Сакура-дубль

Время действия: шестнадцатое февраля, вечер

Место действия: исправительное учреждение «Анян». Свободное время.

Полчаса шарюсь по сети. Газеты, телеканалы, сетевые издания. На лице сама собой всплывает улыбка. Вернее сказать, улыбочка. Ехидная и глумливая. Вырисовывается характерная картинка, всё-таки демократия это нечто.

Государственные и к ним примыкающие СМИ, подконтрольные правительству, продолжают политику замалчивания. Зато как меня радует оппозиция! Структуры господина Чо ВинЧона будто с цепи сорвались. По своей мощи они на порядок уступают проправительственным, но это та самая ложка дёгтя в бочке официозного мёда, то самое бе-бе-бе, которое опошляет весь пафос. Читаю.

Редакционная статья в газете «Прогрессивная Корея».

«Мы давно это знаем. Коррупция в государственных органах, судебной системе, органах исполнительной власти и муниципалитетах не раковая болезнь. Это намного хуже. Это тяжёлая стадия перерождения организма под воздействием векторного вируса. Коррупция становится не болезнью, пусть тяжёлой формы, а несущей основой всей государственной машины. Почему так происходит и чем это грозит Корее?

Коррупция процветает, потому что она выгодна высшим чиновникам, включая Президента. Спросите, почему? По элементарной причине. Любой чиновник, включая Президента, связан жёсткими рамками закона, но как же иногда хочется обойти их. А то и хуже, использовать, нет, не закон, а судебную систему, как личное оружие против неугодных или строптивых. Примеров таких сколько угодно. Взять хотя последние события, происходящие с известным корейским айдолом Агдан.

Неизвестно, кому из высшего руководства республики и чем не угодила Агдан. Жизнь такова, что у всякого успешного человека достаточно завистников. Но только кознями завистников никак не объяснить жестокость нашего государства к несовершеннолетней девочке.

Зачем уважаемые и почтенные органы власти вдруг начинают плестись на поводу разнузданных нетизенов, требующих непременно четвертовать Агдан или кого-то другого по любому поводу? Девочка сказала «нет» требованиям отказаться от своего самчона? И что? Что мы можем сказать по прошествии времени? Внезапно всплывают сведения, что Пак ЮнСок – офицер корейской разведки, что в корне меняет всё дело. То самое дело о контрабанде начинает выглядеть совершенно по-другому. Что там на самом деле происходило, возможно, общество никогда не узнает или узнает через много лет. Когда истечёт срок действия режима тайны касаемо данного дела NIS.

Был ли канал контрабанды постоянно действующим прикрытием для связи с агентурой в Пукхане? Либо это какая-то разовая акция? Или может быть по этому и другим каналам на Север отправлялась абсолютно мирная продукция, как привет развитого Юга отсталому Северу? В рамках идеологической борьбы.

Ничего этого мы не знаем, знаем только одно, что обвинение Пак ЮнСока в измене абсолютно безосновательно. Мы не только из художественных фильмов знаем, как поступают разведчики любого государства при обнаружении предателя в своих рядах.

И кто был прав? Девочка, не пожелавшая предавать своего самчона, или толпа взбудораженных недоумков, требующих от Агдан отречения от «изменника»? Мы уже знаем ответ, не правда ли?

Про психованных и неадекватных подростков всё ясно. Не ясно, почему вдруг государственные органы присоединяются к столь недостойной травле? Какая здесь кроется тайна, и чем могла Агдан так сильно прогневить власть имущих, не известно. Вполне возможно, сама Агдан не догадывается. Или правительство играет в какие-то одному ему известные игры. Нет, мы не против политических игр, как не может быть против соревнований по тхэквондо профессиональный боец.

Мы против того, чтобы нарушался ЗАКОН…»

– ЮнМи!!! – От вопля справа чуть не падаю со стула, но героическим усилием удаётся удержаться.

– Чего орёшь? – Недовольно разглядываю интерфейс БонСу, который брызжет восторгом во все стороны. Присоседилась за компьютером рядом, теперь дёргает меня. Повод-то того стоит?

– Смотри, смотри! «Gangsta" s Paradise» в американский чарт вошёл! Девяносто третье место!

Ну, вошёл и вошёл, чо орать-то? Так себе повод меня беспокоить, но не признать не могу. Для неё – да, агроменный повод. Мне – пофигу.

– Ты что, не поняла?! Мы – в «Billboard»! – И тут же понижает голос под строгим взглядом охранницы. – Ты что, не рада? Это же главный американский чарт.

– Рада, а что тут такого? – Пожимаю плечами, одним больше, одним меньше…

Смотрю в изумлённые глаза почти подружки. Вздыхаю.

– Чингу, сделай вот что. Как выйдешь, пройдёшь по коридору… – объясняю с ненужными подробностями дорогу до музея «Анян». Там подойдёшь к центральной экспозиции. Наверняка заметишь такую, – показываю размер руками, – золотую фигурку граммофона. Это американский приз Грэмми, – перехожу на тон известного любителя живности Дроздова, обнаружившему очередную живую хрень. – Внизу, под экспонатом надпись на чистом корейском языке. Внимательно её прочти, там написано, кому, за что, когда и где вручён этот приз. И тогда, – поднимаю палец, – ты, возможно, осознаешь всю глубину и неподражаемость своего вопроса ко мне.

БонСу, изрядно осоловевшая от моих объяснений, – у неё оперативная память в голове сильно уступает даже простенькому калькулятору, – встряхивается.

