Самое сильное заклятие

Над полем вился густой дым. Тяжёлый воздух насквозь пропах горелой плотью, опалённым металлом, кровью и смертью.

Хрипло каркая, над заваленной телами землёй кружили вороны. Хищные птицы бесцеремонно и неуклюже усаживались на трупы людей в изрубленных доспехах, вырывали куски мяса из ран, обагряя клювы засыхающей кровью.

Победители бродили среди тел поверженных врагов и товарищей, собирая то, что павшим бойцам уже никогда не пригодится. Переговаривались. Пересмеивались. Глумились над неудачливым противником.

Сквозь тающие клубы тумана, на вороном тонконогом коне, ехала очень красивая черноволосая женщина. Её нечеловечески изящное лицо с высокими скулами и изумрудными миндалевидными глазами, ледяными и пронзительными, напоминало безжизненную погребальную маску. Аристократически-бледная кожа изысканно контрастировала с ярко-алыми коралловыми губами и смоляными локонами, обрамляющими правильный овал лица. Волны блестящих вороновых волос ниспадали на плечи, закрытые остроконечными латными пластинами. Чёрный шёлк, поддетый под остроугольные латы и тонко сработанную кольчугу, слегка колыхался от ветра. Тяжёлый чёрный плащ с глубоким капюшоном, струился с узких плеч на изящный круп коня. Она была страшной в своей ледяной нечеловеческой красоте, словно холодный призрак смерти, выскользнувший из Преисподней на жуткую жатву.

У её стремян, изящно ступая, шли двое мужчин, одинаковых, как близнецы. Они были столь же изысканно утончённы, бледнокожи и черноволосы. Их тела закрывали подвижные воронёные латы с острыми углами и гранями. В тонких руках, облачённых в когтистые стальные перчатки, они держали кривые зазубренные клинки, залитые кровью.

Всадница ехала, сохраняя отрешённо-спокойное выражение лица. Её спутники деловито и безжалостно дорезали стонущих раненых. Несмотря на внешнюю холодность и безразличие, было в их облике что-то хищное, что выдавало явное наслаждение убийством. И, всадницу это тоже забавляло. Ей нравилось слушать, как обрывается хриплый человеческий стон. Как вспыхивает и гаснет ужас и отчаяние, замешанное на беспомощном страхе смерти. Это ласкало и дразнило чувства, как бархатный вкус выдержанного вина. Вот и ещё один, цепляющиеся за жизнь. Явно из знатных. Грубые, как и все поделки Младшей Крови, доспехи украшены позолотой. Этот человечишка явно пользовался почетом и уважением при жизни, но теперь... Перед Матерью Тьмой все равны. Телохранитель сорвал с поверженного врага шлем и занёс клинок, но черноволосая остановила его и жестом велела отойти. Тот почтительно кивнул и покорно отступил. Черноволосая спешилась. Лицо, которое она увидела под шлемом, вызвало в ней нездоровый, хищный интерес. Да, эта добыча должна принадлежать именно ей.

Поверженный человеческий дворянин оказался юной девушкой, ещё живой. Её кираса с выгравированным на ней золотым львом была покрыта кровавыми разводами и пробита в нескольких местах. Она лежала на изорванном знамени на котором темнели пятна крови. На полотнище был изображён тот же золотой крылатый лев на задних лапах на красном поле. Растрепавшиеся рыжие волосы раненой изысканно контрастировали с грязно-алым цветом знамени и с матовой белизной её тонкого лица с мягкими и нежными чертами. Девушка хрипло, отрывисто дышала, от уголка губ струилась кровь. Почти совсем ребёнок. И это возбуждало женщину больше всего, рождая в душе бешеную жажду резать, ломать, рвать юное нежное тело, наслаждаясь видом ран, слёз, запахом крови и рвущими воздух криками запредельного страдания. Это можно было бы осуществить сполна, если бы девка была живее. Она бы заставила её выть и визжать от боли, умолять сначала о милосердии и пощаде, а потом, пусть о самой мучительной, но смерти...

Да, из крепкого юного тела можно выжать много жизненной эссенции, но, к сожалению, она опоздала. Даже если девчонку совсем не трогать, она едва ли до заката дотянет...

Черноволосая подошла и опустилась на колено рядом с девушкой. Та взглянула на неё. В безупречно-синих угасающих глазах раненой едва мелькнул ужас, уступивший место ледяной, отчаянной ненависти и бессильной злости. Женщину это позабавило.

— Это, ведь, ты вела конников на прорыв? - спросила женщина на хорошем имперском с едва заметным жёстким акцентом.

Девушка не ответила.

— Не сомневаюсь, что так и есть, - губы женщины снова скривила ледяная улыбка.

Да, девчонка бы украсила собой её пыточную. Развлекаться со столь прелестным тельцем было бы изысканным удовольствием. А что можно было бы сотворить с этой пламенной и чистой душой! Да, жаль, жаль...

— На что вы надеялись? - с насмешкой спросила черноволосая. - Надеялись проскочить? Или даже победить? Думали, что лес вас надёжно укроет? - она поцокала языком, покачав головой, - Вы, Младшая Кровь, тошнотворно наивные кретины! С вами иногда бывает так скучно!

Девушка закашлялась, сплюнула кровь. Отвернулась.

Женщина приблизилась к ней, почти с материнской нежностью взяла её за изящный подбородок и повернула к себе.

— Больно, маленькая? - с издевательской заботой спросила она.

Девушка презрительно молчала.

— Вижу, что больно, - сказала женщина. - Но ты даже не представляешь, что такое настоящая боль. Жаль, что уже поздно тебе это показывать - всё равно ты уже подыхаешь и наше знакомство так скоро заканчивается. Но, кое-что я ещё могу для тебя сделать.

Женщина высвободила изогнутый зазубренный клинок из узорчатых ножен из чёрного бархата на поясе. Схватила девушку за гриву рыжих волос, приставила клинок ей к шее и медленно, очень медленно, провела им. Девушка захрипела, её тело свела судорога. На безупречно-белые изящные пальцы черноволосой, не прикрытые воронёной сталью, хлынула горячая кровь, доводя мучительницу до безумного экстаза. Тонкие эманации боли, ужаса и страдания, потянувшиеся алыми призрачными нитями от жертвы к мучительнице, дразнили последнюю, распаляли чудовищный голод, наполняли диким восторгом и чувственным наслаждением от каждого движения клинка, каждой судороги несчастной.

Хрустнули хрящи. Последнее движение клинком.

