Сарез

В нос ударил пряный аромат полыни — сладковатый, с примесью других горных трав. Воздух здесь как будто иной. Прохладный и слишком чистый, не похожий на городской, но и не такой как в деревне. Поначалу кажется, что трудно дышать, но с каждой минутой тело всё больше привыкает, и начинаешь ощущать этот особенный запах…

Запах свободы.

Я замираю от восторга. Рассвет… но не тот привычный городской, который я знал с детства. Вдали возвышаются огромные снежные вершины, окрашенные в нежный розовый цвет. Постепенно оттенок переходит в насыщенный алый, а затем — в медно-золотистый.

На лице — мягкое тепло первых солнечных лучей. Становилось сложнее смотреть вперёд. Внезапно кто-то коснулся моей руки.

Рядом со мной стояла она.

Я не мог разглядеть её лица — видел лишь длинную чёрную косу и плечи, на которых красовалась одежда с незнакомым мне узором. Ярко-красные зигзагообразные линии искусно переплетались с чёрными, зелёными и золотыми полосами. Её рука крепко сжимала мою, а голова нежно прильнула на плечо.

Мне так спокойно.

С этой неведомой спутницей я словно сбросил оковы. Впервые за долгие годы я там, где должен быть.

Глаза почти привыкли к яркому солнечному свету. Передо мной открылся поистине захватывающий вид — десятки величественных горных вершин, увенчанных снежными шапками, а внизу расстилалась бескрайняя гладь чистейшей голубой воды. Настоящее море среди гор, уходящее далеко за пределы видимого горизонта.

Я сомкнул веки, пытаясь удержать это мгновение. Темнота окутала меня, затем растаяла, и вместо яркого горного солнца проявились тусклые лучи, пробивающиеся через запылённое окно.

Сон. Просто сон.

Я в своей постели. Надо мной пожелтевший от времени и сырости потолок — некогда белоснежный, украшенный красивой лепниной. Она потрескалась, местами обсыпалась, сохранив лишь призрак былого величия.

Давно я здесь не был… целых три долгих года. Думалось, что когда я уезжал учиться, всё здесь было в куда лучшем состоянии. Впрочем, и дед тогда казался не столь дряхлым и больным.

После выпуска из Константиновского военного училища я наконец вернулся домой. Если, конечно, можно назвать домом это место. Родовой особняк, что на Моховой улице в Москве. Когда-то один из самых роскошных домов первопрестольной, теперь медленно, но неуклонно разрушающийся от времени и запустения.

Поднявшись с постели, я подошёл к высокому окну и взглянул во внутренний двор. Заросший бурьяном садик, покосившиеся хозяйственные постройки, облупившаяся краска на ставнях — всё говорило о нужде. Даже фонтан, гордость усадьбы, пересох и превратился в жалкое каменное корыто, заполненное грязью и листвой.

Князья Заозерские... Мои предки оставили заметный след в русской истории.

Прадед героически пал под Бородино в двенадцатом году, защищая родное Отечество от наполеоновских полчищ. Дед верно и честно служил при высочайшем дворе государя Николая Павловича. Отец сражался под Плевной.

А я… последний представитель мужской линии нашего древнего и славного рода, двадцати лет, просыпаюсь в комнате с протекающим потолком и отсыревшими стенами.

Практически всё ценное и нажитое многими поколениями стало экспонатами городских ломбардов или ушло с молотка за долги. Всё, кроме одного — моего великого родового имени. Алексей Николаевич Заозерский…

Князь Сергей Николаевич, мой дед, твердил мне ежедневно, как молитву: мы — потомки Рюриковичей, основателей Руси, в жилах наших течёт благородная кровь. Фамилия должна восстать из пепла, а не прозябать в нынешнем безвременье и — чего уж скрывать— в полном безденежье.

Я рано осиротел. Отец погиб после тяжелого ранения, мать от чахотки, которая свела её в могилу через год после кончины супруга. Остались мы с дедом вдвоём…

Все остальные родственники сгинули кто где — кто в войнах, кто от болезней, кто растворился в бескрайних просторах Империи. Никого более не осталось из княжеского рода Заозерских.