– Да ну тебя…

Немного жду ещё. Отстала? Ну, и слава небесам. У меня возникает иррациональное чувство огромной нависшей надо мной опасности. Внушение ГуаньИнь? Внешних причин вроде нет, и так на самом дне. Пять лет заключения. Не, бывает и хуже, но за просто так, ни за что, ни про что? Пять лет по недоразумению, как будто я машиной кого-то насмерть переехал! Утихомириваю разбушевавшиеся эмоции, давно пора воспринимать всё спокойно. Итак, откуда появившаяся опаска? Думай подсознание, дай подсказку Гуаньнь, а я пока дочитаю…

Продолжение статьи.

«Мы против того, чтобы нарушался ЗАКОН. Ограничения концертной деятельности Агдан за рубежом ещё можно с натяжкой объяснить играми NIS. А как понимать полный запрет от КЕМА? И что такое эта КЕМА? Организация входит в систему судов, решения которых обязательны к исполнению? Нет. Кем она управляется? Неизвестно. Мы можем догадываться, что правительством, но точно не знаем. Зато наверняка знаем, что никаких официальных полномочий у КЕМА нет, его решения силу закона не имеют, и к исполнению приниматься не должны…».

Золотые слова! По-другому не скажешь, – восхищаюсь автором. Или авторами.

«А что за странности происходили с судами по искам к Агдан? Почему армия отнеслась к своим обязанностям спустя рукава? Тоже неизвестно, простая халатность или злонамеренные действия против Агдан. Почему армия позволила рассматривать дело против военнослужащего в гражданском суде. Но это ещё мелочи, не стоящие особого обсуждения.

До нас дошла одна интересная подробность последнего дела о якобы дезертирстве Агдан…»

На мгновенье прикрываю глаза от удовольствия. Настолько мне нравится такое простое слово «якобы». И там ещё есть!

«Попытка в деле о дезертирстве Агдан поставить вопрос о законности мобилизации несовершеннолетней девочки в ряды вооружённых сил не встретила у «представителей закона» понимания. Они самовластно решили, что данный вопрос «в рамках текущего дела не рассматривается, как не имеющий отношения к факту дезертирства». Для читателей, не имеющих достаточного терпения разбирать мудрёные юридические обороты, поясняем: не важно, законно или нет тебя, Агдан, мобилизовали. Есть факт дезертирства, поэтому добро пожаловать в тюрьму.

Многие скажут, что всё правильно, всё законно. Закон суров, но это закон. Агдан – военнослужащая? Да. Факт дезертирства случился? Да. Значит, всё по закону и всё правильно.

Мы, «Корейская национальная партия», утверждаем, что это подлая профанация самой сущности ЗАКОНа. Мы тщательно, совместно с юристами проанализировали корейское законодательство, и пришли к однозначному выводу: мобилизация Агдан в ряды вооружённых сил была совершенно незаконной. И военные прекрасно это знали.

Вот поэтому осуждение Агдан за дезертирство является абсурдным и гнусным действием. Когда армии понадобилось нарушить закон, она его нарушила легко и непринуждённо. Когда армии захотелось свести счёты с Агдан по неизвестным причинам, армия вспомнила о законе. Закон для руководства армии подобен телевизору. Захотелось – включили, захотелось – выключили.

Нет, господа военные! Нет, господа из правительства! Закон надо соблюдать всегда и со всеми. Это вам не телевизор и не кондиционер, его нельзя включать и выключать по желанию. Агдан сидит справедливо и по закону? Хорошо! Почему не сидят те, кто нарушил закон и мобилизовал девочку в армию? Почему не сидят те, которые позволили нарушать закон?

В следующий раз мы ещё поговорим о том, якобы, суде, который неприлично быстро рассмотрел дело Агдан и с небывалой стремительностью упрятал её в тюрьму. А пока вернёмся к тому, с чего начали и дадим ответ. Коррупция опасна тем, что разрушает государство».

Й-е-е-с! Выбрасываю кулак вверх. Резко они выдали. И даже в сторону армии не побоялись плюнуть. Как бы им за это не врезали. Ну, да не мои проблемы. Надеюсь, они знают, что делают. Когда гадал, какую силу привлечь на свою сторону, об оппозиции даже не подумал, голова два уха…

Время действия: семнадцатое февраля, утро

Место действия: загородный дом семьи ЧжуВона

Госпожа МуРан в своём любимом кресле после утренней прогулки. Верная ИнХе рядом. Обе смотрят новости, до времени заветных дорам ещё далеко. Можно посмотреть повтор, но один раз испробованное блюдо, самое изысканное, уже не вызовет такого же восторга, как в первый раз.

– Совсем забыла! – МуРан хлопает себя ладонью по лбу и хватается за пульт. Начинает жать на кнопку. ИнХе смотрит с недоумением.

– Наконец-то нашла… – бурчит МуРан и всматривается, не поздно ли? Вдруг упустила важное? Вчера ей позвонил любимый внук и настоятельно посоветовал посмотреть главный оппозиционный канал «Goodtv».

На экран выводится мирная сцена, трое мужчин в возрасте сидят в креслах за общим столиком и что-то дружески обсуждают. МуРан прибавляет звук.

– Вы же помните, что тогда происходило! – Восклицает лысоватый господин слева. – Все, как с ума посходили. Шум вокруг Агдан достиг такого накала, что впору говорить о общенациональной травле. Ведь направленность была обвинительной…

– Исключительно обвинительной, – уточняет седой мужчина в центре, – никто не выступал в её защиту.

– Кроме нас, – поправляет лысый.

– Но мы подняли свой голос не сразу, – уточняет седой. – Продолжим, друзья.