Женщина подняла отрезанную голову поверженной противницы за волосы и понесла к своему коню. Головы врагов издревле украшали гривы коней торнийцев, занимали достойное место в домашних святилищах, посвящённых Богу-Ворону и Матери Тьме. И теперь у женщины есть чем отблагодарить Владычицу Тёмной Луны за дарованную победу. Впрочем, такая жертва не столь уж велика.

Ничего, будут и ещё. Граф обещал отдать ей и её воинам в распоряжение три деревни и три маленьких города - Тёмная Владычица получит достаточно крови и сладкого фимиама страдания, а она сама сможет набрать достаточно рабов во славу своего Дома.

Женщина прикрепила голову девушки к шее коня, у седла. По шкуре зверя поползли струйки крови, маслянисто-блестящие на чёрном.

Торнийка вскочила в седло и тронула пятками бока коня.

Враг ещё не добит. А значит, пир крови продолжается...

Герхард проснулся с криком, в холодном поту. Рубаха липла к телу. Волосы, набрякшие от пота, лезли в глаза. Сердце бешено колотилось о рёбра.

Сон был до жути реальным. Как будто он сам был на том поле, и видел всё своими глазами. Ощущал вонь, холод, дуновение ветра, пропахшего смертью, слышал карканье ворон и жуткий, хриплый смех перебрасывающихся шутками победителей.

Послушник встал, подошёл к ведру с водой и вдоволь напился, пытаясь успокоить мысли и чувства. Вода была ледяной до ломоты в зубах, и её живительная бодрящая прохлада немного освежила парня. Освежила, но не успокоила. Его трясло как в ознобе.

Послушник натянул куртку, надел тяжёлую монашескую цепь с крестом в круге и вышел на улицу.

В предрассветном, холодном сумраке, неясно проступали очертания лагерных палаток. Далеко впереди, сквозь рваные полосы тумана, темнел густой еловый лес, похожий на спящего зверя. С реки тянуло промозглой прохладой. Вокруг расстилался ковёр мягкой травы, слегка колышущейся на утреннем ветру, а за спиной, сквозь прорехи в тяжёлых тучах, робко проскальзывали первые лучи восхода.

Герхард с тревогой всмотрелся вдаль. Туда, куда ещё за час до рассвета, отправился граф фон Хохенберг с войском. А с ним учитель, отец Варрен, и брат Аксиан. И юная маркграфиня, Брюнхильд фон Лёвенхельд, племянница его светлости. При мысли о ней сердце болезненно сжалось. Как живую он видел маркграфиню, окровавленную, умирающую на изорванном знамени среди убитых воинов. Видел хищную улыбку на лице склонившейся к ней черноволосой женщины, чей образ и образ ее бледных телохранителей, повергал в суеверный ужас. Это были торнийцы, а торнийцы - не люди. Это - порождения дьявольских сил, порочное сочетание совершенной красоты тела с ужасающей извращённостью изуродованных адом душ. Торнийцы были осколком древнего дочеловеческого народа, населявшего эти земли, ещё задолго до появления первых людей. Давным-давно, среди сумрачных лесов, на гребнях лесистых холмов и среди тайных ущелий, здесь простирались некогда великие царства народов Старшей Крови. Элейри, или, как звали их люди, альвов, Ис Ши, Дивьих Людей. С приходом людей Младшей Крови, их могущество пошло на убыль, и затем, почти совсем растаяло, когда власть языческих богов уступила Свету Бога Единого. Воспоминания о былом величии Зачарованных Королевств и утончённой красоте их обитателей остались лишь в древних преданиях, книгах, да в изысканно чистых глазах и безупречных чертах облика потомков Волшебного Народа от смешанных браков с людьми. Говорят, Волшебный Народ ещё сохранился, просто старается лишний раз не попадаться людям на глаза, признав за ними главенство в этом мире. Но только не торнийцы. То, что Герхард читал о них всегда приводило его в ужас. Полные злобы и извращённых страстей, они обожают убивать, причинять боль и страдания. Они одни сопротивлялись людям дольше всех. Когда-то давно, на заре Священной Империи, разрозненные готские княжества подвергались набегам тёмных князей. И кровь стыла в жилах от рассказов о том, как они вырезали и угоняли в рабство, в свои северные пределы, целые города и деревни. Причем, не просто вырезали. Им всегда было мало просто убить. Рассказывали о развешанных на стенах внутренностях, как украшениях безумного празднества. О пирамидах из голов. О подвешенных освежеванных телах. О церквях, "украшенных" изуродованными трупами, развешенными, или выложенными в рисунки, повергающими в ужас от мыслей об извращённых чудовищных вкусах и безумии их создавших. Об алтарях, осквернённых и превращённых в окровавленные капища демонов преисподней, на которых дымились остатки несчастных жертв.

Герхарду стало гадко и страшно. Он потряс головой, отгоняя непрошенные мысли и страхи, точно назойливые насекомые, и вернулся в палатку. Скоро начнётся бой. Поступят первые раненые. Тогда им с сёстрами-монахинями и лекарем не будет ни минуты покоя.

Это был всего лишь сон. Всего лишь сон. А, если нет? А если...что если, к нему вернулось то, что он давным-давно считал утраченным, и всеми силами старался забыть, заткнуть ему глотку, вытолкать из своего разума?

Да ну, бред!

Надо бы постараться уснуть, но сон бежал от него. Страшно было закрыть глаза и снова увидеть этот кошмар. Кошмар, отозвавшийся острой болью в, казалось, уже затянувшейся ране. Он-то думал, что прошлое, наконец, оставило его в покое и унесло чёрные тучи страха и мучительной вины...

Вины за то, что произошло очень и очень давно.

Когда Герхарду было около шести лет, ему приснился очень яркий и необычный сон. Ему снился отец, тащащий на руках старика по охваченному огнём коридору. Мгновение, и пылающий потолок обрушился на обоих. Мальчик проснулся в слезах, с рёвом. Родители тут же прибежали к нему в альков, где он спал, и едва успокоили его. Наутро сон забылся. Дети часто забывают плохое.

Но, потом, произошло то, за что Герхард проклял себя. Отец служил в столичном Госпитале при монастыре Арианны Девы, и там случился пожар. Пламя быстро охватило здание. Служители госпиталя и горожане всеми силами пытались спасти всё, что можно - книги, инструменты, снадобья. Отец Герхарда был из тех, кто спасал людей. Он раз за разом возвращался в горящее здание и выносил оттуда стариков, немощных, детей... Там он и погиб, когда обрушилась изглоданная огнём кровля.

