий сам напомнил ему о зеркале.

Через два дня сосед с первого этажа приносит на продажу Савелию то самое зеркало. Толик во время своей приватизации перестарался и задел этим зеркалом стену – в итоге, нанес ущерб зеркалу в виде трещины. Курившему неподалеку соседу с первого этажа он это зеркало и отдал. А сосед, парень предприимчивый, решил продать вещицу вместе с трещиной Савелию, – он не знал, что это было зеркало Савелия. Ерунда, говорит, трещина поперек угла не мешает в него смотреться.

Да уж! Трещина по зеркалу была заметна, отсекала нижний левый угол. Пришлось брать, уважил хорошего человека. Он мебель обновляет, ясное дело, старье – по соседям.

«От зеркала нельзя избавиться, – подумал Савелий. – Оно, как старая кошка, всегда дорогу домой найдёт».

А тут днём с вокзала в метро ехал. Женщина села напротив. Оп! Босоножки и ноги, как у Риты, и белый педикюр на ногтях. Да и платье ее! Побоялся в глаза ей посмотреть, так и сидел, пока она не вышла из вагона.

«Может Рита так благодарит, что я зеркало приютил?»

Сгущались сумерки. И Савелию все больше казалось, что она жива, – уехала к родителям. Любил ведь он свою Риту. Ну поколачивал, с кем не бывает.

«Категорично так запретили на похороны мне заявляться, мол, покойница не велела, а может и не было похорон тех?»

В коридоре будто зажглась лампочка, только не на потолке, а на уровне человеческого роста, – висела на проводе, как раньше в сараях, и зажглась.

Пошел глянуть.

Зеркало отражало свет уличного фонаря, стена ему подыгрывала, собрав тени потревоженных ветром листьев старого дерева.

«Наверное, Рита меня навестит», – подумалось Савелию. Ему захотелось ее увидеть, он и увидел ее, причем во весь рост, в левом углу зеркала, под линией трещины.

…Ночью сосед вышел покурить на лестничную площадку. Подъезд дремал, хотя в этой дрёме было что-то настораживающее. Сосед даже не понял, – что. Прислушался опять. Послышались голоса. Поднялся на один этаж. На другой. Голоса раздавались еще выше. Следующим был этаж Савелия... А там дверь нараспашку.

…Голоса вроде бы утихли. Осторожно позвал. Тишина. Шагнул в темноту. В коридоре появились контуры предметов, здесь и там. Да еще на стене отсветы уличного фонаря из комнаты с окном.

…И появился запах, – такой, как мокрое железо. Сосед включил на телефоне фонарик, и отшатнулся назад, к входной двери, и выронил телефон, и захлопнул за собой дверь. Отдышался, вытер потный лоб. Там, за дверью, на него смотрел монстр. Даже не так, ему хотелось, чтобы это был монстр. Но с каждой секундой иллюзия таяла, как туман, и оставалась жуткая мысль. Там был Савелий, мертвый Савелий. Свет выхватил из темноты изуродованное лицо человека, стоящего под стеной в красном или бордовом халате, с осколками стекла в руках. «В красном или бордовом халате»? Ну, хватит уже себя утешать, и прикрывать «халатом» реальную картину истерзанного в кровь тела, – тела, изрезанного этими осколками стекла. Савелий мертвый стоял, опираясь на стену, и скорее всего, в той позе, в какой застал его ужас, с которым он столкнулся. И он не держал в руках ничего – осколки стекол торчали из его живота.

В режиме замедленного движения дверь квартиры №73 начинает открываться, – сосед напрягая мышцы двигает дверь на себя, увеличивая проем, чтобы туда просунуть руку за телефоном, начинает шарить за дверью, под пальцами появились скрежещущие звуки, он вытащил один осколок, и увидел в нем свое отражение.