МуРан отмечает, что беседа ведётся в абсолютно неформальном стиле.

– Сначала Агдан не выпустили во Францию, сорвали ей гастроли, к которым она усиленно готовилась, – седой первым же реализует свой призыв продолжать. – В сети и прессе поднялась огромная волна хейта и обвинительных статей. Требовали отречься Агдан от родного дяди и просить прощения у нации за его мнимое предательство и своё вызывающее поведение.

– Вы сказали, что предательство мнимое, – встревает лысый.

– В этом месте лучше дать слово мне, – не седой и не лысый, а вполне себе моложавый мужчина первый раз вступает в разговор. Ему разрешают, упомянув, что слово адвоката будет к месту.

– Вся эта история с самчоном Агдан полна белых пятен и тайн. Одно это должно настораживать. Что сразу бросается в глаза? Мне, как юристу. Правовая неграмотность широкой публики. Это понятно и не так страшно. Но в любом СМИ в штате есть юрист. Почему никто не сказал, что измена Родине и контрабанда это всё-таки разные вещи?

– Согласен, – адвокат кивает на лёгкие возражения собеседников, – хотя это не так важно. Давайте поговорим о фактах, которые всем известны, в хронологическом порядке. Итак, в сети появляется сообщение об осуждении Пак ЮнСока за контрабанду в Пукхан. Первая странность в том, что суд был закрытым и огласке не подлежал. Кто и зачем организовал утечку, нам не известно.

К столику приближается стройная девушка в костюме, похожем на униформу. Жакет, юбка ровно до колен. Несёт поднос с минеральной водой и три стакана. Улыбается мужчинам, разливает воду. Мужчины смотрят на девушку с удовольствием.

– Далее, – адвокат отрывает взгляд от девичьей фигурки, – неожиданно выясняется, что Пак ЮнСок лежит в военном госпитале. В сети появляется очередной взброс, что он – офицер разведки, сотрудник NIS. NIS не подтверждает и не опровергает данный факт. Однако… правда, это неподтверждённые слухи, которые уверяют, что Пак ЮнСок был похоронен с воинскими почестями.

– Точно неизвестно, был ли Пак ЮнСок сотрудником NIS, но вероятность такая есть, – продолжает адвокат. – И значит, есть вероятность, что канал контрабанды, которым заведовал Пак ЮнСок, был под контролем NIS. А сам он, занимаясь контрабандой, выполнял приказы командования.

– Дебак! – С чувством восклицает МуРан и снова вперяется взором в телеэкран.

– Всегда слушаю вас с удовольствием, ГаНи, – говорит лысый. – Вроде перечисляете известные вещи, но почему-то они начинают выглядеть совсем по-другому.

– Как очищенный рис от только что собранных колосьев, – соглашается седой.

– Спасибо, друзья, – слегка кланяется адвокат. – Итак, что получается? Получается, что Агдан совершенно права, отказываясь отрекаться от родного дяди. Ведь никому не известно, что на самом деле произошло. NIS своих секретов не раскрывает. Но оставим в покое Пак ЮнСока и вспомним, что происходило с Агдан.

– Дайте я попробую, – просит седой. – Травля Агдан набирает обороты. КЕМА запрещает ей работать, родное агентство выполняет это распоряжение. На гастроли теперь уже в Японию Агдан не берут…

– Более того, – поднимает палец вверх адвокат, – её запирают в части и отбирают телефон.

– С телефоном история очень мутная, – замечает лысый. – Вкратце, у вас это так здорово получается, сведите к короткому пересказу всех обстоятельств.

– С удовольствием, хён, – улыбается адвокат. – Опять-таки не знаем, почему у Агдан забрали телефон? В обычных небоевых условиях средств коммуникации военнослужащих не лишают.

– За что-то наказали?

– Вполне возможно. Далее происходит вот что. Телефон отдают директору агентства ЮСону, с тех пор никто не знает, где он. Сам директор попадается на наркотиках, его помещают в тюрьму. Агдан утверждает, что на телефоне находятся записи новых песен, которые ещё не зарегистрированы.

– Почему же она их не зарегистрировала? – Любопытствует лысый.

– Кто знает? Может быть, не довела ещё до ума, то есть, это были не песни, а как бы заготовки. Нечто сырое, не готовое к регистрации. Итак, телефон Агдан попадает в руки директора и исчезает. Этот факт можно считать установленным. Вскоре у «Короны» появляются новые песни, как заявляет Агдан, украденные у неё. Но это не самое интересное.

Адвокат наслаждается короткой паузой.

– Для начала попрошу вспомнить одну концепцию, упомянутую в редакционной статье нашей центральной газеты. Коррупция это не только банальный подкуп, одно из её проявлений в том, что закон используют не постоянно, а когда захотят. И теперь обратимся к истории Агдан. Её обращение в полицию по поводу украденного телефона осталось без ответа. Но мы все ведь прекрасно знаем, что существуют технические возможности найти телефон, даже если он выключен.

– Песни могли выкачать из аппарата, а сам телефон ликвидировать.

– Да. Но полиция не дала никакого ответа. Они не сказали, что телефон не отзывается на сигналы и, скорее всего, уничтожен. Они даже не смогли выяснить у заключённого ЮСона, куда он его дел. Так или иначе, мы видим, что правоохранительные органы бездействуют, когда Агдан обращается к ним за помощью.

Старшие товарищи важно кивают на слова адвоката.