Отчаяние и горе, ярость и мучительное ощущение несправедливости поутихли, оставив Герхарду жгучую горечь ненависти к себе. Он думал, что это он виноват в смерти отца. Если бы он рассказал о своем сне, может, отец был бы жив. Может, он смог бы выбраться из горящего здания!

После гибели отца, Герхард сделал все, чтобы забыть о своём проклятии. Да, вот, только от самого себя не убежишь. Прошло несколько мучительных месяцев, прежде чем воспоминания поблекли, а насытившееся безмолвным страданием чувство вины немного затихло. Затих и страх, что его схватят как колдуна, или одержимого Проклятым, и заживо сожгут на костре. В сущности, разве произошло что-то особенное? Бывает же, что человеку снятся плохие сны. И бывает, что они совпадают с событиями реальной жизни... Случайность - ничего более!

Бывает, конечно. Да, только, уже спустя два месяца, словно кто-то нарочно, с едкой злобной ухмылкой, ткнул его носом в то, что он пытался спрятать и запереть глубоко-глубоко, в самых тёмных уголках своей души, и не вспоминать об этом никогда.

Это случилось сразу после того, как в гости к матери заходила подруга их семьи - травница из соседнего дома. Герхарду снова приснился сон, что новый мост, выстроенный в столице и пересекающий глубокие воды Рейны, рухнул, похоронив множество людей под своими обломками.

В тот день, тётя Бренда, как раз, собиралась в Заречье. Герхард насилу отговорил её идти по Новому Мосту. Он так отчаянно её упрашивал, что та прислушалась к его словам и пошла другим, более длинным путём. И именно это спасло ей жизнь, так как в тот день, перекрытия Нового Моста не выдержали, и он обрушился и похоронил под собой, в темных водах, множество людей. Герхард был потрясён. А тётя Бренда едва помнила себя от страха, изумления и радости.

Именно тогда тётя Бренда рассказала матери Герхарда о том, как её сын уберёг её от напасти.

Мать особого восторга по этому поводу не испытала - скорее, напротив, была потрясена и в ужасе. Она долго допытывалась, как давно всё это у Герхарда началось, и почему он ей ничего не рассказал. Она всё кричала и плакала. То ругала его. То говорила, что не переживёт, если её лишат единственного ребёнка. Это, правда, не помешало ей на следующий же день решить отдать его в монастырь, чтобы там его проклятие больше никому не причиняло зла. Мать была твёрдо уверена, что его способность видеть будущее навлечёт беды как на него самого, так и на близких ему людей. Но, может быть, он сможет преобразить силу Проклятого в благодать Создателя, и сила Единого, молитвы святых людей защитят его от самого себя. Герхард, конечно, плакал и протестовал, но мать была непреклонна. А уж какие слова она ему говорила - до сих пор всё внутри него леденело и каменело, как будто он снова слышал её ледяной колючий голос, изменившийся в одночасье, враз потерявший былую нежность и мягкость. В конце-концов, и он смирился с этим. Может, и правда, в монастыре, среди книг и молитв, ему удастся забыться, направить свою силу на служение людям и Богу. Если ему она доставляет одну только боль, горечь и разочарование.

Мать, правда, навещала его несколько раз, и даже была ласкова с ним, как прежде. Но, былая теплота и близость исчезла - мать стала чужим человеком. Проклятый дар отнял у него семью, разрушил его прежнюю жизнь и перечеркнул его будущее. В монастыре на какое-то время он нашёл успокоение, но ненадолго. Монастырская премудрость не шла ему в ум. Он плохо запоминал молитвы и правила. Ему тяжело давалась дисциплина. Он очень часто болел. Несколько раз, за неуспеваемость, он подвергался наказаниям - сидел в тёмном и сыром подземелье, отчаянно проклиная себя и своё слабосилие. Он всё больше уходил в себя, стараясь глубже закопаться в собственный кокон, чтобы привлекать к себе как можно меньше внимания. Человеческое тепло несло боль и разочарование. А значит, его всеми силами следует избегать, пусть даже вопреки отчаянному голоду души и затопляющей тоске.

Жизнь в монастыре была тихой и мирной, несмотря на то, что Священную Империю уже не один год сотрясала междоусобная война. После смерти старого императора встал вопрос о престолонаследии, ибо старик то ли не успел составить завещание, то ли его завещание было украдено. В общем, на престол взошёл его старший сын, против чего выступили многие графы-выборщики. Они утверждали, что завещание подменено, и что, старый император Оттокар фон Хохенцоллер завещал престол именно младшему сыну, Беримиру. И их можно было понять. Старший принц отличался необузданным нравом, звериной жестокостью и всевозможными похотями. О нём ходило множество слухов. Чего, например, стоило то, что коронпринц не садился за трапезу, если его слух не услаждали крики пытуемых! Правда это, или неправда, но взойдя на престол, принц, и правда, проявил себя как кровожадный властитель. Он приказал схватить всех графов-выборщиков, которые выступали против него, под пытками выбил у них признание в том, что они выдвинули ложные обвинения, и всех их казнил. Тех, кто сознался, он всего лишь четвертовал. А тех, кто упорствовал - приказал сжечь на медленном огне. Среди последних был и отец юной маркграфини, племянницы графа фон Хохенберга, маркграф Зигфрид фон Лёвенхельд. Граф едва смог защитить жену и дочь брата, лишившихся дома, доброго имени, едва ли не жизни. А, самое главное, при странных обстоятельствах, по пути в горный монастырь Энгельсберг, погиб принц Беримир...

Немногие отважились обвинить нового императора в братоубийстве. Однако, постепенно, его глупость, жадность и жестокость, возбудили в народе и графах такую ненависть к нему, что тут и там начались волнения. А уж когда объявился всё же-таки выживший Беримир, эти волнения переросли в организованное восстание. Граф фон Хохенберг был одним из тех, кто поддержал Беримира.

Прошёл год с лишним. В битве под Кальтхофом был убит жестокий император. Но Смута не закончилась. Графы не спешили отдавать корону Беримиру. В своих поместьях они чувствовали себя единовластными господами. Чтобы сохранить и расширить свою власть, они не гнушались ничем. Некоторые уже в открытую звали врагов Империи на её земли. Арденнцев, брингольтцев, кочевников Великой Степи... Империя всё больше погружалась в неразбериху и кровавый хаос гражданской войны всех против всех, и этот кровавый ком, в конце-концов, докатился до Зильбервальдского Монастыря, где к монашеской жизни готовился Герхард.

