Сапожник

За работой сапожник весело насвистывал себе под нос незамысловатый мотивчик, да знай себе тачал что-то. Что именно – не показывал. Говорил, дурная, мол, примета – половину работы показывать. Сколько раз сердобольные прохожие, соседи, да и простые обыватели – из любопытства, дабы украдкой выведать, что же именно тачает мастер, из заботы, а то и по привычке, говорили сапожнику: «Не свисти, денег не будет!». Мастер неизменно и со всей тщательностью благодарил доброхота за заботу, а затем незаметно усмехался в свои густые, похожие на пук соломы, случайно застрявший под носом, усы. И продолжал работу, под неизменные насвистывания. Многие пытались мотивчик – простенький донельзя, а от того и пленительный – повторить. Да ни у кого не выходило.

Несмотря на свист, и то, что основную свою работу – таинственную, и поглощающую уйму времени, мастер ни показывать, ни продавать, не спешил, денежки у него водились. Не то, чтобы много, но на всё, что хотелось, ему хватало. До удивительного доходило: попадались среди этого «всего» и телега красивая, резная. И кобылка ладная, да и домик в три этажа, какой не у каждого купца-то враз случается. Одни поговаривали, что сапожник клад лесной где-то отыскал, да предрекали, что явятся за кладом тем, рано или поздно, владелец – шайка разбойничья с атаманом лихим, да беспощадным, во главе. Как есть весь городок изрежут, да искромсают, а сапожник вывернется, невредимым уйдёт. Другие спорили, говорили, что уж они-то доподлинно знают – нет никакой шайки. Но деньги и правда лихие. Пришёл, мол, сапожник тот на перекрёсток дорог, что у кладбища старого, от какого-то давнего народца оставшегося. Да не просто пришёл, а в полночь – как положено. Да и продал душонку свою ледащую Нечистому. Вот те крест, мол! И тачает, де, сапожник не абы что, а плети адские, коими грешников в Аду, на круге-то восьмом, секут, значится. Ой, что деется, люд добрый! Ату его, ату! Да только кто, на деле, рискнёт? Не епископских людей, ведь, вызывать. Те, о ереси такой проведай, небось-ка весь городок спалят, от греха подальше. А горожане ушлые ещё и сами подпалить помогут, начиная с домов недругов, да и просто людей зажиточных. Всякий жить богато хочет, да не каждый может. Оттого и особливо не любит всех тех, кому удалось.

Шептались люди, год за годом, больше по привычке уже. А сапожник, знай себе, песенку свою под нос мурлыкал, да орудовал иглой и дратвой. А потом умер. Вот, только встал из-за верстака своего, сына старшего пальцем подманил, что-то на ухо ему пошептал: так, пару слов всего, а сынишка только головой кивал, договорил, улыбнулся, лёг на лавку, песенку свою начал снова насвистывать, да и умолк. Немногие горожане тот разговор сапожника с сыном слышали, да многие о нём из слухов узнали. И сошлись во мнении – колдовской дар мастер сыну передал. Ну, точно, епископа звать надо!

Старший сын сапожника делами скорбными занялся, а любопытство горожан, знай, тянуло – как бес за нос, к мастерской, к верстаку, к труду загадочному. Но, будто морок на горожан напал, все к мастерской крались, да в других местах оказывались. Точно – колдовство злое! Ай, да мастер! Появился, было, страх в сердцах людских. Но не удержался – словно метлой его вымело. Ужас леденящий в курьёз, сам собой, превратился. Посмеялись жители добрые над незадачливостью своей, да к делам своим житейским вернулись.

Вернулся и старший сын мастера. С погоста вернулся. Не с того, что заброшенным стоял, а с городского, освящённого по всем правилам. Вернулся, оглянулся по сторонам, и побрёл, сутулясь, да пригибаясь – словно камень тяжести непосильной на плечи свои взвалил. Да только, чем ближе к мастерской подступал, тем уверенней шаги делал, да и плечи его сами собой распрямлялись. Будто, даже, шире стали. Подошёл парень – молодой, статный, весь крепкий, да ладный, к мастерской. Вздохнул глубоко, перекрестился, и через порог шагнул. И четыре слова, входя, проронил.

– Здравствуй, отец. Я готов.

Умелые пальцы подняли с верстака иглу с продетой сквозь ушко дратвой, примерились, как ловчее и сподручнее орудовать станут, стежки делая.

Вторая рука – для стороннего наблюдателя, случись он тут, да подсмотри – словно воздух пустой зачерпнула. Но только новый мастер точно знал, что делать предстоит. И видел он прекрасно, что в руку берёт. Вздохнул ещё раз новый мастер, засвистел под нос песенку – ту самую, незамысловатую, приладил к спине отца первое крыло, да первый стежок сделал. Спросил с участливой заботой и тревогой лёгкой.

– Больно?

Новоиспечённый ангел лишь головой помотал.

– Нисколько, сынок. Главное, шей на совесть.

Молодой сапожник кивнул, уже всерьёз, не отвлекаясь, приступил к работе. Как и отец его, долгие десятилетия, как дед его, как прадед… Ведь, если смертная душа сумела дорасти до ангела, должен же кто-то пришить ей крылья!

От автора