– Бездействуют не только они. Изъявшие аппарат сотрудники NIS сделали это не только с целью ограничить контакты Агдан, но и, несомненно, для проверки его содержимого. Обращение Агдан с просьбой дать ей хотя список хранившихся там файлов осталось безответным. Хотя лично я уверен: всё содержимое телефона Агдан находится в архивах NIS.

– NIS – закрытая структура. По закону, – замечает седой.

– Да. Но разведка относится к государственным органам, главное предназначение которых защита страны, государства и её граждан. И я не вижу никаких причин для отказа Агдан в её маленькой просьбе.

– Итак. Что мы видим. Налицо факты бездействия двух государственных структур, полиции и NIS. Тот самый режим выключения закона, о котором говорилось в статье.

– О чём дальше пойдёт разговор, смотрите после рекламной паузы, – обращается прямо к МуРан хорошенькая ведущая.

МуРан размышляет над услышанным, затем распоряжается.

– Невестка, что ты сидишь? Организуй-ка нам чаю.

«Почему я с таким интересом слушаю скучные разговоры», – вот о чём думает МуРан.

Время действия: семнадцатое февраля, утро

Место действия: исправительное учреждение «Анян». Второй час после обеда.

Выхожу из кабинета начальницы НаБом, в сопровождении охранницы направляюсь на выход и дальше в зал для занятий хореографии. По пути раздумываю.

Мне много раз говорили, что я постоянно вытворяю всякий треш. Всегда отмахивался. Резон в моей реакции есть, всех не переслушаешь. К тому же многие порят такую чушь! И когда делал так, как мне говорили, из раза в раз вляпывался по самые помидоры. Корея для меня компьютерный квест, где на каждом шагу засада. Взять бы выпихивание меня родной и любящей семьёй в школу, когда я ещё не совсем в себя пришёл. Всё будет хорошо, – уверяли меня онни, мама и директор школы. Мы все бросимся тебе на помощь, если что. «Что» случилось, в силу амнезии нарвался на драку. И что дальше? Меня тут же попытались сделать виновной во всём. К тому времени все забыли свои обещания о помощи, мало того, забыли, что я только что из больницы с тяжелейшим диагнозом.

Таких эпизодов не счесть. Тем не менее в этих обвинениях что-то есть, что-то до сих пор ускользающее от меня.

– Аньёнхасейо, девочки, – приветствую свою группу. В ответ радостные возгласы. Сегодня меня любят, а как же? Столько всего на них свалилось и всё такое замечательное.

– Чем займёмся сегодня? – Требовательное лицо БонСу возникает рядом.

– Займётесь разминкой, закреплением разученного и школой. Надо ставить базовые движения, растяжку и так далее…

– А новая песня?! Новый танец?

– Какая ещё новая песня? – Поражаюсь беспардонности непосредственной, как малое дитя, девицы. – Нет у меня никакой новой песни

– Придумаешь.

– Ничего не собираюсь придумывать, – отнекиваюсь жёстко. – Нет для этого никаких перспектив.

Настроение девиц тут же падает ниже плинтуса. БонСу отодвигает от меня мрачное лицо. Хлопаю в ладоши.

– По местам, девочки! Начинаем работать!

Чо-то девочки смотрят волком и не торопятся выстраиваться у станка.

– Чего стоим? Чего ждём? Вы никак себя звёздами возомнили? Не рановато? У меня для вас новость: айдолы и любые артисты работают каждый день до упаду независимо от того, какое у них настроение. Иначе вы никакие не артисты и мне тут нечего делать. К станку! Быстро!

Последней командой стегаю их будто кнутом. Подчиняются. И живенько так подчиняются.

Загружаю заданиями на выполнение базовых упражнений, плюс растяжка. И самому надо позаниматься. И как же мне это в кайф! Ловлю ошарашенные взгляды при выполнении умопомрачительных махов, когда нога даже не вертикально встаёт, а с загибом за голову. Дальше фуэте, небольшое и недолгое, всего на семь-восемь оборотов.

– Работать, работать! – Прерываюсь, загоняю расползшихся по залу девок по местам. Кажется, мне надо стек, как у ДжуБона, надоело хлопать руками по задницам.

Особо не напрягаюсь, даже стараюсь не напрягаться. Ни в коем случае не до пота и тому есть причины. Чересчур легко себя чувствую, вот-вот взлечу, надо бы взвеситься.

В конце занятия самое время поощрить девчонок. Именно так, не до, а после. Тренировка людей, по большому счёту, не отличается от дрессировки собак. Выполнил пёсик команду правильно, получи конфетку.

– Садитесь, девочки. У меня для вас новости. Директор НаБом подняла уровень каждой из вас на одну ступень.

Мало им надо, совсем чуть-чуть. Вот уже забыли всё и снова цветут и щебечут. Добиться этого оказалось не сложно. Зря что ли к начальнице ходила.

– Госпожа НаБом, вы забыли об одной вещи. Поощрить девочек за достигнутый успех.

– Им и так много всего досталось, – сразу не понимает моих претензий начальница.

– Да, – спорить не о чём, – но это подарки от меня и извне. Администрация «Анян» никак не отметила достижения танцевальной группы. А это не правильно. Вы же «институт коррекции поведения»! Это ваш законный успех в вашем деле. Вы показали девочкам, что можно хорошо и счастливо жить без наркотиков, драк и алкоголя. Именно на это настроена система уровней. Показала девочка, что способна нормально жить, учиться и работать, надо переводить её на следующий уровень.

– Это не так делается, ЮнМи-ян. Мы присвоим каждой участнице полсотни баллов, а там…

– Нет, госпожа НаБом. Просто переведите их на уровень выше. За уникальные достижения – уникальный приз.