Монахов, знающих толк в лекарском деле и боевые молитвы, призывали к себе как желающие сохранить свои статусы графы, так и Наследник. Отец-Настоятель монастыря поддержал последнего, и отрядил несколько монахов-воинов в помощь графу фон Хохенбергу. Среди них был и Герхард, который, как предполагалось, будет при госпитале, помогать лекарю, господину Лессвигу.

И именно в лагере фон Хохенберга, под Кёленом, Герхард впервые увидел Брюнхильд. В сверкающих латах с золотым львом Лёвенхельдов на кирасе и императорским ястребом на руке, облачённой в сталь. Тогда он подумал, что видит перед собой живое воплощение валькирий из древних легенд и сказаний, которые читала ему в детстве мать. Гордое достоинство и благородство облика так и сияло уверенностью и спокойной силой. Плавно очерченное волевое и по-девичьи мягкое лицо обрамляла буйная грива золотисто-рыжих волос. В пронзительно синих, глубоких глазах, горел ровный, спокойный огонь сильного духа и стойкой, благородной души. Именно она приветствовала прибывших боевых священников и их помощников и представила их дяде, графу фон Хохенбергу. И, когда она посмотрела на Герхарда, сердце его замерло, душа затрепетала, а дух навсегда лишился покоя. Он редко когда думал о девушках, особенно после того как попал в монастырь. Он думал, что давно вытравил из себя желание любить и быть любимым, желание обнимать гибкий девичий стан, целовать их сладкие губы, ощущать их горячее, страстное дыхание и пылкие объятия... Его первой подругой была Эгле, к ней он впервые ощутил что-то похожее на любовное томление, и весть о том, что она вышла замуж, даже немного кольнула его. Но здесь, было нечто другое. Ещё более яркое. Ещё более сильное. Более горячее. Всё равно, что сравнивать солнце и огонёк свечи. Как же он испугался этих чувств и возненваидел себя за то, что у него хватило глупости их испытать. Кто он такой? Незнатный человечишко, невзрачный, хилый умом и телом! А она - истинная дочь благородной крови, полная гордого достоинства. Она уже командовала батальоном от имени дяди, водила его в бой под знаменем Лёвенхельдов. Она воевала и побеждала, чётко и безукоризненно выполняла поручения и приказы дяди. С подчинёнными она держалась вежливо, с достоинством без высокомерия. Разговаривала твёрдо, но доброжелательно. Солдаты отзывались о ней с уважением и братской любовью. О ней и её отваге ходили легенды. Говорили, что эта война - дело её чести. Ибо Наследник обещал полное оправдание её отцу и восстановление отнятых прав её семье.

А Герхард изо всех сил пытался убедить своё взбесившееся сердце, что на такого как он она даже не посмотрит...

Но сейчас...сейчас его терзали мучительные чувства. Он словно путник оказался на распутье. Его сон до жути и боли напоминал тот, который он видел перед тем, как умер отец. Когда едва не погибла тётя Бренда... Как ему поступить? Броситься к капитану и убедить отправить резерв прикрывать тыл армии графа? Убедить его нарушить прямой приказ ждать? Поверят ли ему? А если он сам обманулся? И, ведь именно так он думал, когда умолчал о своём сне об отце. Которого теперь нет в живых. Сердце отчаянно кричало о том, что он должен помочь. Разум намекал о последствиях ошибки. Он хорошо усвоил одно правило - чем больше высовываешься, тем больнее бьют. Но если речь идёт о будущем государства и благополучии людей? Что станет с мирным людом за их спинами? Если они окажутся во власти жаждущих крови тварей? Что станет с Империей? И что станет с той, кого он любил? Снова перед глазами встала картина усеянного трупами поля. Кровь, хлещущая из раны на горле девушки. Торнийка, несущая к коню страшный трофей.

Нет! Лучше уж ответить за глупость, чем потом проклинать себя за бездействие!

С этими мыслями, Герхард решительно вскочил с тюфяка и вышел из палатки.

— И я должен этому поверить? – капитан мерил Герхарда недоверчивым взглядом. – Просто потому что тебе это приснилось.

Герхард молчал. Он не знал, что делать, не знал, что говорить, и как заставить капитана, этого опалённого пламенем войн человека, убивавшего и видевшего смерть, придать значение словам нервного, изнеженного мирной жизнью послушника. Сердце бешено колотилось. Глотку стиснули костлявые пальцы неуверенности и страха.

С улицы доносились отрывистые команды. Окрики. Лошадиное ржание. Позвякивание доспехов. В полумраке палатки тускло поблескивали кираса, наручи капитана, шлем на столе и латные перчатки рядом с ним.

Капитан накручивал длинный ус на указательный палец. Его морщинистое лицо, с орлиным носом, иссечённое шрамами, было темно и непроницаемо.

— Что прикажешь мне с тобой делать? – после некоторого молчания спросил капитан, видимо немного смягчившись под умоляющим взглядом послушника. – Я слышал, что вы, церковники, творите на поле боя. Я тоже добрый валорианин и верю в Господа Единого. Но я не могу просто так взять и отправить резерв туда, куда ты говоришь. Приказ графа был ясен.

— Меня уже посещали подобного рода видения, эрре, – несмело, но твёрдо начал Герхард, чувствуя, как в груди растёт жуткая пустота и отчаяние. – И я твёрдо усвоил, что большая ошибка – отмахиваться от них.

— А от кого идут эти видения? – в голосе капитана уловилось что-то, что можно услышать от инквизитора, допрашивающего еретика, или пойманную ведьму, или родителя, пытающегося показать нашалившему ребёнку его неправоту.

— Если мы не прислушаемся, наша армия погибнет, – с тупым упрямством повторил Герхард. – Разве этого хочет Создатель, если Он с нами?

Капитан покивал. Затем жестом поманил к себе.

Герхард подошёл.

Капитан развернул перед послушником карту. На ней было изображено графство Штирланд, окрестности Хейденфельда.

