С юга на север

Прорыв

Глянь, вороний грай по дороге в рай,
Разлетелся в синь голубиный рой.
Погоди, родимый, не умирай,
На заре воскресной глаза открой.
Откричали красные петухи,
Отзвенели всуе колокола,
Убрели к Бейт-Лехему пастухи
Запрягать осляти, водить вола.
Каплет с неба звездное молоко,
Прямо в губы – пей да проси еще.
Поднимайся, милый, дыши легко,
Не достала дура, подвел расчет.
За горой река, за рекой Джанкой
Смяла город сладкая тишина.
Яблоневой ветки коснись рукой,
Позабудь про все, позади война,
Позади пожар, впереди Чонгар,
Град по перекресткам, тепло в груди.
Я прорвусь по трассе, сдержу удар.
Глянь – на небе облако… Погоди!

Ветераны

Быть водилой – судьба не для слабых:
Фуры-дуры, поземка, метель,
Путевые случайные бабы,
Нежилой придорожный мотель.
Ни квартиры, ни дачи, ни псины,
Ни друзей, ни детей, ни жены.
Просто небом его просквозило,
Просто он не вернулся с войны...

"Опустился" - вздыхали соседки.
"По бедняге рыдает дурдом".
У ларька бомж стрелял сигаретки
И мусолил надорванным ртом.
Бормотал про прилеты и мины,
Трясся, перхал и пачкал штаны,
С полглотка надирался в дурнину.
Просто он не вернулся с войны...

На суде не вникали в детали –
Шел, увидел, ударил с локтя.
Всех, простите, мигранты достали.
Все страну обустроить хотят.
Ну подумаешь – двое с ножами,
Но зачем же об угол стены?
Нет, бандиты ему не мешали –
Просто он не вернулся с войны.

С приднестровской, афганской, чеченской,
Мировой без порядковых дат.
Дрался насмерть, угрюмо и честно,
Поступал как хороший солдат.
Не носил боевые награды –
Слишком яркие, слишком видны.
Улыбался: простите, так надо -
Я еще не вернулся с войны.

Военная песня

Где-то около Бреста
Вдруг вошла к нам в вагон
Невеселая песня
Военных времен (с) А. Дементьев

Было в вагоне душно и тесно.
Шла по вагону военная песня.
Шла тяжело, костылями скрипела,
Старым баяном надрывно хрипела.
Пела о том, как в атаку ходили.
А пассажиры глаза отводили,
Прятали лица в пестрых смартфонах,
Пятна считали на стеклах оконных.
- Пули, прилеты – стыдно, неловко.
- Может быть высадят на остановке.
- Вышла из моды и обветшала.
Песня хрипела и ехать мешала:
- Горловка, Марьинка, Малая Локня!
Слушайте, ну, пока сердце не лопнет.
Слушайте колокол, встаньте, поймите!!!
…Тише, гражданочка, здесь вам не митинг.
Поезд летел. Пассажиры сменялись.
Плакали женщины. Дети смеялись.
Долг отдавая живым и покойным,
Старая песня шла по вагонам.

Плацкартный роман

Поезд ползет, мелькают хаты и карагачи,
Трубы, ангары, несуществующие границы.
Молодой военный клеится к проводнице.
Шрамы ожогов под пестрой татухой прячет.

Улыбается ей, конопатой, ласково и зазывно,
Спрашивает: как вам ездится, как вам мчится?
Взглядом оглаживает худенькие ключицы.
Сына бы, милая... Сына бы. Сына! Сына!!!

Дома в пустой квартире стоит пылится
Батин подарок - рельсы, вагоны, поезд...
Выйти б на полустанке - трава по пояс -
Жадным дождем в землю твою пролиться!

...У проводницы пьяный на пятом месте.
На восемнадцатом бабка мочой воняет.
Глупый кредит просрочен. Кошак линяет.
И никаких мыслей о тили-тесте.

Ей скоро двадцать. Хотела стать стюардессой,
Но оказалась в потном, хмельном плацкарте.
Кате пока что в жизни совсем не катит.
Она улыбается, прячет в купешке тесной
Белого мишку.

Сложное от простого.
Дремлет военный. Покупает во сне коляску.
Времени не хватило придумать сказку.
В части заждались.
Поезд идет к Ростову.

Спас

Что такое «любить Россию»? Рожать в грязи
Под телегою, умоляя: спаси, спаси,
Сохранять не надо – по лавкам полно мальцов,
Но позволь хотя бы увидеть его лицо!
Загулять от Москвы до Волги, крушить и шить,
Кистенем и печатным словом судьбу вершить.
На расхристанной Молдаванке творить погром.
Чувствовать - что-то острое ковыряется под ребром.
Баю-баять у колыбели, носить меха,
Вышить на рушнике солнце и красного петуха.
Жить от Пасхи до Пасхи, неистовым звонарем,
Находить себя голым, в луже под фонарем.
Выбираться из каждой бочки, чихать, болеть.
Повторять, что дело не в бабах и не в бабле –
Просто пахнет смолой и прелью и журавли
На Талдомском болоте родину обрели,
Облетая туманы, по-птичьему говоря...
А над Белой Церковью словно знамя встает заря,
И горнист надрывает глотку – подъем, пора!!!
Сколько было горячих, не доживших до утра,
Жаркой своей любовью плативших – на,
В бога-душу-мать, пространства и времена!
Это выбор без выборки – площадь, вокзал, окоп.
Непроглядное небо, до которого можно достать рукой,
Хрип избушки на курьих ножках в чумном лесу…
Тот, кто пообещает:
- Терпи.
Спасу.

Защитники

Я люблю наших мальчиков – яркоглазых, седобородых,
Умеющих брать мячи и стоять в воротах,
Умеющих брать мечи и держать гранаты,
Точно знающих – за что умирать не надо.
Рядом с ними – друзья и книги, коты и псины,
Рядом с ними короче и милосердней зимы.
Я люблю наших мальчиков… дальше сплошным курсивом.
Как они обожают выпендриться красиво!
Свесив с обрыва ноги, курить, смеяться,
Ни дурака, ни гибели не бояться.
С каждым годом их меньше – четких, червонных, честных.
В жизненном уравнении со множеством неизвестных
Легитимно лишь вычитание с выводами за скобки,
Правило черного хлеба, тарелки, стопки.
Ныне прощаемся с Питером, завтра с Каем…
Мальчики смотрят в небо, ряды смыкая.
Смерть пролетает мимо на крыльях черных -
Мальчики прикрывают своих девчонок.

С юга на север

Настанет день, когда они поедут,
Вагоны до краев заполоня.
И рваное нечеткое «победа»
Прочертит дым на обороте дня.
В плацкартах будет сонно до упаду -
Тяжелый храп, случайный матерок.
Бессчетные, бесценные награды,
Ошметки глины пройденных дорог.
Усталость, что своих не выбирает.
Два уголька от шквального огня...
Кому-то тишина важнее рая,
Кому-то рай – местечко у окна.
Там продают сырки и газировку,
Ведут в детсад ревущего мальца,
Игноря град, бегут на остановку,
Целуются до самого конца.
…Их позабудут – быстро и неловко,
И кинутся с размаху дальше жить.
Война отступит с громких заголовков,
Подешевеют фляги и ножи.
Все устоится поздно или рано.
Они вернутся, сплетням вопреки.
Такие молодые ветераны.
Такие мировые мужики.