Выдавил из неё это решение. О чём и сообщаю возбудившимся от такой новости девчонкам. Только в ответ госпожа НаБом тоже кое-что выдавила из меня.

На выходе из зала поворачиваю в сторону медкабинета.

Время действия: семнадцатое февраля, утро катится к обеду

Место действия: загородный дом семьи ЧжуВона

МуРан успевает взять чашку с горячим чаем и отпить несколько глотков, когда на экране снова появляется троица рассудительных экспертов.

– Подытожим первую часть нашей беседы, – предлагает седой. – Мы выяснили в результате систематизации событий вокруг Агдан, что в действиях государственных органов в её отношении просматриваются признаки коррупции.

– Коррупции в расширенном понимании, – уточняет лысый, – когда даже исполнение закона парадоксальным образом может являться проявлением коррупции…

– Если рассматривать исполнение закона в связке с другими действиями госорганов, – уточняет седой. – Но так мы долго можем уточнять. Скажем коротко: в действиях госорганов по отношению к Агдан мы усматриваем признаки коррупции в её расширенном понимании…

МуРан, чтобы уложить эту мысль в голове, пришлось этой самой головой потрясти. Глядит на невестку, – как она? – и слегка изумляется её невозмутимому виду. Она что, не понимает, что мужчины на экране защищают Агдан? МуРан насмешливо качает головой и снова обращается к экрану. Там что-то интересное начинается…

– Друзья, давайте внимательно рассмотрим дело о дезертирстве Агдан, – эту фразу адвоката МуРан слышит краем уха, отвлекшись на невестку.

– С нетерпением ждём, дорогой ГаНи, – отзывается седой.

– Давайте сначала проясним, что знают все.

– Агдан исчезает, СМИ вовсю раскручивают сенсацию о её пропаже, – начинает лысый, – через сутки начинаются военные столкновения с Пукхан, объявляется чрезвычайное положение, после чего все военнослужащие обязаны немедленно прибыть в части, к личному составу которых приписаны.

– Всё правильно, – кивает адвокат. – Затем, через восемь дней после исчезновения Агдан вдруг находится, живой и здоровой. Дома она пробыла недолго, на следующий день после возвращения её арестовали и передали военной полиции. Дальше всё происходит крайне быстро. 25 декабря вечером – арест Агдан, 3 января, то есть, через восемь дней её осуждают на пять лет каторги. Скажите, ничего странного не замечаете?

– Слишком быстро? – Перед высказыванием седой переглядывается с лысым.

– Да, – адвокат кивает. – Всего одна неделя, день ареста можно не считать. Задержали вечером, пока передали военной полиции, пока оформили, день закончился. И от начала заведения дела до передачи в суд и само судебное заседание, на всё это потребовалась неделя.

– Скорость спринтера-рекордсмена! – Восхищается седой.

– В моей практике… – начинает, вдруг замолкает и резко мрачнеет адвокат. Видно только сейчас в его голову приходит какая-то ужасная мысль.

– Что такое, дорогой ГаНи? – Беспокоятся его собеседники.

– В моей практике, – голос адвоката лишается лёгкости, становится глухим, – мне приходилось наблюдать со стороны подобное. Когда судебные решения выносились с невероятной скоростью…

– Опять проявление коррупции? – Настораживается лысый.

– Слишком мягко сказано, – с отчётливой брезгливостью морщится адвокат. – Дело намного хуже. В таких случаях с полным основанием можно считать…

Телевидение не было бы телевидением, если бы не сделало в этот момент рекламную паузу. МуРан досадливо стукает чашкой о стол. Только ситуация оказалась ещё хуже. Очаровательная ведущая, которую сейчас МуРан от всей души ненавидит, объявляет, что передача продолжится только вечером, а пока «не переключайтесь, смотрите новости». Щибаль! – Провожает её МуРан. Время продолжения совпадает с показом очередной серии любимой дорамы…

Время действия: восемнадцатое февраля, утро

Место действия: исправительное учреждение «Анян», учебный класс.

Можно строго меня спросить: вот чего ты опять начинаешь, ЮнМи? Чего тебе спокойно не сидится? Можно и так. Только ведь не я начинаю. Тут кроется какая-то загадка, с какого рожна они ко мне все пристают? Из желающих наставить меня на путь истинный, то есть, заставить заниматься тем, что хочется ИМ, а не МНЕ, выстроилась длиннейшая очередь.

– Очень жаль, ЮнМи, что ты так и не выполнила моё задание написать настоящее сичжо, – сухо извещает на весь класс училка.

Усилием воли закрываю рот и перекрываю рвущиеся наружу слова. Частично нецензурные. Делаю невозмутимую моську. Я не просто молодец, я – супермолодец! Удаётся сдержать первый неконтролируемый порыв. Но ведь не успокаивается.

– Буду вынуждена снизить тебе оценку за курс обучения и назначить штрафные баллы, – продолжает самодурствовать учительница. И чего ты на меня так смотришь? Ах, да…

– Понятно, самчанним, – встаю, кланяюсь и тут же сажусь.

– Что тебе понятно, ЮнМи? – Она что, заводится начинает? Снова встаю, снова кланяюсь и бодро выпаливаю:

– Абсолютно всё, санчанним! – Не тороплюсь садится, надоело подпрыгивать. Сверлит меня глазами, ждёт чего-то?

– Можно вопрос, санчанним?

– Выходит, всё-таки что-то не понимаешь? – Будто радуется училка.

– Да. Когда уже мы, наконец, урок начнём, санчанним? – Продолжаю с прежней бодростью. – Не терпится припасть всей душой к сокровищам национальной литературы, санчанним, – и делаю дебильно восторженное лицо.