— Вот, смотри сюда, – капитан ткнул пальцем между рекой Эльден и Даркхельдским лесом. Слова, сказанные им, были произнесены тоном учителя, объясняющего очевидные вещи бестолковому ученику. – Вот мы. А здесь, – он провёл пальцем до того места, где река почти вплотную соприкасалась с лесом, покрывающим изгибы холмов, – его светлость встретит герцога фон Гельсинга. Здесь мы прикрываем фланги войску Наследника, двигающемуся к Хейденфельду, ключу от Штирланда. Если его высочество закрепится в Штирланде, он может рассчитывать на то, чтобы освободить Тальрайг, и помочь тамошнему бургграфу. Столица обложена со всех сторон. Спасибо отрядам егерей, что не дают замкнуть кольцо осады и помогают поставлять провиант. Фон Гельсинг тоже, если хочет выбить нас из Штирланда, будет пробовать нанести удар здесь и выйти во фланги к основному войску. С юга путь ему закрывают замки Марн и Дракенгест. С севера ему не дадут пройти отец и сын ван Гельты. Граф фон Хохенберг сумел прибыть сюда раньше, следовательно, он диктует условия боя. И Проклятый меня побери, если он не выбрал лучшую позицию. Граф отличный генерал и солдат. Его племянница подстать ему. Я был с ними во многих боях, и они уже доказали, что умеют побеждать. Маркграфиню, несмотря на то, что ей два десятка едва минуло, и она совсем ещё девчонка, воины слушают, будто это сама Арианна-Дева, и они уже твёрдо усвоили, что она талантливый полководец и быстро учится. Силы ума и духа у неё хоть отбавляй. Солдаты готовы за графом и племянницей его хоть в ад идти. Всё работает на них сейчас: и время, и самоуверенность фон Гельсинга. Граф фон Хохенберг не может не победить.

— Их позиции можно обойти, – упрямо возразил Герхард.

— Через Даркхельд? – нехорошо ухмыльнулся капитан. – Покажи мне хоть одного идиота, который сунется в этот лабиринт из болот и бурелома. С армией и тяжёлой кавалерией.

— Без поддержки, нет, – в который раз ужасаясь своей дерзости, проговорил Герхард. – Но с фон Гельсингом ведьма. Из рода Старшей Крови, торнийка. Поверьте, я чувствую её и её проклятую силу! – отчаяние придало ему силы и храбрости, – Она сумеет провести войска Гельсинга по лесу! Войска его светлости будут окружены! У них не будет ни шанса! Её убьют!

Герхард осёкся. Понял, что сболтнул лишнее, выдав себя и свои чувства. Он страстно пожалел, что не может провалиться сквозь землю. Но, капитан, будто бы не заметил этого, и послушник тут же поправился:

— Их перебьют! А затем уничтожат и нас! И атакуют армию Наследника. И мы ничего не сможем сделать! Прошу вас, эрре, пока не поздно!

Он ожидал грозного окрика и крепких словец с подробным указанием места, куда ему следует отправляться и не мешать взрослым людям думать.

Однако же, капитан сдержался, и в его взгляде даже появилось что-то, что напоминало отеческую заботу:

— Я понимаю, ты беспокоишься, об учителе и брате, - мягко сказал капитан, и добавил, без злобы и издёвки. – И ещё кое о ком. Знаю. Я тоже был молодым, и знаю, что это такое. Ещё ты перенервничал и устал – гражданскому, а тем более, молодому церковнику, всегда тяжело в походе. И морально, и физически. А ты и здоровьем не отличаешься. Мой тебе совет, сынок, иди отдохни, поспи. Если бой уже начался, то скоро начнут поступать раненые. В госпитале будет не продохнуть, там ты и проявишь себя. Всё, ступай...

В Герхарде, вдруг, что-то перегорело. Он больше не чувствовал ни страха, ни тревоги, ни робости. Ощущение неумолимо надвигающегося конца и страшной гибели любимой девушки, выжгли в нём все остальные чувства и мысли. Осталась лишь отчаянная решимость и безумие безнадёжности, когда уже ничего не страшно.

— Я понимаю вас, эрре, – сухо проговорил он. – Тогда, я знаю, что мне делать.

Он коротко кивнул и решительно вышел из палатки.

— Эй! – окликнул его капитан. – А ну, стой! Стой, тебе говорят! Это приказ!

Герхард слышал, как за спиной позвякивают доспехи капитана.

Послушник не стал дожидаться, когда его догонят.

Он развернулся, взмахнул руками. И тут же капитана окружила дюжина Герхардов. Невысокие, тощие, сутуловатые юноши с лихорадочно блестящими глазами испод тёмных волнистых волос, в мешковатых грубых одеждах из чёрной ткани.

Капитан растерялся. Растерялись и солдаты, которые за этим наблюдали.

А юноши-послушники начали двигаться. Один вперёд. Другой назад, третий чуть вбок – словно листья на ветру, словно в движениях какого-то дикого танца, сбивая наблюдающих с толку.

А потом они заговорили хором:

— Эрре, я думаю, у меня хватит сил изобразить подобие нашего войска, иллюзии у меня всегда получались лучше всего. Милостью Божией, я помешаю предателям и нечестивцам как могу.

Солнце уже стояло над горизонтом и лило золотистый свет на верхушки далёких деревьев. Прохладный ветер, пахнущий пряными луговыми цветами и свежестью, будоражил кровь и наполнял жилы странным, удивительным и приятным возбуждением. Такое бывает у мастера, который берётся за работу, которую давным-давно задумывал, и изо всех сил желает воплотить её в жизнь.

Герхард соскочил с седла на мягкий ковёр майских трав, и отпустил кобылу мирно пастись. Сам он подошёл ближе к лесу - на то расстояние, на каком должны были бы встать солдаты, - и сосредоточился. Похоже, это должно было быть здесь, и он не ошибся. Здесь, по его ощущениям, должны были выйти воины герцога, ведомые торнийской ведьмой. В воздухе именно тут ощущалась немая угроза и напряжение.

Молодой послушник глубоко вздохнул и сосредоточился. Ощутил как в самом центре его естества мерно бьётся сила, подобно сияющему серебристым светом солнцу. Его мягкий свет и ровное тепло, как от очага, от убаюкивающей песни огня, успокаивало и наполняло спокойной уверенностью. Странно, раньше никогда у него не получалось так быстро успокоиться. Может быть, на этот раз, помогло ещё и другое чувство? Может быть раньше не было в его жизни прекрасной рыжеволосой юной девы, которая, сама того не желая, ранила его сердце? Не было той, за чью жизнь он переживал и был готов на всё, чтобы спасти её? Может быть, но у него сейчас не было времени размышлять об этом. Он ощутил, как тепло, живым огнём растекается по венам. Сердце застучало быстрее, за спиной словно появились крылья. Он почувствовал, как его наполняет ровное, спокойное сияние, а вместе с ним, рождаясь в разуме и сердце, на губы потекли слова боевой молитвы-заклинания, полившейся ровной, спокойной песней, одной из тех самых, что поют братья-монахи во время богослужений. Перед внутренним взором, будоража кровь и рождая в душе гордость и трепет, предстали ряды воинства графа. Сверкающие каре пехоты. Кавалерия с развевающимися флажками на пиках. Прикрытые тяжёлыми щитами цепи арбалетчиков. Герхард пытался вспомнить те чувства - окрыляющий восторг, гордость, захватывающее дух ощущение силы, - когда он видел войска Империи на марше. И эти чувства вкладывал он в творимое заклинание. Как можно ярче он пытался представить каждого воина в строю, услышать позвякивание доспехов, хлопанье знамён на ветру...