Нужное слово

Слово на букву радость, на букву рана.
Мятый советский рублик со дна кармана.
Дряхлый автобус школьный до Городища.
Устерсы, о которых писал Радищев.
Печка-голландка, яблоки, щи да каша.
Медленный поезд, байки, купе, поклажа.
Мга, Вычегда, Еланчик, Двина и Шуя.
Те, кто решает, и те, кто своих крышует.
Китеж и Питер, трасса Москва – Хабаровск.
Черное море, Ялта и алый парус.
Лица и лики, пальцы и отпечатки.
День начинается с Петропавловска-на-Камчатке
И не кончается на берегу Вуоксы.
С неба летят ответы, с земли – вопросы.
Истина где-то между, в пятиэтажке –
Бабка и внучка мирно играют в шашки,
Прячется Жучка в ванной, а мышка в банке.
Мимо
Проходят
Танки.

Теплые вещи

Пылают яблони и груши,
Недавний день разрывом стерт...
Солдаты в бой берут игрушки -
Подарки дочек и сестер.
Сидит смешно, глядит сурово,
На пули глупые рыча,
На рюкзаке у птицелова
Кудлатый песик made in Cha...
У музыканта белый мишка -
Кривой, нелепый самострок,
И буквы вкось - вернись, братишка,
И пыль полей, и грязь дорог.
Сапера куклой наградила
Девчонка с бывшего села:
Она на берег выходила,
А дом и сад война смела.
Окопный сон – святое дело.
(Прилет – минуй, свеча – согрей!)
Хранят мальчишек поседелых
Отряды плюшевых зверей.
Хранят от пули и осколка,
От лепестка и дурака,
Живи, Алеша, Ваня, Колька,
Живи сейчас, живи пока
У соловьев ночная сходка,
Лежат поля, полны свинцом,
Луны серебряная лодка
Встает над медленным Донцом...

Передышка

В полях всегда прохладно.
Стынет зябь.
Солдат Петров, смартфон тихонько взяв,
Сидит грачом на толстой ветке вяза.
Приказа ждать – такая тягомоть.
Невеста хочет уши проколоть –
Сейчас в ходу непарные сережки.
Неспешный месяц сонно кажет рожки.
Поочередно бУхает вдали.
Обед пропал, но ужин привезли.
В кармане уцелел батончик «Марса» –
Подарок от «трехсотого» самарца.
Солдат Петров облизывает рот.
Сейчас бы выпить. В чистую постель.
Читать Дюма с читалки, слушать рэпчик,
Ворчать, что кот опять прилег на плечи…
Но фронт есть фронт. Вишневая метель
По саду опустелому гуляет.
Солдат Петров сегодня не стреляет.
Он пишет маме: весел, сыт, здоров,
Хороший броник, теплые ботинки,
Не курит, не… живет как на картинке,
Забыл про дураков и докторов,
Считает дни. Все будет хорошо –
Ты только за меня не бойся, мама!
Неровные узлы на нитке шрама.
Пора. Глоток дождя на посошок –
И собираться. Где-то к десяти
Отряд опять отправят на задачу.
Сержант Петров смартфон в кармане прячет.
Он хочет жить. И Бог его простит –
За страх, за мат, за водку из горла,
За рокот «калаша», за грохот мины.
Под утро небо притворилось мирным,
Потом дотла рассветнуло – и ша.
Горели кучевые камыши.
Поля накрыло залповым посевом…
Так прадед мерз в окопах подо Ржевом,
И пару дней до марта не дожил.

Страшно

Война обнажает человеческое нутро.
Самую сердцевину, изнанку плоти.
Горькое слово пепел вбивает в рот.
Тело об землю ударной волной колотит.
Видно чего ты стоил и что берег -
Вскрытая туша, запах дерьма и мяса,
Персональный, хорошо подготовленый Рагнарек,
Повод катиться к черту, лететь и мяться.
Дом превращается в голый скелет кита,
Потолочные ребра покрыты липучей сажей.
Ни креста на дверной коробке, ни повода перестать,
Ветер дождем осколков по морде смажет.
Куклы, платья, кастрюли, романы про анжелик,
Дедовы Жигули и коляска внука.
Известковая пыль, смертный запах сырой земли,
И скворцы тарахтят автоматами - на-ка! Ну-ка!
Больно, мамочки, больно!
Держи!
Не тронь!
Здесь же дети, солдатик, сидят в подвале!
Уходите к границе!
Справа...
Огонь! Огонь!
Хватит реветь, дуреха - и не такое переживали.
Слава сирени – в мае еще в цвету.
Слава черемухе, груше и винограду –
Шьют, прикрывая бесстыдную наготу,
Кружевные накидки для двориков и парадных.
Смертное – глупой смерти. Войне – война!
Алый закат привычно сгущает краски.
Девочка нянчит куклу. Грядет луна.
Женщины красят яйца для новой Пасхи.

Молебен

Расстрелянная церковь на холме.
Засохла кровь на белой штукатурке.
Замолкла изувеченная медь.
У алтаря – патроны и окурки.

В пролом окна летит вишневый снег.
Настырные дрозды орут по-майски.
Горит тростник. Ничейный человек
Лежит как был. Ничком. В пробитой каске.

Торопится расти храбрец вьюнок.
Святитель Николай темнеет ликом.
За шаг до смерти каждый одинок,
Неважно – был большим или великим.

Неважно, что в дырявых куполах
Гнездится дождь, суля грозу в апреле.
Расстрелянная церковь держит флаг
И молится за тех, кто уцелели.

Шествие

На развалины села кто ж воротится?
Огородами брела Богородица.
Уводила от войны Ваньку, Сашеньку,
И Николка к ним пристал –
Ох и страшненький.
И кобыла тяжела, звать Заразою
И немые брат с сестрой, сероглазые.
Расшвыряло, разнесло землю комьями,
Телеграфные столбы стали кольями.
И дорогу развезло.
Грязь плескается
И никто из облаков не спускается…

Так и шли они гуськом, дружно топали,
Тополя, поля, мосты Мелитополя
И Молочная река, берег кашицей,
И палатка ПВР раем кажется.
Из оврага вслед глядят Хаим с Ривкою,
В дымном мареве луна скачет рыбкою.
Режет ветер вертолет, рельсы лязгают.
Канареечка поет – тихо, ласково:
Выжить-выжить-выжить-вы…
Спать под грушею.
По камням собрать село, что разрушили,
Завести курей, козу, ведра с винами –
Только б пули отвело, мины минули.

Дружно топали рядком – табор табором,
Подпирали облака алым прапором,
День до вечера брели.
Или до ночи?
Богородица вела жеребеночка,
Тыкал рыжий в синий плат морду шалую.

А прилет и есть прилет – всех не жалует.

Слово о полку

Игорев полк поднимается по тревоге
Вороги на дороге, в оврагах волки,
Вот бы шеломом водицы черпнуть из Волги…
Небо исчерчено росчерками снарядов.
Смерть – рядом.

Дикое поле скалится. Укреплений
Хватит еще на несколько поколений.
Богатыри не становятся на колени.
Половцы и хазары торгуют газом…
Вдарь разом!