Сзади кто-то хихикает, что меня удивляет до глубины души. Среди моего, чего уж там, изрядно туповатого, окружения находится кто-то умный? Один… одна-то умная точно есть. Передо мной. Вон как она зеленеет лицом.

Деваться училке некуда, приходится следовать моему совету. Сажусь и начинаю донимать её восхищающимся по каждому, самому мелкому поводу, лицом. Иногда невнятными междометьями. Класс не понимает, что происходит, честно скрипит мозгами, но непривычные усилия не приводят к ощутимому результату.

Сначала хотел предупредить эту дуру, но вовремя одумался. Очень хвалю себя за это. Зачем мне предупреждать противника, куда и как я его ударю, хотя бы и в форме угрозы? Раньше так и делал, а почему? А потому, что был идиотом, но не пора ли прекращать эту порочную практику. До тюрьмы ведь так докатился.

После обеда. Кабинет НаБом.

– Скажите, ХуНам, – после ритуала приветствий мирно спрашивает начальница учительницу литературы, – вы действительно пригрозили ученице Пак ЮнМи, что назначите ей штрафные баллы?

– Да, госпожа, – слегка напрягается, но отвечает честно. Старается не глядеть на меня, смирненько сидящую поодаль.

– Поясните, за что? – НаБом смотрит не на бедную училку, а на лист бумаги перед собой. Это я её сочинил, обвинив дуру по литературе в несусветном. Получилась грамотная и обоснованная кляуза, тот самый удар в лоб, о котором вовремя не стал её предупреждать.

– Хм-м, за систематическое невыполнение моих заданий, госпожа, – твёрдо отвечает ХуВам, то есть, ХуНам.

– Каких именно, уточните, пожалуйста? – Начальница не менее твёрдо гнёт свою линию.

Училка принимается многословно объяснять. НаБом останавливает её в момент, когда она произносит слово «сичжо».

– ХуНам-сии, вы дали задание ЮнМи сочинить сичжо. Она представила вам примерно десяток вариантов. Я всё правильно понимаю, ХуНам-сии?

– Да, госпожа. Но ни один из вариантов не имеет ничего общего с сичжо…

– Это вам судить, ХуНам-сии, вы – специалист, не я. Я лишь уточняю обстоятельства дела, в связи с жалобой на вас заключённой Пак ЮнМи.

Училка немеет, я невозмутим, начальница продолжает.

– Я правильно вас понимаю, что вы планируете назначить штрафные баллы Пак ЮнМи за то, что она не смогла сочинить настоящее сичжо?

– Э-э-э… – до этой дуры доходит, что она где-то сильно прокололась, но деваться от строгого взгляда начальницы никуда не может.

– Не совсем… – выдавливает училка. Ага, заюлила!

– Есть какие-то другие причины штрафовать Пак ЮнМи? – Строжает ещё больше начальница.

– Э-э-э… иногда она ведёт себя не уважительно, госпожа.

– Подождите, – хмурится НаБом, – на уроке вы обвинили ЮнМи в том, что она не выполнила вашего задания и за это будет наказана. Задание было в том, чтобы сочинить сичжо. Так или нет?

Как ни мялась училка, но пришлось подтвердить. Есть масса свидетелей, есть видеокамеры, не отвертишься.

– ХуНам-сии, вынуждена вас спросить, вдруг я чего-то не знаю. Выпускники школ по её окончании обязаны уметь сочинять стихи? И обязательно сичжо? Принесите мне, пожалуйста, программу изучения корейской литературы и укажите соответствующий пункт. Что?

Училка багровеет.

– Такого пункта нет, госпожа. Но дело в том, что Пак ЮнМи обладает поэтическими способностями и я подумала… что она может…

– А если не сможет, то вы её накажете, – утвердительно продолжает начальница. – Вы с ума сошли? Ваше задание, по вашим же словам, носит исключительно необязательный характер. Вы выяснили, что ЮнМи может писать стихи, она их пишет, и собираетесь наказать её за то, что её стихи вам не нравятся? Странно мне указывать вам на это, но вы не имеете никакого права наказывать за невыполнение заданий, выходящих за рамки учебного курса. Вы ещё накажите её за то, что она китайский язык не знает!

Училка сидит, окончательно раздавленная. Прилагаю максимум усилий скрыть упоительное чувство злорадства. И сдерживаюсь от замечания, что китайский немного знаю.

– Вам устное замечание за превышение своих полномочий. Плюс к этому запрещаю вам без моего ведома накладывать на ЮнМи любые взыскания. Даже на один штрафной балл! Вам всё ясно?

Нас отпускают. Но сначала училку.

– ЮнМи, – строго смотрит начальница, – послезавтра придёт АйЮ. Я могу быть уверена, что не произойдёт никаких эксцессов?

А вот и плата по счетам! Делаю невинное лицо. Вскакиваю, кланяюсь.

– О, госпожа! Мне как-то трудно представить, что АйЮ вдруг набросится на меня с кулаками. Я не очень её люблю, но надо признать честно, у неё ангельский характер.

– Я тебя предупредила! – Начальница с выражением бесконечного, но вот-вот готового кончиться, терпения выгоняет меня из кабинета.

Остальной день в «Анян».