Открыв глаза, Герхард с замиранием сердца увидел - получилось! Перед ним, ровным строем в правильном боевом порядке стояла закованная в сталь тяжёлая пехота. За ними поблескивали круглые, с полями, шлемы арбалетчиков. Фланги прикрывала кавалерия - всё так, как он видел. Одно только разочаровывало - их было мало. Всего несколько отрядов, по три дюжины человек. Вряд ли этого хватит, чтобы ввести в заблуждение торнийку и её капитанов. Но ничего - лиха беда начало!

Превозмогая усталость и тягучее гудение в голове, Герхард снова сосредоточился. На этот раз, заклятие далось ему хуже. Он едва мог сосредоточиться, словно упёрся в глухую каменную стену.

Ну, ещё немного! Подумай о Брюнхильд! Как она там? Наверное, ей тяжелее, чем тебе, а она – юная девушка. Да, она сильнее тебя, да, выносливее, да, умнее. Но и её силы небезграничны. Ей нужна твоя помощь! Ты же любишь её! Вот и постарайся для неё - перешагни через себя! Сделай невозможное! Пусть это будет твоё ей признание - оно будет в тысячу раз дороже любых слов! И, может быть, тогда, она обратит на тебя внимание, и даже больше! И плевать, что она дочь благородного рода, а ты всего лишь послушник, сын лекаря и травницы-алхимика. Докажи ей, что ты её стоишь! Сердце замерло, когда перед его внутренним взором возник её образ. Облако осеннего золота волос, пронзительный взгляд, полный синевы осеннего неба, спокойный, полный достоинства, осознания своей силы. Её плавный, мелодичный голос. Её тёплая улыбка, озаряющая её прекрасное лицо небесным светом. Уже только это наполнило жилы юноши огнём, затопившим сердце и всё его существо.

Ради неё! За неё! Она для него - Священная Империя, самое прекрасное и чистое воплощение её духа и силы!

Перед глазами мутилось. В голове усиливалась тупая, пульсирующая боль. Тело словно наливалось свинцовой тяжестью. К горлу подкатила тошнота.

Что получается?

Послушник открыл глаза. Перед мутящимся взором почти ничего не изменилось. Кроме того, что едва-едва проступили силуэты ещё нескольких всадников в латах под знаменем с чёрным орлом на золотом поле - государственным штандартом Священной Империи и гербом принца Беримира.

Не густо. Хоть бы за что уцепиться! Был бы здесь хотя бы один отряд из плоти и крови - можно было бы использовать его астральный отпечаток! Но Герхард был здесь один.

Сосредоточиться! Попробовать ещё раз!

В голове гудел колокол. Этот гул нарастал, усиливая пульсирующую боль. В руках ощутилось противное покалывание. Мышцы онемели. Лицо окаменело. Он перестал ощущать собственное тело.

Зато услышал стук копыт. Мерный топот. Звон доспехов и конской сбруи. Голоса офицеров и сержантов, отдающих приказы своим отрядам.

Получилось?

Он почувствовал, как сильные пальцы сомкнулись на его предплечье. Потянули вверх, помогая встать на ноги.

Герхард открыл глаза. Солнце слепило. И в его лучах, он с удивлением и радостью увидел лицо капитана с пышными загнутыми усами. На его шлеме-саладе мерно колыхались красные перья.

— Спокойнее, спокойнее, - сказал он. - Отдохни немного - вон как кровища из носа хлещет. Надеюсь, ты не ошибся, когда про манёвры врага говорил...так, значит, тут мы и встретим ублюдков.

Он видел мир как в тумане. Неясные, нечёткие образы, выплывающие из белёсого марева. Словно его подхватила огромная, неистовая волна, закрутила, закружила в бешеной кипени, потянула вниз, к острым камням.

Приходил в себя он медленно, очень медленно. Постепенно к нему возвращалась возможность видеть, слышать и ощущать. Он ощутил, что лежит на спине, на неровной земле. Ладоней касаются жестковатые стебли трав, покалывают, щекочут. В спину, в позвоночник упираются кочки. Глаза режет от яростного солнечного света, затеняемого лёгкими облаками и дымом. Слышатся крики, ржание коней, лязг металла. Над ним проносятся тени. Сверкает сталь. Что с ним? Неужели он убит?

Вряд ли, если он чувствует раскалывающую череп и режущую глаза головную боль. Просто очень сильная слабость, какая бывает, когда отдашь слишком много сил боевой молитве, и когда пропустишь тяжёлый магический удар. Он помнил начало битвы. Помнил текущую сквозь его тело силу, окутавшую их войско. Помнил, как шипели и плавились, как разбивались об неё вражеские заклятия - так торнийка прощупывала их защиту. А потом ударила по-настоящему. Послушник помнил лишь изящный тёмный силуэт в развевающихся шелках под тёмной броней, верхом на вороном коне. Изумрудный ядовитый огонь в глазах ведьмы. Как загустел, зарябил воздух, когда она лишь подняла руку. А потом, как мир вокруг него вспыхнул режущим, ледяным светом, в самом сердце которого прозвучала холодная насмешка:

— Молишься своему богу? Боюсь, сегодня его здесь нет.

Послышался прохладный шелест. На беспомощно лежащего послушника легла тень. Это была она, прекрасная и страшная, с неестественно бледной кожей, с лицом в грозовом облаке чёрных волос, в лучах холодного, лживого белого света. Герхард даже не испугался - не смог. Лишь попытался ударить в ответ боевым коротким заклятием. Но торнийка отмахнулась от его ментального удара, как от назойливого насекомого, придавив его своей волей.

Он обессилел. Словно перегорел, иссушённый и выпитый без остатка.

Торнийка опустилась на колено - прошелестели чёрные шелка, звякнула кольчуга и латы.

Битва словно замерла вокруг них.

— Неплохая попытка, - сказала она ровным, ледяным голосом. - Мой народ ценит храбрость. Однако, глупость мы презираем. Но, я не знаю, презирать ли тебя, или, поддаться чувству уважения к тебе?

Герхард отчаянно пытался сопротивляться. Хотя бы просто попытаться встать. Хотя бы шевельнутся. Но его тело и душа словно налились свинцом.