Курсом из Курска к ржавой подкове Суджи,
Красное знамя ветер восточный сушит.
Княже, ты слышал – битва идет за души?
Тонные танки буксуют в кровавой каше.
Отче… Наши!

Рыжий скрипач на крыше палит наотмашь.
Сколько уйдет сегодня – потом не вспомнишь.
Бой переваливает за полдень, потом за полночь.
Пот заливает глаза и пропитывает разгрузки.
Свой?
Русский.

Бунтарь

Прячутся бояре по подвалам да амбарам -
Топору без разницы кто прав, кто виноват.
Искры воскресенья стали бешеным пожаром.
Едет Стенька Разин государя воевать.

Во церквах Царицына колокола охрипли.
Зелено вино не успевают разливать.
Девка ль над болотами исходит криком, выпь ли.
Едет Стенька Разин государя воевать

Кречеты да вороны маячат над столицей.
Крутятся упрямо, мелют души жернова.
Смерти скоморошничать, плясать да веселиться –
Едет Стенька Разин государя воевать.

Вырос дуб зеленый, стал колодою для плахи.
Не рыдай мя, матушка, прости да помяни.
Сохли пятна красные на вышитой рубахе...
Ехал Стенька Разин, небо плакало над ним.

Федорова былина

Выли волки, тучи прочь убегали,
Шла Орда сплошной волной, шла на Галич.
Сабли скалились, сердца тяжелели,
На татар бросали снег злые ели.
Гнали пленных по грязи леденелой,
Умирая, старики смотрели в небо.
Русских бросили князья на расправу –
За холопа не имать честь и славу,
Не отмоешь грех Матренам да Аленам.
То ли дело в бой лететь в плаще червленом,
Золоченый меч достать, бить с оттяжкой.
По морозу воевать очень тяжко.
Мы дружину сбережем за стенами,
С нами княжие полки, жены с нами,
Устоим от Рождества до половодья…
А кого ведут по снегу – пусть уводят.
На Крещенье сыплет Бог в колодцы звезды.
Был ослушник отродясь Федор Пестрый:
Кликнул ратников, братву – эй, доколе,
Мрет зазря крещеный люд в чистом поле,
Черны вороны клюют наши раны,
Девок за косы ведут басурманы.
Поднимайся, кто не трус, сабли в ножны,
За стенами усидеть невозможно!
Эх, не взяли ни вина, ни хлебной корки,
Да сорвались кто в чем был, к маме Волге.
Там, где сытая Орда шкуры делит,
Да икает толстый хан от безделья.
Девки русские ему, вишь, не пляшут,
Только кроют в душу-мать, или плачут.
Льется реченькой арак, меркнут очи.
Ночь легла на клятый стан шкурой волчьей.
В чаще ухает сова, филин вторит,
Ражий ратник-богатырь тропы торит,
Федор Пестрый взял топор – с Богом, братцы,
За родимый за народ стоит драться.
Лучше воля чем полон, не до славы,
Забираем всех, кто жив – битых, слабых…
Ох, и грянуло тогда бранно дело,
Били сулицы внахлест, сабли пели,
Расцветали на снегу алы маки,
Разбегались по лесам аргамаки,
И добычу, и шатры побросали,
Удирал вприпрыжку хан, да с мурзами.
И плясали девки – косы по ветру,
И молились старики за победу…
Сколько лет прошло с тех пор – и не скажешь,
Не осталось от домов даже сажи,
Не осталось от девиц даже прясла,
Лишь в колодезе звезда не погасла.
Да бессмертники цветут на погосте.
Да в часовне тихо спит Федор Пестрый.
Если вновь придут враги черной лавой,
Встанет витязь за народ православный.

Плач Евпраксии

Таволга, таволга, кровь затвори,
От всякой твари заговори –
Дикого тура, серого пса,
Чеки тележного колеса.

Таволга, таволга, сына укрой,
Тихой и жадной вечерней порой,
Шапку и плащ из тумана скрои,
Пусть не найдут ни враги, ни свои.

Сокол строптивый глядит далеко,
Ханские стрелы летят в молоко,
Чистая сабля, сухая камча,
Алое корзно не рвали с плеча.

Не обещали белый бунчук,
Юных наложниц, коней и парчу,
Не утащили мешком из шатра,
Не разрешили дожить до утра.

Князь мой веселый уехал в Орду,
А воротился с монетой во рту.
Будет осада, беснуется тьма,
Терем княгини отныне тюрьма.

Грозные песни пойте, мечи,
Колокол звонкий, молю, не молчи,
Стража к воротам, в церковь родня,
Боже спаси тебя и меня!

Таволга, таволга, Волга-Итиль,
Крестик черненый на белой груди...
С каждым пожаром небо ясней,
Княжич смеется во сне.

Княжич

Обернулась леля осиной шаткой,
Притаился леший, побурел бурелом.
Княжича по снегу ведут к лошадке
Красные сапожки, ребячий шелом.

Сядешь да поедешь, мой храбрый мальчик,
Первая дорога вокруг двора.
Я не знаю, княжич, что будет дальше
Колокольный Углич, река Угра.

Примешь ли на душу монгольской сабли,
Повезешь, смеясь, из Орды ярлык,
На шеломе княжеском перья цапли,
На слуге раскосом степной башлык.

И воспрянут братие, будет сеча,
Ласточкины войны, Москва-Рязань,
Прогремят отряды, поля калеча,
Потускнеет солнце в застывших глазах.

Люба ли, веселый, твоя награда -
Золотые бармы, парчовый халат,
Дивные павлины из Цареграда,
Отчего ты, княжич, победе не рад?

Распахни окошко своей палаты -
Сад, сиренью затканный, быть грозе.
Помнишь, как ломались мечи и латы,
Как стоял иззубренный злой Козельск?

Как рубил врагов хоробор Евпатий,
От восхода солнца до темноты,
Как молили женщины бога ради,
Как гулял по Киеву хан Батый?

Для чего поднялся с мечом на брата,
Для кого хоромы с землей смешал?
Чем земля-то, князинька, виновата?
Отчего остыла твоя душа?

Полно, мой веселый, беда творится -
Нам её руками не развести.
Из Твери в апреле придет сестрица,
За дурные вести её прости.

Сядете рядком, как бывало ране,
Под осиной шаткой, ни меча ни кольца...
И никто не предан, никто не ранен
И лошадка топчется у крыльца.

Гранатовый браслет

Дурной двадцатый год. Пролетки и летучки.
Голодные коты. Февраль навеселе.
На низменной Сенной, с картонки на толкучке
Старуха продает гранатовый браслет.
Смотрите, господа, какой зеленый камень
Старинный образец – таких не отыскать!
Старуха смотрит вниз, елозит каблуками.
В сиреневых глазах – голодная тоска.
В квартире на Морской – завшивленная внучка.
Пропал в окопах сын, от дочки ни письма.
Провинции мадам – беглянка и вонючка.
Спасибо, что Нева. Не Крым, не Колыма,
Не пестрое тряпье бессильных эмиграций,
Не чопорный Париж, не Харбин, не Стамбул.
Пусть некуда пойти и некому признаться,
Пусть голод пригвоздил к позорному столбу,
Но будет новый день. Браслет уйдет за гречку,
В буржуйке догорит красивый старый шкаф.
Старуха уплывет за Черную за речку,
А внучку, стук-постук, возьмут на телеграф.
И там в мельканье слов, в чужих бумажных лентах,
Она узнает мир знамен и канонад…
Потом найдет любовь и выйдет за студента
И к свадьбе подберет на улице гранат.