Всё время размышляю, всё глубже и глубже анализирую собственное поведение. Ещё не придя ни к каким выводам, чувствую, что начинаю меняться. Надеюсь, в лучшую сторону. Потому, что априори сдержанность лучше несдержанности. Так что какие-то выводы всё-таки делаю. Многие мои неприятности произрастают именно на этой почве. Много раз так было. Сначала бурно реагирую, затем долго разгребаю последствия. И зреет пренеприятное чувство, что моей предсказуемостью кое-кто подло пользуется. Ради верности надо отметить, чтоимпульсивность поступков свойственна почти всем девочкам-подросткам и даже некоторым взрослым женщинам. Моя онни, к примеру, намного хуже меня.

– Глубже, глубже садись! – С силой давлю на плечи трейни, что пытается сесть на шпагат. У девчонки из глаз брызжут слёзы, не обращаю на это внимание. Шоу-бизнес жесток, шоу-бизнес это ад, пусть все твёрдо это знают.

Чувствую приятнейшую лёгкость во всём теле после разминки и отработки кое-каких па.

И продолжаю подбрасывать информацию в топку размышлений.

Персонаж первый и один из самых близких. Онни.

Её пожелание умереть бросило меня в пучину беспамятства. Затем выдернула меня из храма, вытащила мой телефон и засветила перед полицией. Не важно, что сделала, не подумавши, она никогда не думает, главное, что она волей-неволей меня подставила. Не первый раз. Но что-то увлекаюсь, с ней всё понятно. Со мной что не так?

Попадаю в вестибюль здания под большой вывеской «Безумие», страшно на неё обижаюсь, но когда она радостно меня обнимает, тут же всё забываю и нежусь в её объятиях. Чем я думаю? Задницей?

Разумом (уровень Я, по Фрейду) понимаю, что онни – идиотка, которая всё время будет меня подставлять. Подсознание ИД толкает в её объятия, суперэго утверждает, что онни – любимая сестрица и надо её уважать. Хоть на части рвись.

И что делать? Ась?

За ужином ковыряюсь в силосе, который тут почему-то считается едой. К концу замечаю, что меня кто-то толкает в плечо. Уже минут пять.

– БонСу, отстань, – ответ не слушаю. Как грится, уйди, старушка, я в печали.

После ужина нас впускают в класс, приобщится к мировым новостям и социально виртуальной жизни. Что у нас там? ИнЧжон в очередной раз заметили с каким-то продюсером? Исследую своё состояние. Досада, раздражение, обида на тех, кто… вот это всё, откуда и зачем? СонЁн продолжает стричь купоны с моих песен? Снова погружаюсь в себя, опять что-то нехорошее нахожу. А не всё ли мне ли? Тем более, могу прекратить этот пир во время чумы в любой момент. Вопрос в одном: а я этого точно хочу? Не прекращу этого хотеть, когда меня в очередной раз обнимут и погладят по головке? Вопрос, между прочим.

Корона мне не враги. Не друзья, но и не враги. Чего, чего? Чего они там увидели?

(чат, который не спит)

[*.*] – Вы это видели?! Видели?!

[*.*] – Что-то видели, а что-то нет? Чего шумим?

[*.*] – Оппозиция на своём телеканале выложила видео, где Агдан выдаёт по полной программе на концерте в «Анян»! Дебак! Других слов нет.

[*.*] – В честь соллаль, что ли?

[*.*] – Холь! Там ещё американский посол был.

[*.*] – Не посол, атташе по культуре, сколько раз можно говорить?

[*.*] – Да какая разница?

[*.*] – Да не о том видео говорю, бестолковые! Тот ролик давно все посмотрели! Оппозиция статью в защиту Агдан выпустила и передачу ей посвятила! Вот ссылки…

[*.*] – Пусть защищают сколько угодно. Агдан – дезертир и ей место в тюрьме

[*@*] – Враньё, что Агдан в храме пряталась. Она нелегальный аборт делала.

[*.*] – Где? В храме? Аборт ей бхикшу делали? Думай, что говоришь, дура.

[*.*] – Может, дурак, откуда ты знаешь?

[*.*] – Знаю. Она всегда всякую чушь несёт.

[*.*] – А вдруг не чушь? Вдруг правда?

[*.*] – Когда бы она успела? И от кого? От чеболя ЧжуВона?

[*@*] – Вот уж нет…

[*.*] – Идите лучше передачу смотрите. Заумная, но очень интересная. Там адвокат Чон ГаНи выступает. Входит в десятку самых известных адвокатов в стране.

Да, хватит всякую чушь читать. И какая это мразь про аборт придумала? Пойду, посмотрю на адвоката, мне защитников и в самом деле не хватает…

Канал «Goodtv».

У меня очень мало времени, хоть и осталось ещё полчаса, как перешедшей на третий уровень. Всё равно мало, поэтому пропускаю первые две части, хотя приходится возвращаться к концу второй, чтобы захватить начало разговора о дезертирском суде.

Третья заключительная часть специального выпуска «Суд, коррупция и Агдан». Не нравится мне, что мой псевдоним ставят рядом с нехорошим словом «коррупция». Чую подвох, надеюсь, не намеренный.

В студии вокруг столика те самые трое мужчин, которых сутки назад внимательно слушало несколько миллионов человек.

Из конца второй части:

– В моей практике, – голос адвоката лишается лёгкости, становится глухим, – мне приходилось наблюдать со стороны подобное. Когда судебные решения выносились с невероятной скоростью…

– Опять проявление коррупции? – Настораживается лысый.

– Слишком мягко сказано, – с отчётливой брезгливостью морщится адвокат. – Дело намного хуже. В таких случаях с полным основанием можно считать…

Продолжение.