— Ты, конечно, задержал нас. Ненадолго, - продолжала она. - Но вы все очень скоро умрёте. Ваше войско окружено. Мои братья и псы этого самодовольного глупца-герцога очень скоро перебьют вас до последнего, и ваш граф окажется в ловушке. Как мышка в лапах кошки. И я благодарна тебе за то, что ты сделал эту скучную игру чуть интереснее и забавнее.

Она склонила изящную голову набок:

— Я одного не пойму. Ты же всё знал. Ведь знал же. Видел в своих видениях...

Герхард молчал. Бесстрастно он смотрел на торнийку. Раньше он её боялся и отчаянно ненавидел. А теперь ему было всё равно. Он ничего не чувствовал. Только отметил, что её плащ порван в нескольких местах, да кираса иссечена.

— И ты всё равно полез, - продолжала она. - Да, в начале даже напугал идиотов графа, решивших, что наш план провалился. А когда я рассеяла твои фокусы, вы все продолжили драться. Зачем? Впрочем, кажется, я понимаю.

Она холодно улыбнулась.

— Да, твоя возлюбленная прекрасна. Хотелось бы мне оставить тебя, чтобы ты полюбовался на то, как я режу её плоть и вытягиваю ей жилы. Но, боюсь, планы у меня другие. Мне достаточно лишь того, что ты знаешь, что всё, что ты сделал было зря. Ваш граф будет разбит. Устранить идиота-герцога и заставить его плясать под нашу дудку не составит труда. Он оказался напыщенной дешёвкой, что было ожидаемо. Твоя любовь будет долго умирать на моём пыточном столе. А ваш жалкий император, на которого вы молиться готовы, очень скоро подохнет, как паршивый пёс. А я завладею этими землями и получу хорошую награду.

В её руке блеснул зазубренный клинок.

— Ты проиграл, малыш. Не стоило тебе вставать на моём пути.

Торнийка приставила клинок к горлу Герхарда. И тут он услышал надтреснутый, полный ярости, такой знакомый голос, показавшийся ему голосом его любимой валькирии из "Песни о Хранителях", самого любимого его сказания:

— Что, ублюдица, справилась? Вот, теперь со мной попробуй.

Сверкнула сталь. Лязг. Сверкнул золотой лев на кирасе маркграфини.

— Ну надо же! - издевательски хохотнула Торнийка. - Сколько безумных храбрецов за один день.

Свист стали. Шелест. И резкая, звонкая дробь клинка по щиту и доспехам...

Герхард помотал головой, с огромным трудом успокаивая чувства и приводя рассудок в относительный порядок.

Сердце замерло, когда он увидел Брюнхильд, закрывшуюся щитом. На нее, точно огромная хищная птица, налетала торнийская ведьма, неуловимая, быстрая как ртуть. Сверкал ее клинок и доспехи. Вились вихрем чёрные шелка. Словно в бешеном танце кружилась она нанося удар за ударом, в попытках отыскать слабые места в обороне маркграфини. Та едва успевала повернуться, прикрыться щитом. Редко-редко ей удавалось огрызнуться ударом. Неуклюжим, чудовищно медленным по сравнению с неистовой боевой пляской торнийки.

Ведьма изматывала Брюнхильд. И девушка явно уже начинала уставать.

Герхард почувствовал бессильную ярость и ужас. Он хотел встать, но что-то словно придавило его. Ах, если бы у него было больше сил! Хоть бы встать! Хоть что-то сделать!

Неуловимым движением Торнийка срезала щит с руки Брюнхильд, и тут же, ударом ноги повергла ее на землю.

— Нет! - в ужасе завопил Герхард.

Отче Небесный! Спаситель Милосердный! Пламя Всетворящее! Защитите!

И тут же, словно река прорвала плотину, разрывая его личность, разум и сознание, наполняя его чистейшей огненной энергией, в него хлынула сила. Сила, наполнившая его бешеным восторгом и умиротворением одновременно. Он почувствовал потрясающее единение со всем вокруг: с этим полем, лесом, каждой былинкой, с бесконечным небом и высотами за его пределами! Он был самим миром и мир был им. Сквозь него струилась могучая, светлая сила, наполняющая все и вся жизнью, сияющая светом вечного пламени. Пламени самой Жизни. Теперь даже грозная ведьма казалась ему всего лишь тенью, тающей в потоках Вечного Света, сотворившего мир и наполняющего его живительным эфиром.

Торнийка, вероятно, тоже почувствовала мощный всплеск, и повернулась к нему. С удовлетворением Герхард увидел, как надменное спокойствие на лице ведьмы сменяется плохо скрываемым удивлением и даже страхом.

— Ах ты, несчастное, изглоданное злом создание, - Герхард не узнал свой голос, ставший мощным, глубоким, звучащим как хор прекрасных и грозных голосов несметного войска. - Неужели ты думала, что Я отдам тебе на растерзание своих детей?

А точно он это говорил? Или кто-то другой говорил его устами? Ему было все равно. Он словно перестал быть Герхардом. Перестал ощущать себя и вес своего тела. Он ощущал как оторвался от земли, как свет наполняет его и струится сквозь него. Как по жилам вместо крови течет чистое пламя, наполняющее его таким могуществом, о котором он не смел даже мечтать.

Он ощущал благоговейный ужас Брюнхильд, оцепенело лежащей за спиной ведьмы. Панический ужас самой ведьмы, теперь казавшейся крохотным темным пятнышком в потоках огня и света.

— Кому ты бросила вызов? Ты серьезно решила сразиться с Создателем Земли и Неба, Источником Всего Сущего? Я верный слуга Его, приказываю тебе Именем Его! Убирайся обратно в Тень и не смей больше появляться на землях людей!

Ведьма попыталась сопротивляться. Она начала читать заклинание, концентрируя силу, собравшуюся вокруг нее грозовым облаком. Но Герхарду оно казалось лишь лёгким утренним туманом. Глупое, несчастное, слепое создание!

Голосом, подобным раскатам грома, Герхард произнес в ответ:

— Exsurgat Deus et dissipentur inimici eius et fugiant qui oderunt eum a facie eius!

И чем дальше он читал, тем ярче разгорался свет вокруг него. И тут начала тлеть одежда ведьмы и раскаляться ее доспехи. Ее безупречная кожа пошла пузырями как от сильного жара. Торнийка истошно завопила, выронив клинок и зажав лицо руками.

А Герхард все читал нараспев псалом...

Мгновение, и ведьма вспыхнула факелом. Ещё мгновение, и она рассыпалась в пепел...

Медленно-медленно, сила начала покидать Герхарда. Медленно-медленно, он опустился на землю.