Киммерия

Земным зерном на ветер брошены,
Полны предчувственной печали,
Все собирались у Волошина.
Всех привечали.
Мир колыхался и корячился,
Овраги пахли мертвечиной.
Поэт не числился, не значился –
Он был причиной.
Стихи как мостики спасения
Собой застраивали хаос.
С холмов несли цветы весенние
И усмехались.
Солдаты бегали по пристани,
Старухи плакали в чуланах.
Луна плыла долами мглистыми,
Красна как рана.
А в доме лампа безмятежная –
С нее не сняли абажура.
И Таиах, царица грешная,
И рысья шкура.
И мир для сброшенных и спешенных –
Неважен цвет погон и крови.
Шинель на гвоздике повешена.
Ни слова кроме
Неповторимого «Киммерия» -
Приют и храм, родник и чаша.
Вода и дым сметут имения,
А время спрячет.
Уйдут поэты и художники,
Коты и розы расплодятся.
…Найдешь стихи в тетрадке тощенькой –
Не жги.
Сгодятся!

Декабрь в Крыму

Россыпи крокусов - маленький звездопад.
Мёрзнет шиповник, тихо сидят фазаны.
Вдоль Агармыша змейкой бежит тропа
К тайной стоянке, где прятались партизаны.
Мальчик найдет простреленный медальон
И не узнает - здесь похоронен прадед.
Сходят туманы. Трудно сушить белье,
Трудно скрывать сны и седые пряди.
Хочется верить в морской и воздушный флот.
Печь гоменташи, воду носить с колонки...
Егерь, хирург и рыцарь ушли на фронт,
Медсестра целый день не знала о похоронке.
Говорят, над Казачьей сегодня поймали дрон,
Говорят, в ПВР шпионку арестовали...
Поперек сезона на склоне расцвел пион.
Мышка-мама голубит детей в подвале.
Бывшая партизанка пасет козу,
Машет клюкой на дуру, честит фашисткой.
Хан Гирей обрезает с утра лозу
И любуется одинокой шальной туристкой.
Подавай ей нашиды, сказки и текие -
Нет бы съездить в музей или там к "Тайгану"...
Упражняется ветер в унылом сплошном нытье.
Огонек пробудился в черной груди вулкана.
Рядовой Стамболи собирается на войну,
Мама купила берцы, жгуты и свитер.
Совы сидят на крыше и таращатся на луну.
У ничейной сучки сегодня большая свита.
Затемно к рынку съезжаются продавцы.
Хорошо уродились яблоки и капуста.
На прилавках - ни червоточинки, ни гнильцы.
Сторож в винном подвале читает Марселя Пруста.
Полуостров млеет под ласками декабря.
Золотая листва дубов ничего не стоит.
Говорят и смеются бури. Молчат моря.
Вечный плющ увивает памятник со звездою...

Городу и морю

Севастополь ревнив, как любой офицер,
Белоснежный мундир, ни кровинки в лице.
От бульварных романов, платановых грез
До летейских туманов, безудержных гроз
Безупречен. К лицу и шрапнельная рябь
И рекламных щитов кособокий отряд.
Караулы, матросы, кресты, патрули,
Виноградные плети до самой земли.
Перегоны туристов. Оскал батарей.
И наверно штук триста зеленых дверей,
И за каждой сентябрь – голубой, золотой.
Белый голубь кружит над могильной плитой.
Стая чаек скандалит и делит хамсу.
Старики ордена по проспектам несут.
Малолетка Дашутка дает гопака,
Пляшет вся, от кудряшек и до каблука.
Облака разбежались, луны не тая.
Одинокий костер спит на мысе Айя.
В можжевеловой роще влюбленные – им
Не мешают ни слезы, ни пепел, ни дым.
Яхты грезят о море, открытом для всех.
Балаклавские кошки крадутся в росе.
Журавлиные клинья вбивает в сердца.
До свиданья! Когда бы еще встре-тить-ся…
Не оставлена слава, не отдана честь.
Севастополь, спасибо за то, что ты есть!

Недобрый город

Ливень с Волги по проспектам идет лавиной.
Этот город ничего не умеет наполовину.
Треплет флаги, сгибает ветки, стволы ломает
И меня, инородку, нисколько не понимает.
Что ему до словес изящных, запросов личных,
Он упрятал сырое время в домах кирпичных.
Помнит брань бурлаков и удары ногайских сабель,
Был бы он человеком – давно бы запил…
Проточила овраг зеленый река Царица –
Точно знает, где что сгорело, где что творится,
Где таятся клады – дирхемы, рубли, мониста,
Где построили крепость немецкие колонисты,
Где меняют казачьи песни на птичьи трели,
Какая сторона наиболее опасна при артобстреле?
Ответ – любая.
Если война заявилась в город, он погибает.
Вместе с лепниной, лесенками и занавесками,
Вместе с площадками – собачьими или детскими,
Вместе с театрами, будками и столовыми,
Вместе с заводами, заводями, обновами
Выедается мором, дробится горячим градом.
Засыпает Царицыным. Просыпается Волгоградом.

Нижний-Вышний

Город, горький словно корочка померанца,
Не смотрит в ранцы, не считает желуди и каштаны.
Прячет тайны в руинах, глиной рихтует раны.
Говорит "радио", подразумевает "рация".
Говорит "самолет", строит чайку, протягивает канатку -
Плати монетку, лети на небко, над байдарками, островами -
Они пахнут сухими травами, недосказанными словами,
Они не слышали канонады - только салюты
И гудки пароходов и ворчливую речь баржей...
Чужаков город выталкивает взашей,
Оставляет самых живучих, въедливых или лютых.
Или ветреных, прополосканных Окою до наготы
Двухэтажность, пространственность, вещность и обветшалость
Декларируют - праздно, поздно, забудь про ш\жалость,
Готы Гардарики с матом идут на ты.
Горчат осенние неласковые цветы.
Ветки ломаются под тяжестью желтых яблок
След парохода спутал проворный ялик.
Горний Новгород пропасти перековывает в мосты,
Хочет спасти всех и каждого, но хватает на пару кошек,
Пару ветхих домишек, пару трамваев красных.
Нежность города – чувство сделанное из гласных,
Поэтому он ломает надвое, но не крошит.
Я выдыхаю лето.
Вплываю в завтра
Окаменелым скелетом
Некрупного динозавра.

Точка возврата

Дагестанция.
Под небесным навесом торгуют - гранаты, счастье, чайники и инжир.
Возвышается дом, в котором тысячу лет кто-то в общем неплохо жил.
Ноют сухожилия вытоптанных до самых камней дорог.
Слоеный пирог наречий, урок - быть тяжелым, казаться легче.
Ночь набрасывает на плечи синий платок, шитый арабской вязью,
Дождь окончился грязью.
Дербент не лечит, Махачкала качает,
Облака на закате кажутся сладкими куличами,
Платаны не просят платы - хочется, опирайся.
Но над каждым приехавшим совершается незаметная операция.
Смотришь на небко, произносишь застенчиво: аллагьла.
И отпускаешь божью коровку, кем бы та по отчеству ни была.
Дагестанция отгружает чабрец и мяту, счастье и виноград,
Бородатых мужчин, умеющих выбираться и выбирать,
Яблоки, помидоры, фотографии с крепостью или без.
Женщины отправляются за водою на край небес
И возвращаются с кувшинами звездного молока.
Пей, мальчик.
Пей, девочка.
Пробуй заново.
Привыкай...