– Слишком мягко сказано, – не ленится повторять адвокат. – Неприличная скорость судебного производства почти всегда свидетельствует о сговоре между защитой и обвинением под патронажем судьи. К тому же…

– Вы хотите сказать, – напряжённо смотрит седой, – что адвокат помогал не подзащитной, а обвинению?

– Либо намеренно, – соглашается ГаНи, – либо в силу своей лености и некомпетентности. Лично я вижу массу возможностей затянуть процесс не меньше, чем на месяц. Обычные уловки адвокатов.

– Даже если судья целенаправленно будет блокировать ваши усилия? – Уточняет лысый.

– При таких условиях могу гарантировать не меньше двух недель судебного процесса. Никак не один день. Это неприлично быстро, далеко за гранью потери уважения. Карьера того молодого адвоката из военных, считайте, кончилась.

(А вот до такого, чтобы адвокат намеренно меня топил, я не додумался. Но ведь очень похоже)

– Давайте на время забудем о неприличном судебном процессе, – предлагает лысый. – Скажите, ГаНи по сути дела. Решение суда правомерно? Если забыть про его неприличную скорость?

– Формально суд абсолютно прав…

– О-о-о! – Лысый и седой переглядываются.

– Если забыть обо всём, что мы говорили, – невозмутимо продолжает ГаНи. – Есть бесспорные факты. Агдан дала присягу и тем самым возложила на себя определённые обязательства. При возникновении чрезвычайной ситуации не явилась в положенное время в свою часть. Дело ясное и прозрачное. Есть преступление – есть наказание.

– Но вроде есть обстоятельства… – начинает ошарашенный таким поворотом лысый.

– Никакие обстоятельства не принимаются во внимание, – невозмутимо продолжает адвокат (ни хрена себе адвокат, думаю про себя, типун на язык такому адвокату, камень на шею и в омут). – Как ни странно, закон не предусматривает НИКАКИХ оправдывающих обстоятельств. Можно представить себе ситуацию, что военный получил увечье, лежит в больнице в коме, а когда выздоровеет, его посадят за дезертирство.

– Этот закон на самом деле такой?! Ёксоль! Дебак! – Одновременно поражаются несовершенству национального законодательства собеседники адвоката.

– Если он не в военном госпитале лежит, конечно, – уточняет адвокат. – Тогда всё нормально, он как бы на месте. Но ведь всякое может быть. Теоретически, человек может оказаться отрезанным от мира в море или горах. И вот тогда закон обрушится на него со всей силой. Но я вот что хочу сказать. Я внимательно проштудировал историю применения этого закона и выяснил, что ни разу такого не было.

– Чего не было?

– Чтобы осудили на пять лет военного, который по объективно непреодолимым обстоятельствам не смог прибыть в часть. Были такие случаи или нет, выяснить намного сложнее, но вот соответствующих судебных решений не было. Так что наша Агдан и здесь уникальный случай.

– ГаНи, а как, по-вашему, должен был поступить суд? – Осторожно формулирует вопрос седой.

– Дело вот в чём, – начинает адвокат, – если бы всё было так просто, то суды давно поручили бы машинам, компьютерам. Вот статус, Агдан – военнослужащая, заносим в исходные данные. Есть сигнал, по которому нужно прибыть в часть. Вносим, наконец, сведения, что Агдан в течение шести дней в части не появилась, нажимаем кнопку «Ввод» - получаем приговор.

– Но не всё так просто, – отмечает лысый.

– Конечно, нет! Есть форма закона, а есть суть (дух и буква, перевожу для себя). Формально суд абсолютно прав, но по сути нет. Смысл репрессивных законов в чём? Если человек виноват, он должен быть наказан. Не попадающий в виновные по формальным признакам, а по-настоящему виноватый. К примеру, Агдан, сидя в ресторане и глядя в телевизор, где сообщают о введении военного положения, громко говорит «Меня это не касается!». Тогда она по-настоящему виновата. А если она из-за непреодолимых обстоятельств не могла прибыть в часть, тогда что? Тогда она не виновна, её надо оправдывать. На то и состоит суд из людей, а не машин, чтобы учесть даже несовершенство закона. И соблюсти не только форму, но не исказить суть закона.

После такого длинного спича адвокат припадает к стакану с соком.

– Надо в парламенте вносить поправку в закон, – задумчиво произносит седой.

– Замечу, – адвокат ставит стакан на столик, – суть закона выше его формы.

Все задумчиво кивают.

– Но вы что-то хотели сказать о непреодолимых обстоятельствах, ГаНи, – спохватывается лысый.

– Да тут всё просто, – отмахивается адвокат, но продолжает, – я внимательно побеседовал с монахинями храма Пеннён. По их словам Агдан в течение шести дней пребывала в полубессознательном состоянии, почти не реагировала на внешние раздражители. Диагноз поставить не могу, я не медик, но похоже на кататонию.

– Почему вы так решили?

– Все шесть дней она провела неподвижно в позе лотоса…

– Дебак!

– Холь!

(вот тебе и дебак, вот тебе и холь, - думаю про себя)

– Она ничего не ела. Монахиням с трудом удавалось её напоить. Если бы не они, Агдан могла погибнуть от обезвоживания. Можно сказать, что всё это время она находилась на краю гибели. Что это, как не объективная невозможность прибыть в часть? В сознание она пришла на седьмой день и была крайне истощена.

– И едва она пришла в себя, как военные тут же с нездоровым энтузиазмом посадили её в тюрьму, – подытоживает седой.

Экран замирает.

– Заканчиваем! Время вышло!

Ну и ладно. Не могу сказать, что меня оторвали на самом интересном месте. Всё важное я услышал.

Четырнадцатый листок сорван.