— Non nobis, Domine, non nobis, sed Nomini Tuo da gloriam...! - прошептал он, полный благоговения и благодарности.

Последнее, что он видел мутящимся взором - Брюнхильд со всех ног бежала к нему.

Боль отступила.

Его словно окутывало белое, мягкое облако, пахнущее весенним утром, нарождающимся росистым рассветом. Мягкая, обволакивающая тишина баюкала, растекалась по неощущаемому телу покоем и безмятежностью. Из её объятий так не хотелось выбираться.

Постепенно, мир вокруг обретал очертания. Перед глазами проявились стропила под высокой крышей, и пучки трав, развешенные на них, слегка колыхаемые заглянувшим в помещение ветерком. Под спиной мягкая солома, укрытая плотной материей. Тела касается грубоватая, влажноватая от пота плотная ткань. Под головой - мягкая подушка, набитая пером. Пахнет деревом и сушёными травами. Кожу рук поглаживает прохладный ветерок, проскальзывающий лёгким шёлком. Тело и даже веки кажутся очень тяжёлыми. Словно всё не своё. Как надетый не по размеру кафтан.

— Ну и напугал же ты нас, братец!

Герхард с трудом разлепил глаза.

Рядом с ним, на табуретах, сидели отец Варрен и брат Аксиан. Оба в кольчугах, поверх длинных монашеских одеяний. Выбритые головы обоих стягивают стальные обручи с символом Sol Invictis, Непобедимого Солнца, символа Воинов Церкви. В голубых глазах брата Аксиана больше не было насмешки. В тёмных глазах отца Варрена больше не было унизительной отеческой снисходительности. Он смотрел на Герхарда как на равного, и даже больше...

— Похоже, что в тебе есть таланты, о которых мы даже не догадывались, сын мой, - прозвучал хрипловатый голос отца Варрена. - Мы едва отбили тебя от воинов графа и местного люда.

— За что? - мысли путались, мешались.

— Не бойся. На этот раз, это не провинность, - хохотнул брат Аксиан. - Ну, почти...

— После того, что было на поле боя, тебя считают кем-то вроде Избранного, Вдохновенным, - пояснил отец Варрен. - Пожалуй, мне придётся кое с кем поговорить, чтобы тебя Священный Трибунал не очень донимал своим вниманием, да и народ успокоить. Однако, шила в мешке не утаишь.

Отец Варрен делано вздохнул:

— Ну что делать, думаю ты справишься. А, если что, всегда на нас с братом Аксианом ты уж точно положиться можешь.

— Спасибо, отче...и тебе, брат...

— Благодарить нужно Дэора Единого, - сказал отец Варрен.

— И тебя тоже, - добавил брат Аксиан, и отец Варрен кивнул. - Да, кстати, к тебе гости.

Он подмигнул.

— Что ж, сын мой, пойдём, - сказал отец Варрен Аксиану. И, кивнув на прощание Герхарду, оба вышли из комнатушки.

А затем, произошло то, о чём Герхард боялся даже мечтать...когда-то...

На пороге появилась Брюнхильд, светлая, улыбающаяся. Всё так же в латах, но уже без шлема и стальных перчаток. Огненная буря волос багряными волнами рассыпалась по закрытым сталью плечам.

— Надеюсь, тебе лучше, - сказала она, приблизившись и сев на табуретку рядом. Синие глаза лучились уважением и, совсем немного заботой. Алые губы слегка улыбались. В ней не было и тени страха. Лишь то, на что Герхард и надеяться не мог.

— Эрри, - Герхард попытался приподняться, но маркграфиня ему не дала, мягко положив изящную, но крепкую ладонь ему на плечо.

Странно, казалось бы, Герхард получил то, о чём мечтал. Та, о ком он грезил сейчас рядом с ним. Благосклонно улыбается ему, как он и хотел. В её взгляде лучится не только тепло, но угадывается восхищение и даже нежность. Не об этом ли он мечтал? Не этого ли хотел? Не к этому ли стремился в самых дерзких мечтаниях, за которые стыдил и ненавидел себя, но продолжал отчаянно желать их исполнения? Если так, то почему сейчас сердце так спокойно, а душа молчит, словно в ледяном оцепенении. И почему он не удивлён этому - как будто так и должно быть?

Сколько раз он представлял себе, что совершит что-то отважное и героическое ради Брюнхильд. Сколько раз он проговаривал в своих мечтах всё, что хотел ей сказать, что, словно кровь, лилось из его раненного сердца. А теперь он лишь смог вымолвить:

— Вы спасли мне жизнь, эрри. Я глубоко признателен Вам.

Брюнхильд слегка улыбнулась:

— Скорее, именно тебя мы все должны благодарить. Если бы не ты, с нашим делом было бы покончено. И капитан вовремя отправил ворона. И вы довольно долго держали отряды предателя.

— Для меня - честь помогать вам, - банальной фразой ответил Герхард. И с колотящимся сердцем добавил. - Я лишь скромный слуга Божий. И я счастлив, что Его воля была сохранить жизнь столь отважному и прекрасному своему творению…как Вы.

Или ему показалось, или Брюнхильд слегка покраснела.

— Благодарю тебя за добрые слова, Послушник, - она помолчала и добавила: - Мы все служим, каждый на своём месте. Ты - Господу. Я - Империи, Наследнику, дяде и своему роду. Каждый из нас как может и как умеет. Ты станешь Дэору достойнейшим слугой, я знаю. Потому что умеешь не бояться и делать, что нужно.

Брюнхильд немного помолчала. Как будто собиралась с мыслями - так бывает, когда хочешь коснуться темы очень важной, очень серьезной, такой, что вызывает в тебе благоговение и торжественное почтение.

— И то, что я видела сегодня, - наконец, решилась она, - яркое тому подтверждение. Господь избрал тебя. Он послал тебя нам. А, значит, Он с нами и мы сражаемся за правое дело.

Она укрыла его ладонь своей ладонью.

— Спасибо тебе за твою веру и отвагу.

Герхард лишь благодарно улыбнулся в ответ. Вот и всё. Вот и рассеялись глупые мечты и безумные чары, казавшиеся самым сильным заклятием. Ради маркграфини, из любви к ней, Герхард решился на то, что не смог бы совершить никогда. Но, теперь он понимал, что дело не в любви к ней, не в любви к женщине. Это лишь ступень. Ступень, которая помогла раскрыть в его сердце нечто большее...

— Отдыхай, - сказала Брюнхильд и, легонько пожав ему руку, встала и вышла из комнаты.

Герхард легко вздохнул. И через мгновение уже крепко спал.