Закон одуванчиков

Завершать и растрачивать – право больших и сильных.
Одуванчик не знает о газонокосилке.
Он растет, наливается желтым, кокетничает с пчелой.
А потом раз – и долой.
Красота становится жухлым сеном.
Россыпь выстрелов не дает устояться стенам –
Дом с балконом родился до первой неправильной мировой,
Пережил казаков и немцев, мыркал окнами – я живой,
А потом в одночасье обернулся грудой битого кирпича,
На каждом – печать завода.
Забота слабых – прибираться, лечить и чистить.
Улыбаться неверному свету звезды лучистой.
Подвязывать ветки, высаживать гиацинты,
Вместе с кошкой и голубем устраивать что-то навроде цирка –
Пусть посмеется бедная малышня.
Право ночи сильнее закона дня.
Жизнь срезают под корень – просто так, по пути на бойню.
…Мурлыкают горлицы – в городе все спокойно.
Подле моря играют в салки седые мальчики.
На развалинах распускаются одуванчики.

Краснознаменная баллада

...Мне на плечи кидается век-волкодав. (с) О.Э. Мандельштам

Мне на ручки кидается век-тойтерьер.
Век озона и твикса, успешных карьер,
Век высоток, визиток и взяток.
Рекламируют Олвейс, Нестле и Жилетт,
В День Победы купить лотерейный билет
Предлагают – купил и порядок.

Где-то падают дроны, взрывают дома,
Отправляются в штурмы и мрут задарма,
Стоя спят в опаленных окопах.
Где-то жрут фуа-гра, подают трюфеля,
Покупают косметику для кобеля
И брильянтики лепят на попы.

Где-то рубят тайгу, разливают мазут,
Где-то бабу рожать до райцентра везут,
Три села – ни одной акушерки.
С высоты постамента в глубокой тоске
Смотрит Ленин, мечтая о броневике,
Пулеметной горячей гашетке.

Век скулит и икает – собачья душа,
Ни стыда, ни вины, ни греха, ни шиша.
Век – пиарщик, продажник и блудник...
Волонтерский УАЗ уезжает в закат,
Рядовой Кибальчиш держит знамя полка
И плывет над Авдеевкой спутник.

Волонтерка

Майка не ездит на Майбахе
Майка не носит юбки
Майка кажется маленькой,
Особенно там, на юге.

Майка спасает котиков,
Майка лекарства возит.
Глупое дело вроде как,
Сколько от Майки пользы?

Сдернуть котенка с деревца,
Спрятать его в рубахе…
Мурка из-под Авдеевки,
Барсик из Волновахи

Жадно суют в сухарики
Мордочки обожженные.
Рыжий, хромая, старенький,
Брошенные как жёны.

Не понимают – громкое,
Красное, больно, кушать…
Время хрустит соломкою,
Колет кошачьи души.

Город пыхтит, корячится,
Граффити словно титры.
Кошки в подвалах прячутся
И засыпают тихо…

Майка рулит к границе и
Морщит красивый носик.
Майка опять с гостинцами –
Полные переноски.

Небо гремит раскатами,
Ветер, тоска и сырость,
- Тише, мои хвостатые –
Скоро в тепло и сытость.

Ждут лежаки и лесенки,
Море кошачьей мяты.
Скоро вам будет весело,
Скоро вам будет мягко.

Скоро забудем песенку:
- Тили-бом, тили-бом,
Загорелся кошкин дом…

Колыбельная беженки

Баюшки-бай недолюбленной девочке.
Куклы пропали, ку-ку.
Кровь перемешана с пенкой оттеночной,
Трещина по потолку.
Рацию выруби, выруби рацио,
Выйди на свет и пали!
Цели взрываются протуберанцами.
Мертвым не хватит земли -
Воинам, беженцам, бабкам-безумницам,
Черным ничейным котам.
Смерть королевой гуляет по улицам,
Хлещет из горла «Агдам»,
Бьет по кварталам, карает ракетами,
Рубит по сердцу навлет.
Девочка смертница – только поэтому
Пуля ее не убьет.
Жмись же щекой к гимнастерке прокуренной,
Воздух губами лови.
Свадьба негуляна, доля обдурена,
Мальчикам не до любви.
Баюшки-баю, ни хаты, ни деревца,
Пеплу снега суждены…
Девочка, девочка, надо надеяться –
Завтра не будет войны.

Вишня

Расцветала вишня над темным яром,
Головы морочила цветом ярым,
Запускала корни в сырую землю.
Кто родится снова – тому везенье…
Кто поставит дом над горелым срубом,
Угостит соседей крапивным супом?
Наросло травы – не сыскать могилки.
На пустом дворе вместо дров опилки.
Поутру в хлеву замычит буренка.
Выйдет тетка Марья качать ребенка.
Желтая звезда упадет в колодец –
Наш мальчишка, русый, не инородец.
В день его рожденья не будет ветра,
Прилетят скворцы и проснется верба,
Прорастет рябина сквозь ржавь и кости.
Старики из яра заглянут в гости –
Пошептать молитвы, потрогать зыбку,
Щекотнуть, увидеть его улыбку:
Чяворо, майн таере, хлопчик гарный…
Всех нас разбросало волной ударной.
Все придем однажды легко, неслышно
В землю, где над яром краснеет вишня.
В золотую зыбку, где солнце снится,
В небо, о котором не знают птицы.
…Мостик над оврагом, речушка рядом.
Крепко спят невзорванные снаряды…

Конец войны

Когда уйдет, последний ветеран,
Война закончится.
Утихнет грохот пушек,
Свистульки пуль и хрип авиабомб.
Свирепый рокот танков, писк вертушек,
Неслышный вздох последнего письма,
Упавшего на пол - дощатый, мокрый.
Искусанные губы - дети спят,
Молчи, молчи, потом с утра расскажешь...
Исчезнет скрип горбушки под ножом,
И капли монотонно о бетон -
Кровь-жизнь, а мы с тобой в ладонях смерти,
Мы зерна, мы песчинки, мы вода,
И никуда и никогда не деться.
Над городом немеют провода
От груза бесконечных окружений
И застрелиться впору, но кому
Вести одно из множества сражений
И в землю лечь до срока, одному?
Когда уйдет последний ветеран,
Рассыплется венок смешных ромашек,
Истлеет фотография с Варшавой,
Умолкнет недопетая «Катюша»,
Уснет гармошка в кожаном чехле.
И синий скромный стираный платочек
Сдадут в утиль. Медали, ордена -
Товары для блатных и антикваров.
Останется лишь голос. Левитан.
И ясное, звенящее «Победа!!!».
Война уйдет. Концлагеря и гетто,
Солдаты-дети, красная газета,
Свирепое, горячечное лето...
И пусть не повторится.
Никогда.

