Сам в себя попаданец

Он проснулся.

Без головной боли. Без сухости во рту. Без тоски в груди и прилипшего ко лбу хрустящего пакета из «Пятёрочки».

Это его насторожило.

Петрович открыл один глаз. Потом второй.

Потолок был белый, подозрительно чистый. Простыня – выглаженная. Воздух – свежий. За окном — утро. На кухне тикали часы. Не били по башке, не стонали, не скандалили — тикали.

Он медленно сел. Состояние было тревожно стабильным. Ни мутного сознания, ни дрожи в руках, ни проклятого, но родного внутреннего голоса, шепчущего: «Скорее, опохмелись...»

— Я что, умер? — шепнул он.

Он встал. Пошёл в ванную. На зеркале проявилась и исчезла надпись как бы маркером:
«Доброе утро, Петрович! Чистая голова — чистая жизнь!»

— Кто это написал, белка, ты? — прошептал он, глядя в отражение.

А в отражении — он. Но не тот, кого он помнил. Лицо свежее, волосы не прилизаны и уложены, но и не колтунами. Глаза ясные. Улыбка — не идиотская, а... обычная. Страшнее всего было то, что он сейчас выглядел... нормально.

Это нормально? Нормально. Спасибо. Пожалуйста... Лев Маргаритович... Ктоооо?!

Он нашёл на кухне тарелку с овсянкой и кружку с зелёным чаем.

— Что за издевательство? Где моё месиво позавчерашнего борща с чесноком? Где стопка?

На холодильнике висел график. Цветной, фломастерами. Там было написано аккуратным почерком... "...не дрожащей рукой...":

«ЗОЖ-МАРАФОН ПЕТРОВИЧА: День 35. Осталось 65! Ты красавчик!»

— Какой нафиг марафон?! — взревел он, но тут же подпрыгнул от собственного крика.

В телефонной галерее (телефона с целым стеклом!)— фотографии: он на велосипеде, он на йоге (на занятиях, йог скрутился в морской узел рядом), он с морковным смузи (это не собака).
На последних фотках он даже... улыбался.

— Это не я! Это... я, но не я! — шептал он.

В голове начали вспыхивать воспоминания.
Обрывками. Как старое видео на жёванной кассете:

Весёлый тост про двух слонов, общая ржака и кулак, летящий в глаз.

Кто-то кричит: «Петрович, ты не пройдёшь, ты уже ползёшь!»

Свадьба. Кажется, его. Или чья-то. С дракой.

Менторская речь: «Понимаешь, Вась, пить надо с душой!»

Кто-то говорит: «Ты мне ещё два рубля должен, Петрович! С семнадцатого года!»

Он вдруг понял — он не знает, как жить. Без ритуала «сто грамм на бодрячок», без философии подъезда, без ежедневных алкоприключений на задницу.

Теперь он — Трезвый Петрович.

Но кто он такой? Что он делает на этой светлой стороне улицы?

Жена, оказывается, у него ещё есть. Тоже трезвая. Подозрительно добрая.

— Ты сегодня мусор не забыл? — сказала она с ласковой угрозой.

— Э-э... Я... нет? — ответил он, словно попал на разминку в КВН без подготовки.

На работе ему пожали руку.

— Вот это настрой, Петрович! Мы в тебя верили! С возвращением!

Он понял, что тут когда-то бывал, но под другим именем. Пьяный Петрович.

Этот тип ходил только за авансом, знал, где спрятать бутылку в цветочном горшке, и мог спать стоя у ксерокса, пока тот копировал его отёкший профиль.

Его боялись и уважали.

А Трезвого Петровича никто не боялся. Ему вручали отчёты. Серьёзные. В Excel. И с ними что-то такое надо было делать. А что?

— Я умираю, — прошептал он на перерыве, глядя на свой вонючий салат. Из чего?

— Брокколи, шпинат, немного укропа... — любезно подсказал в голове призрак школьной ботанички Жабы Васильевны.

Он ужаснулся. Салат из ржавой селёдки с майонезом и яблок любой степени спелости тоже вонял. Но ведь бодрил! До следующей чекушки...

Однажды гаишники вернули его водительские права.

— Молодец! Программа реабилитации завершена!

Соседи подсказали, какая машина во дворе - самая битая и немытая - его.

Он сел за руль. Завёл. Всё работало. Он поехал.
Точно, он ведь когда-то водил... Где-то в памяти — свет фонарей, визг шин и фраза смутно знакомым голосом:

— А ты уверен, что сможешь доехать до гаража в таком виде?!

Кажется, с ним ещё кто-то говорил хорошо поставленным голосом...

И потом случилось трезвое побуждение. Господи, за что?

Теперь он был трезв.

И это оказалось опаснее.

На первом же повороте — тормоза, скольжение, паника, слишком резкий поворот.

— БЛИН! — последнее, что он успел сказать.

Он очнулся в белом свете. Опять что-то смутно знакомое. Только белого тазика рядом не было.

Перед ним сидел Судья. Борода как у графа Толстого, запах как у аптеки. И весь грозный суд...

— "...он не доступен звону злата..." , — снова подсказал призрак, но уже другой школьной училки, молоденькой, на чьи сиськи он пялился весь урок.

Снова поставленный голос:

— Ну что, Трезвый Петрович... Как тебе жизнь?

— Скучная! — крикнул он. — Я же не знал, кто я такой! Я даже пельмени забывал варить! Я друзей не помнил... Я без смысла жил!

— А раньше? — с прищуром спросил Судья.

— Раньше... Ой, как жил! С куражом! С болью, с весельем, с философией на троих!

— Хочешь вернуться?

— Хочу. Но не совсем. Не прям в глушняк. Иногда с просветлениями. Давайте... в день зарплаты. Лучше если этот день будет пятницей. Когда всё только начинается! Когда душа поёт, а печень ещё верит в лучшее!

Судья горько улыбнулся. Каждому своё.

— Иди. Только не забывай: каждый понедельник — это тоже шанс. Но ты его снова проспишь.

Петрович очнулся на лавке. Голова гудит. Во рту пересохло и кошачий туалет. В кармане — мятая пятитысячная, как подъёмные. Над головой — друг Валера:

— Петрович, ты как? Живой?

Петрович приподнялся, крякнул.

— Лучше всех... Сегодня ведь пятница?

— А то!

Петрович встал, отряхнулся, улыбнулся.

— Ну, жизнь, держись. Я на второй заход пошёл!