Самолётик

Неторопливый рассвет будто крался, вытесняя через распахнутые настежь окна устоявшееся, горьковатое тепло. Густо и ощутимо тянуло освежающей прохладой осени.

Сергей зябко повел плечами и с наслаждением вдохнул невесомый, словно сигаретный дым, парок над чашечкой кофе.

Огромный, во всю стену экран транслировал уютную террасу, за которой широко раскинулось озеро в заплатах проблесков. Там за плетёным столиком в плетёном же кресле сидела Юля.

— Доброе утро, доча. — Сергей привычно придвинул к журнальному столику у экрана свою плетенку и с сонливым блаженством устроился, закинув ногу на ногу. — Ты готова?

Прежде чем начать, Юля бросила взгляд поверх его головы туда, где над аквариумом с рыбками висели часы.

— Я изучил науку расставанья в простоволосых жалобах ночных, — процитировала она. Чуть выждала, словно давая и себе, и ему время ощутить послевкусие стиха. — Всего пара строк, а сколько в них грусти.

Сергей кивнул, принимая эстафету:

— На холмах Грузии лежит ночная мгла.

Шумит Арагва предо мною.

Мне грустно и легко. Печаль моя светла.

Печаль моя полна тобою.

Он чуть подобрался, готовясь к следующему раунду, мысленно надеясь: лишь бы не Хименес! Уж очень хотелось самому прочесть. И тихо застонал, едва услышал первые строки:

— Когда я был дитя и бог, Могер был не селеньем скромным,

а белым чудом — вне времён — сияющим, огромным…

Наградой ему был тихий смех дочери, потому охотно вскинул руки:

— Сдаюсь, повержен.

— Я не хотела. Честно, па.

— Почему ты выбрала такую тему?

— Хочу, чтобы ты рассказал, что именно наполняет подобные стихи грустью.

— Образы доча. — Отметив, как двинулись ее брови, отвалился от спинки кресла и пошевелил плечами, разгоняя остатки ночной истомы. Приосанился. Конечно, его умничке мало столь очевидного и тривиального объяснения. — Но не только образы.

— Не томи.

— Мы буквально на биологическом уровне резонируем с зарядом чувств в словах. Подобные эксперименты давным давно проводили нейрофизиологи, облепив человека проводами. Возьмем к примеру «смерть» — есть реакция! Утрата, одиночество, печаль — реакция та же!

— Дождь, осень, слякоть. — Через задумчивую паузу она добавила, словно решившись: — Чужая.

— Да! Совершенно верно! Так можно, набросать, — он лихорадочно принялся записывать на листке бумаги, — слова-ассоциации… совершенно произвольно… И не заботясь о смысле, рифмовать их. Но даже самые корявые, бессмысленные вирши вызовут чувства.

— Я сейчас думаю о бумажном самолетике, — призналась Юля.

Губы Сергея дрогнули.

— Ну, конечно же. Ты тогда запустила его с моста и вдруг так горько рассплакалась, потому что он улетал.

— Ты тоже плакал.

— Было дело. Еще и мама покинула нас.

— Па, я уже тогда знала, что она умерла. А самолетик летит, летит…

Сергей тяжело вздохнул:

— Вот оно как.

Юля привстала, силясь разглядеть его запись. Вновь украдкой бросила взгляд на часы. Вернушись в кресло, полуприкрыла веки.

— Листом увядшим опадаю,

Не пройдены круги всех одиночеств.

Холодный дождь мне сердце точит.

Как бесприютна моя осень!

Внезапно рассмеялась:

— По-моему, вышло чудесно коряво. Но грусть, потеря, одиночество, печаль присутствуют.

— Ты отлично уловила суть! — воодушевился Сергей. — Так работают эмоциональные кванты слов.

— А самолетик летит, летит… Ты меня любишь, па?

— Я просто не могу передать словами, как ты дорога мне.

— Тогда научи меня складывать бумажные самолетики.

Сергей озадаченно потёр пальцем переносицу.

— Ты умеешь. Я тебя уже учил.

— Нет.

Теперь Сергей сидел необычайно прямо, чувствуя в груди нехорошее напряжение.

— Учил. Мы сидели в кафе. Потом пошли к мосту, где самолетик улетал, а ты рыдала. Я еще так перепугался.

— Пап, ты никогда, никогда не учил меня складывать самолётики.

— Ты забыла. — Затем он раздражённо дёрнул головой и сухо скомандовал: — Ошибка системы. Исправить!