Ласточки

Ласточки строят гнездо из липучей грязи
Может и неприглядно, зато не сглазят.
Угол под крышей, камень из Инкермана,
Шустрые птицы трудятся непрестанно.
Пух и перо на донце, снаружи глина.
Сохлое и пустое спаяно воедино.
Дремлют в скорлупках будущие летуньи,
Кто-то над ними держит весь день ладони...
Кони кричали, крыши горели в лунном
Ясном сияньи, шпарили пулеметы,
Всех беспокойных враз превращая в мертвых.
Бились за землю, воду, чины, медали,
Дали друг другу жизни, не покидали,
Скупо делили банки, краюхи, крупы,
По шоколадной дольке - для мальчиков бледногубых.
Тише, не плачь, хату и печь отстроим,
Батька твой точно погиб героем,
Хочешь взглянуть на гнездышко? Дуры-птахи
Спачкали ворот и рукава рубахи...
Ласточкам все равно - где война, где буря,
Кто вокруг дома ходит, хрипит и курит.
Лишь бы гнездо лепилось к старой татарской кладке,
Лишь бы стоял дымный огрызок хатки,
Лишь бы из грязи, из пуховой постели
Выбрались новые птицы - и полетели!

Памятник

Давным-давно оплакана война,
Но в шуме волн мне слышится «мементо».
Так старый танк, попутав времена,
Одышливо съезжает с постамента.
И обходя бетонные «ежи»,
Рокочет «Оккервиль», «передовая».
Так мерзнет в карауле вечный жид,
Цигарку в кулаке передавая.
Так пахнет хлеб. Обычный каравай.
Без карточек. Ломтями на тарелке.
Так дребезжит немыслимый трамвай,
Глуша раскаты дальней перестрелки.
Так дети верещат: смотрите – кот!
И он идет, худой и величавый.
Несет поток реки бумажный флот.
Вещает репродуктор: над Варшавой…
Мементо – мир! Вокзалы, пустыри,
Духи, пластинки, вальсы Мендельсона.
На улицах цветы и фонари.
В Крыму уже готовятся к сезону,
Выгуливают платья и собак,
Вздыхают над символикой момента…
Свистит снаряд. Смердит знакомый страх.
Рокочет танк, сползая с постамента.

Пастырь

Говорили хором, молчали даром,
По утрам гоняли телят с Макаром,
Из сарая хрипло орал кассетник
Ни богатых не было, ни последних.
Все равны, мальчишки, бегом на речку,
Из горшка душистую лопать гречку,
У костра ночного плести страшилки,
Запускать по кругу окурок "Шипки"
Две ошибки...
Выжить и не сломаться.
Восемнадцать, боже мой, восемнадцать
Бесполезных весен смотал, как леску.
Были деньги в бочке - хотелось блеску,
Были деньги в банке - хотелось больше,
Заграниц - не Турции или Польши.
Загореть. С Макаром хлебнуть мартини.
Дать по морде какой-то тупой скотине.
Заплатить не глядя, не шаря в ссорах,
И проснуться в номере. Боже, сорок!
Вот мой дом по бревнышку будет скатан.
Вот мой нож и ножны из шкуры ската.
Вот мой сын, щенок, голенастый, баский.
Не испорчен книгой и дурью бабской.
Вот другой, дурашка, возьми на милость!
Взял... и что-то важное надломилось.
Пятьдесят - не время для смены вотчин,
Если в эту землю гвоздем вколочен,
Если кроешь матом и кроешь дранкой,
Если не трясешься над каждой ранкой,
Если нежность комом - оставь, девчонка!
Отыщи солдатика, палачонка,
Я свое отпрыгал, похерил грОши.
Ты зачем уродилась такой хорошей?
Обошла весь свет, приклонилась долу.
Думала на миг - оказалось долго.
Шестьдесят один. Жеребенок Яшка.
В рюкзаке с водой родниковой фляжка,
Ломоть хлеба, коник резной для ляли.
Ковылями, милая, ковыляли,
Ковыряли землю, скребли ногтями -
Все однажды приходим сюда гостями.
Ищем славы, денег, простого счастья.
А потом приходится возвращаться.
К лестницам и крышам, дарам и карам.
Только раз прогоним телят с Макаром
Да присядем рядышком на дорожку...

Смерть, она как девочки - понарошку!

Чётки

Город Миргород – Ир-а-шалом.
Тополя вдоль дорог бьют челом
И плетут над прохожими тени
С молчаливым упорством растений.

Град Путивль – три кола, два двора
На дровах у ворот – номера.
Сладкий воздух по-прежнему лаком
Малышам, голубям и собакам.

Город Умань – туману на грош,
Старый парк – изумрудная брошь.
Старый пан сеет годы сквозь сито
И ворчит на седого хасида.

Град Чернигов - белее снегов,
И живучей степных сорняков.
Мятый грош короля Сигизмунда,
Запорожская ярая смута.

Перезвон у набата свинцов.
Киев-мать собирает птенцов
Князь сбежал. Стол свободен поныне.
Кто разует сынишку рабыни?

Кто напомнит – с какой Мировой
Мой сосед возвратится живой?

Несправедливость

Смерть поэта – легко и просто.
Камень. Улица. Перекресток.
Пуля. Пламя. Атака. Мина –
Ничего не проходит мимо.

На войне погибает летчик,
Переводчик и переплетчик,
Водонос, кашевар, водила,
Генерал, не щадя мундира.

Мрут и женщины, и старухи,
Руки, сложенные на брюхе,
Банки с пряностями, цукерки,
Сторублевка в щели у дверки.

Косит псов – кобелей и сучек
И коней и котов везучих,
Даже птица не пролетает –
Дуры-смерти на всех хватает.

Не спасут ни кресты, ни звезды,
Ни землянки, ни сестры-вёрсты,
Ни заплаты, звонки, засовы…
Отчего же поэт – особый?

Посреди чертовни и люти
Канут в лету любые люди,
Глянь – от Волги и до Каялы
Сплошь расходные матерьялы.

Раз война подписала смету,
То поэт - заурядный смертный.
Но когда его убивают,
Слов – единственных – убывает.

Дзяды

Латы болота – мох да багульник цепкий.
Иней на клюкве, в гнездах гнилые щепки.
Мерзлые сыроежки.
Ветошь забытой вешки.
Ржавая бомба в ржавой воде стоит.
Чу! Свои…
Мертвый старик правит хромой кобылой,
Прямо к деревне – дзяды, и всем, кто были,
Должно собраться подле домишек ветхих,
Слушать, как ворон гордо орет на ветке,
Взбухших дверей касаться, тревожить ставни,
Петь за околицей тихими голосами:
- Темная ночь, пули свистят, Ванюша!
Ты и живой был никому не нужен,
Баба подалась в город крутить подолом,
Груда изгнивших бревен не станет домом,
Некуда возвращаться. Лети на небко!
Лови монетку!
Падает грош,
В лужную дрожь,
Утром придет пороша…
- Где же ты, мой хороший?
Любка шуршит по хате – вот щи да каша.
Вот заводская водка – и нам и вашим.
Вот похоронка, свежая, год не минул.
«Так мол и так, простите, гражданка – мина».
Дзяды настали – муж обещал проведать,
С теткой Матреной и с дочками отобедать,
Крыша течет, шатается половица,
Сколько тропинке мимо болот ни виться –
Всяко уткнется в яблоню у забора…
- Когда ты вернешься?
- Скоро.
Скоро.
Скоро.
Ближе к полуночи выключается телевизор.
Ночь растемнелась – страшно до слез, до визга.
Где-то палят, где-то кричат «в атаку!»
Где-то ползут прямо навстречу танку,
Яблочко на коленках у варшавянки,
Что-то про двери в лето фигачит янки,
Выйти навстречу мертвым никто не хочет…
Эй, просыпайся, кочет!!!
Утро морозит щеки девчонкам сонным.
Звон колокольцев козьих смешался с церковным звоном.
Время нестойкой клюквы, рябины пьяной,
Пляшут в саду старухи под хрип баяна.
Подле плетня Алешка стоит с Алёнкой.
Счастье дрожит дождинкой на нитке тонкой.
Время течет ржавой водой из бочки,
Буковки на квиточке.
Ненужный груз.
Узкие губы вспухли.
- Вернись!
- Вернусь...