Сергей Николаевич воспитывал меня с малых лет как будущего генерала, с железной дисциплиной старой гвардейской школы. Никаких поблажек юности: ни в карты поиграть с товарищами во дворе, ни в кабак сходить с приятелями, ни с уездными барышнями время проводить на балах. Только учёба, ежедневная строевая подготовка, старательное изучение военного дела и истории сражений — всё ради одного: восстановить былое величие нашего княжеского имени.

И для достижения этой «высокой цели», как неустанно твердил он, все средства хороши. Одно из главных — найти подходящую невесту из богатой купеческой или дворянской семьи и залатать дыры в семейном бюджете приданым.

Не понимаю до сих пор, что с этим упрямым стариком не так? Неужели он действительно не видел, что времена кардинально изменились? И не только времена, но и сами люди, их устремления и взгляды на жизнь. Меня никто никогда и не спрашивал о том, чего я сам хотел. Я просто делал что велели.

Лишь в стенах Константиновского военного училища я впервые почувствовал себя относительно свободным от этого тяжёлого груза родовой ответственности. Несмотря на все горячие чаяния и ожидания деда, во мне так и не проснулся будущий полководец или военачальник. Зато необузданное желание познавать новые земли и неизведанные края увлекло меня с необычайной силой.

Пока однокашники прилежно зубрили военные уставы и штабные инструкции, я не мог оторваться от увлекательных трудов Пржевальского, Козлова, Роборовского и других отважных исследователей. Как сейчас помню тот день, когда в библиотеке училища впервые увидел изображения Тянь-Шаня… и почувствовал необъяснимое ощущение внутри.

Будто там, на этих чёрно-белых снимках, среди диких горных вершин, должен находиться именно я. Будто те далёкие и неприступные горы настойчиво звали меня к себе.

Но мои необычные чувства и стремления товарищи по училищу почему-то совершенно не понимали. Лишь ротмистр Всеволод Игнатьевич Вельяминов, опытный преподаватель географии и этнографии, заметил мою искреннюю тягу к дальним краям.

— Заозерский, у тебя несомненный талант к восточным языкам, — как-то сказал он, поймав меня в библиотеке. — За два года ты освоил татарский язык лучше, чем иные служивые за десять лет в Казани или Оренбурге. Подумай серьёзно о службе в Средней Азии — там молодого способного офицера ждёт быстрая карьера и серьёзные дела.

«Быстрая карьера» — это заветное словосочетание следовало преподнести деду как главный аргумент. Тогда я мысленно зацепился за эти слова. Это именно то, чего ждал от меня Сергей Николаевич — быстрого роста в чинах. Я же в глубине души ждал совершенно другого — возможности побывать в тех загадочных местах, которые до сих пор видел только на фотографических карточках в училищной библиотеке.

Благодаря связям и рекомендации Всеволода Игнатьевича меня определили в Туркестанский военный округ.

Осталось лишь сообщить об этом важном решении Сергею Николаевичу. Я не писал об этом в своих письмах домой и не решился сказать вчера вечером.

Встреча после трёх лет разлуки оказалась на удивление сухой. Он встретил меня в прихожей, мы отужинали, попили чай в гостиной и разошлись по комнатам, словно и не было того времени, что мы провели порознь.

И вот настало это утро. Мне предстояло отбыть через неделю. Сказать о своём решении нужно сегодня.

Внутри всё сжималось от предчувствия предстоящего разговора. Я знал, что новость повергнет его в глубокое разочарование. Но я не мог поступить по-иному. У меня не было сомнения, что поступаю правильно. Словно кто-то незримый в самой глубине моей души настойчиво говорил мне, что это и есть истинный путь. Я должен быть там, в далёких азиатских землях.

Завтрак ничем особенным не отличался от вчерашнего молчаливого ужина. За столом хлопотала Настасья Васильевна — единственная женщина в опустевшем доме. Бывшая гувернантка, оставшаяся с нами с незапамятных времён моего детства. Почти ровесница деда, она тянула на себе остатки хозяйства и искусно создавала для старика иллюзию — будто он по-прежнему князь с голубой кровью, а не разорившийся дворянин.