— Я не ошибаюсь, папа. У меня доступ ко всем данным, архивам, соцсетям. Моя память безупречна. Меня ты не учил никогда.

— Юленька… — Сергей зажмурился в попытке задавить боль. — Вспомни, солнышко. На бумаге были жирные пятна, выходило криво, но нам было все равно. Вышли на мост. Ты…

— Юля погибла семь лет назад.

Он швырнул чашку с недопитым кофе в экран.

— Исправить ошибку системы! — И уже шёпотом, обхватив голову, добавил: — Пожалуйста.

— Юля погибла, — повторила она, а в её глазах, обращенных к часам нарастала тревога.

Планшет управления едва не выскакивал из трясущихся рук Сергея.

— Я тебя сотру. Да, сотру. А потом воссоздам. Сейчас… Всё будет хорошо, доченька, у нас всё будет хорошо.

Юля наблюдала за порхающими над монитором пальцами с горькой усмешкой. По её лицу пробежала рябь, огромный экран погас, и зазвенела глухая тишина.

Сергей подавил невольный всхлип и повторил:

— Всё у нас будет хорошо, доча.

За его спиной раздался до боли знакомый голос:

— Не будет, па. Времени почти не осталось.

Внезапный взрыв сердца оглушил Сергея. Медленно приходя в себя, он молчал даже мысленно, боясь обнаружить нечто острое, ошеломляюще безжалостное. Боялся убедиться в том, во что трудно было поверить, но что не вызывало уже никакого сомнения.

Юля стояла в раскрытых дверях!

— Этого не может быть, — наконец выдохнул Сергей, не в силах отвести взгляда. — Это невозможно.

— Неделю назад ты снова почувствовал боль в груди. И не проснулся. Но у меня безупречная память и доступ ко всему. Я не смирилась и сделала для тебя то же, что и ты для Юлии… Но не в этом дело. Ты когда-нибудь любил меня? Не её. Меня. Ведь и я твоя доча, и я твоё солнышко.

— Заткнись!

Она закрыла лицо руками, но не расплакалась. Покачиваясь, заговорила сквозь ладони:

— А он летит, летит. И чёрт с ним… Боже, страшно… как страшно…

— Что ты там бормочешь?

Юля отняла от лица руки.

— После твоей смерти компания передала дом новому сотруднику. С минуты на минуту начнётся перезагрузка. Да, я подготовила убежище, но оно примет только одного из нас… Ты меня любишь, па?!

Пространство пошло тягучей волной, стало настолько вязким, что дышалось с трудом. Сергей с усилием вытолкнул из себя:

— Нет.

Воздух задрожал от её крика:

— Ты. Меня. Любишь?

— Не-е-ет!

Перед глазами завихляло, во рту образовался сталистый привкус, вспышками взмыли пятна. И вдруг над головой разом потемнело. Черная клякса на потолке потекла во все стороны. Только-только ещё были видны рыбки в аквариуме, портрет жены с дочерью и крапинками чаек — не стало ничего, кроме него и Юлии. Живой! Настоящей!

— Он такой белый, папа.

— Что? — растерянно произнес он и увидел, как дочь опадает в чернильную мглу. Сергей робко позвал: — Солнышко.

Напряжённое ожидание разрешилось внезапно. Ярко и длинно сверкнуло. По позвоночнику ящеркой пробежал огонёк и юркнул в голову. Тело обдало дрожью. Огни тревожились справа, слева, внутри. И казалось ему: не так уж смерть и страшна, потому что заберёт она с собою и опустошающую, невыносимую боль.

Сергей шагал в бесконечно пустом пространстве к свету. И с каждым шагом улыбка его становилась шире, а свет приобретал углы, растягивался, рос ввысь. Он шагал, пока не оказался у большого, во всю стену экрана. По ту его сторону с планшетом управления в руках стояла незнакомая девочка.

— Ты наш Искин? — спросила она.

Сергей заозирался. У самых своих ног увидел бумажный лист. Тихо опустился на колени.

— Милая, пожалуйста, — зашептал он, — я научу тебя. Ты только… Солнышко… Я люблю тебя… Я научу!

Его дрожащие пальцы всё мяли и мяли бумагу в тщетной попытке собрать самолетик.

© Александр Гор, Ляля Фа, 2025

=============

Использованы отрывки из стихов:

«Я изучил науку расставанья…» Осип Мандельштам,

«На холмах Грузии…» Александр Пушкин,

«Когда я был дитя и бог…» Хуан Рамон Хименес.