Подбитый ангел

Пели пули. Зло сошлось со злом.
Пролегли по улицам границы.
Ангела с простреленным крылом
Оттащили дети до больницы.
Он все рвался – бросьте, улечу,
Пачкал куртки кровью серебристой,
Но сомлел пока несли к врачу,
Постарев за сутки лет на триста.
Нелетальный в общем-то исход
Ангела оставил земледелом.
Кривобокий скрюченный урод
Стал ходить за каждым скорбным телом.
Обтирать, баюкать, обмывать,
Подавать таблетки и водицу,
Ловко перекладывать в кровать,
И тихонько рядышком садиться.
Ангелы умеют слушать всех –
Сирых, серых, битых и богатых.
Поднимать как перышко на смех,
Гладить и накладывать заплаты.
Бог терпел – и нам немудрено.
Бог простил – и мы с тобой простимся.
Превратим больничный чай в вино,
Напоследок вволю угостимся.
Все пройдет, уймется, отболит,
Закрывай глаза, ребенок божий…
Ангелу давали костыли,
Чаевые, клички и по роже.
Он ходил к колонке за водой,
Потрошил заброшенные склады,
Занимался всякой ерундой,
Чистил душевые, мыл палаты.
Начудесить не хватало сил –
Чудесам нужна искра полета.
Но зато он судна выносил,
И включал хорошую погоду.
И сидел ночами на трубе
И вздыхал, мол небо не по чину.
Воробьи несли ему обед,
А коты, мурча, крыло лечили…
В день, когда закончится война,
Он взлетит, прыжком в тугие тучи,
Словно камень, брошенный со дна.
…Сберегу перо.
На всякий случай.

Спящая красавица

Смысла ли крысой в посмертьи рыскать,
Стреляной пулей ложиться в ров?
В башне проснулась принцесса Рыкса,
Рухнул от взрыва хрустальный гроб.
Принц наготове – рябой, поддатый:
Вашей мамаше не нужен зять?
С хохотом встали вокруг солдаты,
Только принцессу попробуй взять!
Вырвалась, выбилась, ломанулась
В город, горящий как Жанна ДАрк,
С глупыми минами разминулась,
Пережила и февраль и март.
Дрыхла в подвалах, варила кашу,
Иней стрясала с густых кудрей,
…В городе век не видали краше
Пани развалин и пустырей.
Пялились вслед – на своем «Харлее»
Мчится по встречке как сатана,
К памперсам, хлебу и бакалее,
К желтому свету в дыре окна.
Чем вам помочь? Письмецо невестке?
Голуби, мальчики, кто в Джанкой?
Вербы пасхальной четыре ветки?
Фляга любви пополам с тоской.
Бабушка в Харькове, шлет ватрушки.
Парень в Холоне зовет: айда.
…Тише – однажды умолкнут пушки,
Мертвой водой изойдет беда.
Пепел отмоет июльским ливнем,
Нового сына родит вдова.
Будет пушистым, негромким, дивным
Вечер грядущего Рождества!
Ночью хрустальной зажгите свечи,
Будьте живыми людьми в аду.
Верьте друг другу, держитесь крепче
За руки словно вдвоем в Саду.
Город отстроится, отлежится,
В театре поставят «Войну и мир»
Кочетов красных спугнет Жар-птица,
Маятник века замрет на миг.
Слово принцессы – янтарь на сердце,
Верят солдаты и старики,
Сказке судьбой из чужого детства,
Медной рыбешке большой реки.
Рыкса сегодня летит к границе,
Плед и пеленки кладет в рюкзак,
Над переправой горят зарницы,
Тянутся танки вперед-назад,
Время густеет, чернеет, злеет,
Крутит проклятые жернова.
Рыкса летит на своем «Харлее»
Делать что может, пока жива.
Встретите в городе – взятки гладки.
Дайте, что будет – нужны _туда_
Лоперамид, аспирин, прокладки,
Сахар и паучи для кота.

Дед Мороз

Санта десантников называет себя Морозом,
Он не святой – с парнями гоняет кроссы,
Бегает в самоволку, курит за гаражами,
Смотрит, как бродят по улицам мирные горожане.
Смотрит на дырки в стенах, на россыпи битых стекол.
Берцы начищены, воротничок расстегнут,
Шрам прикрывает бородка не по уставу.
Санта устал. Ему наплевать на славу.
Ему хочется санки, оленей и полюс южный,
Домик, где миссис Клаус готовит ужин,
Красный мешок с подарками – мишки, зайки,
Марципановая принцесса в волшебном замке.
Ради детского смеха можно застрять в камине,
Или вытащить с улицы, вымыть и накормить и
Переправить подальше, куда-нибудь до Джанкоя…
Санта уже давно не спрашивает «доколе?!»
Он собирает подарки: «мавики», сетки, каски,
Правильные аптечки, стихи и сказки,
Письма из дома, гитары или гармошки,
Долго и счастливо – каждому понемножку.
…Воздух сгустился теплым ночным бульоном
Вражеский коптер притворяется папильоном.
Санта стреляет в воздух.
Подбил!
Дожал.
Дети войны смеются из блиндажа.

Подражание римскому другу

Нынче ветрено и волны наводнили
Серый пляж к великой радости туристов.
Гости, Постум, не решают "или-или",
А берут себе шашлык и два по триста.
Наплевать на Сатурналии и скачки –
Есть прогулка вдоль потухшего вулкана,
Есть курятник во дворе татарской дачки,
И монета из Керчи на дне кармана.
Пусть немеют минометы за Джанкоем
И солдаты зарываются в окопы.
Сядем рядом, ляжем ближе, стол накроем,
Помечтаем о падении Европы,
Поглядим как извиваются созвездья
В легкой дымке камышового пожара.
Сплыл наместник по реке безвестной вестью,
А сестрица так ни разу не рожала...
Что молчишь, мой милый Постум - эти дети
Не увидели разрухи Карфагена.
Почитай, что понаписано в газете,
Понадейся - обойдутся без фосгена.
Прет по небу деловитый геликоптер
Провожает к бойне бронетранспортёры.
Я бы с радостью мой Постум все испортил,
Из философов подался в полотеры,
Драил щетками полы на барской вилле,
Прятал мусор, намекал на чаевые.
Нынче полночь и часы остановили.
Небо треснуло и чашу кто-то вылил.
Не спастись в глухой провинции у моря.
От себя не убежать в чужие стансы.
Белый ворон подавился невермором.
За окошком череда ненужных станций.
Я уеду - не в Рязань так хоть в Калугу,
Проповедовать котам и горожанкам,
Слать печальные и злые письма другу
Электронкой по сети - бумагу жалко.
Стану беженец, беглец первостатейный.
В Афродитин черный ход пошлю Аида.
Ненавязчиво примерю крест нательный.
Понадеюсь, что меня простит Таврида...
Нынче тихо - ни гусей, ни перестрелок,
Но надежды и вина осталось мало.
Милый Постум на скале считает белок.
Дождь задумчиво листает Марциала...