В доме оставались лишь кучер Степан и слуга Тимофей. Пожалуй, это всё, что мы могли себе позволить при более чем скромном бюджете.

Сергей Николаевич в это утро пребывал в хорошем настроении. Хотя он всегда старался не показывать истинных чувств на людях. Но я его слишком хорошо знал. Он сохранял спокойствие, не ворчал на прислугу, не критиковал мою одежду или манеру держаться за столом, как обычно.

— Через сколько дней тебе нужно отбывать к новому месту службы? — спросил он, неторопливо отхлёбывая овсяной каши из фарфоровой тарелки.

— Через неделю, — ответил я, чувствуя, как учащается сердцебиение.

— В Петербурге сейчас будет значительно холоднее, чем здесь, в Москве. Стоит взять с собой хорошие шерстяные подштанники и тёплое бельё.

— Сергей Николаевич, — начал я, заметно смутившись от волнения, — дело в том, что я не еду в Петербург.

Повисла тягостная тишина. Затем раздался резкий звук ударившей о край тарелки серебряной ложки.

— Я специально хлопотал о твоём переводе в столичную гвардию и был совершенно уверен, что ты благополучно будешь там делать достойную карьеру.

— Я это знаю и ценю ваши старания, — произнёс я осторожно, — однако по собственному желанию изменил первоначальные планы о назначении.

— Что?!

— Стремительное продвижение по службе, — начал я неуверенно, вспоминая слова ротмистра Вельяминова, — ждёт молодых офицеров в Туркестане.

— Где?! — Сергей Николаевич отложил ложку и впился в меня пронзительным взглядом.

— В Средней Азии, дедушка.

— Какая ещё Азия?! — взорвался он, резко поднимаясь из-за стола. — Тебе необходимо быть в столичных гвардейских полках! Там настоящие деньги, полезные связи, выгодные партии для женитьбы!

— Я уже сделал свой выбор, — произнёс я твёрдо, чувствуя, как во мне нарастает неожиданная уверенность. — Я должен быть там, среди тех земель.

— Кто тебе вбил в молодую голову эту романтическую ересь? — гневно воскликнул Сергей Николаевич. — Ты потомок великого Рюрика, и у тебя совсем иное предназначение!

— Я прекрасно это знаю! — сказал я, повысив голос. — Я не ударю в грязь лицом, и честь древнего рода Заозёрских будет по-прежнему восхваляться. Но я другой человек. Не такой воинственный, как прадед, не такой выдающийся, как отец, и не такой расчётливый политик, как вы. Я хочу сделать тот единственный выбор, о котором не буду жалеть всю оставшуюся жизнь.

— Выбор — прозябать в диких кишлаках среди горных дикарей и разбойников?

— Я не прирождённый воин, — сказал я, глядя ему прямо в глаза, — я исследователь по натуре. Я хочу ступать там, где ещё не было ни одного русского человека, хочу открывать новые земли, неизвестные горные перевалы, тропы и торговые пути. Нашему великому государству необходимо расширять влияние в этих краях и ни в коем случае не позволить британцам опередить нас в этой важной игре. И я буду среди тех немногих, кто поможет стране. В этом я вижу своё истинное предназначение. И я не отступлюсь от принятого решения.

Сергей Николаевич медленно сжал кулаки, и я ясно видел, что он готов гневно возразить мне. Однако в следующее мгновение он понял самое важное — я действительно не отступлюсь от своего. Недовольство читалось в каждой черте его осунувшегося лица.

Мне стало очень стыдно перед этим стариком. Невыносимо стыдно. Я всегда беспрекословно следовал его мудрым наставлениям и указаниям. Всё лучшее, что у меня есть в жизни — это его заслуга и труды. Он один воспитывал меня после смерти родителей.

Но то необъяснимое чувство, которое я впервые ощутил в училищной библиотеке среди географических карт… я не мог остановиться и свернуть с этого пути. Мне казалось, что точно знаю — поступаю единственно правильно для себя.