Уезжалость

Уезжалость – чувство, которое ловишь в аэропорту,
Поднимаясь по трапу, отрясая от праха пяту,
Играя в пятнашки со стюардессами и таможней,
Понимая – разлука все явственней и возможней.
За спиной остается город от слова «род»,
Скрип ворот, крик ворон, шитый набело черный рот –
Несказанность, несвязность, бранность, вода и водка.
Утка в озере, яйца в стакане, игла, наводка.
Цель оправдана, чемоданы-вокзал-граница.
Ты надеешься – город будет хотя бы сниться,
Прибегать пацаном кудлатым, швырять снежками.
Но отходишь от Родины маленькими шажками.
Вери смачно. Дзинькую. Тода большое…
Иностранность завладевает твоей душою.
Ты не знаешь, почем батон и билет в трамвае,
Кто уже околел, кто до старости злится и выживает,
Чьи слова поднимают в бой и ведут под танки.
Для кого лепечут «прощай» славянки.
Слава Богу бормочет, и Бог отвечает Славе.
Ты пытаешься склеить, вернуть дыханье и все исправить.
Приезжаешь назад – а тебя и коты не помнят,
И пьянчуги не клянчат трешку и пол не полный
И любимая стала бабой, а может тенью…
Стиснув зубы, ты глядишь на это произведенье,
Уезжалости полный, чужой, поросячий хвостик.
Постигай, говорят, кости истины на погосте!
Брысь в Канаду, труби о борьбе в Толедо!
Сколько стран на свете – отсюда и до обеда.
Корчит рожи с бумажки верной двуликий Янус…
Ты всех шлешь вдоль по Питерской.
Слышите – я останусь!

Коханий

Когда мы были единой родной страной,
Еще могучей, уже неизлечимо больной,
Я собиралась замуж за мальчика изо Львова.
Он был красив во весь двухметровый рост,
Я никогда больше не встречала таких волос –
Красная медь, холеная гладь металла.
Я их расчесывала часами – и не хватало.
Он был норовистый, горбоносый, ясновельможный,
Он носил меня на руках – тогда это было еще возможно.
Мы гуляли по замку, плевали с высокой башни,
Целовались и знали – однажды мы станем старше,
Заведем детей, «жигули», двухкомнатную квартиру,
Может в Питере рядом с мамой… лишь бы чудес хватило.
А пока что – мосты и трассы, Гурзуф и Таллинн,
Библия от баптистов, Вийон и Сталин,
Мокрый томик Булгакова, фенечка на запястье,
Маленькое, неловкое – наше – счастье.
Мы прощались как сумасшедшие у вокзала.
А потом судьба подхватила и разбросала.
Я не помню, как его звали – кажется он был Анджей,
Говорил, что мы встречались когда-то раньше.
Я плясала на площади, бегала по канату,
Он увез меня то ли в Галич, а то ли вообще в Гранаду…
Может быть он на днях сядет в танк и поедет в Бахмут,
Может быть по нему из нелепой ракеты бахнут,
Может он уже умер – от героина или лимфомы,
Может лежит в больнице, не выходя из комы,
Или давно укатил в Польшу или Канаду…
Я о нем ничего не знаю – и знать не надо.
Помню капельки кофе и голубей на крыше
Помню выплеск волос – ослепительный, жгуче-рыжий,
Как шептал, задыхаясь «тільки тебе кохаю».
Завершаю стишок.
Ставлю точку.
И выдыхаю.

Отвальное

Больные беженством теряют чувство дома -
Важны перроны и аэропорты,
Суть дальних странствий в форме чемодана,
Открытки из закрытых городов.
Маршрут по паспорту и карта на ладони,
Пощечина Таврического понта.
Подсудный путь, недолгий и недальний.
Алоха, гамарджоба, мазл тов.

В продаже верные билеты без возврата,
Без права на надстройку ностальгии.
Обрывки мишуры на ветках кедра,
Кошерный черный хлеб и белый чай.
Награда винограда. Дар Арбата,
Где топчут плитку девочки другие,
И до свиданья мальчики… И ветру
Уже не бросить ноты на причал.

Поколение некст

Они остаются.
Умные и нелепые.
Выбирающие тыквенный латте,
Камю и рэперов,
С татуировками, пирсингом и цепочками.
С точками сборки и запятыми самоанализа.
Бритые налысо.
Дети эпохи полного звездеца,
У одних нет матери, другие никогда не знали отца.
Двоечники, ботаники, комиксисты и бьюти-блогеры -
Брокколи, сельдерей, тренажеры в зале.
Но одна поэтесса сказала:
Мне голос был, он звал утешно...
Да, этим детям неуютно, страшно и тесно.
Но они пишут стихи и спасают котиков,
Обходятся без наркотиков и тик-тока,
Читают Блока. Цитируют Башлачева.
Рисуют белые розы на стеклах черных.
Вычеркивают слова вроде чурок, хохлов и мокши.
Искренне любят родину – кто как может.
Ведь любовь больше, чем тряпки, значки и космы.
Кто-то из них полетит на Марс или просто в космос.
Кто-то изобретет лекарство от рака или ковида.
Кто-то сойдет с орбиты.
Умрет в больнице.
Будет полям и перелескам сниться.
Будет гулять по крышам, сидеть на радуге,
Махать подругам – видите, все в порядке!
Кто-то родит и построит и сад заложит –
Славный подарок для тех, кто еще моложе…
Пусть катается яблочко по золотому блюдцу –
Наши дети выбирают
И остаются.

Котики

Котики – это меха, милота, мурлыки,
Лапы на клавиатуре и хвост на книге,
Чашки с буфета и молоко из блюдца…
А еще, вы знаете, - котики не сдаются.
Пусть молотит метель выдувая тепло из шкуры,
Пусть над рыжим бродягой дружно смеются куры,
Пусть дыра в сапоге, Карабас приютил барбоса,
Кот идет по земле без сомнения и без спроса.
Будет дом – хорошо, а не будет – живем в подвале.
Говорите, Армагеддон астрологи ванговали?
Говорите, война разгорается в интернете?
Кот мяукнет на это и метко экран пометит.
Про войну все хвостатые помнят еще с блокады.
Как хозяева крысе паршивой бывали рады,
Как гремело и бахало, билось и замерзало,
Как ползли по сугробам – на погосты и на вокзалы.
Котики не сдавались и там… А теперь зазорно,
Прятаться под диваном ежом позорным,
Примерять курорты, торопливо мечтать о лете.
Пробирается по развалинам котик в бронежилете…
Или дома сидит, прижимаясь к своей старушке -
Пусть рассеянно гладит спинку, целует ушки,
Пусть подольше в кресле вытертом остается,
Пусть берет пример с котика -
Держится.
Не сдается.

Фото авторские, 2010-2025 год