Сайоксин и кофе

–Конечно, потерять друга – тяжело. Особенно так, как это случилось с вами...

–Я пришел сюда не за сочувствием, – сквозь резкую интонацию упорно сквозит надлом – голос не получается контролировать до конца. – Вы говорили о деловом предложении. О том, что можете помочь мне вернуть его.

–Можем, но объяснять придется долго. Кофе?

–Да, спасибо, – когда так отчетливо видны попытки оставаться невозмутимым – это даже хуже, чем честная паника. Или честное отчаяние пополам с надеждой, горькое, как кофе без сахара. В последнее время горьким кажется все. Мир сдвинулся, из него выпал элемент, необходимый, как воздух, и Райнхард задыхается. Ему уже почти все равно, что это видят другие.

Хуже любой пытки. Когда воздуха не хватает на самом деле, достаточно продержаться несколько минут – и ощущение, что за один вдох отдашь все на свете, уйдет вместе с жизнью. Боль от потери длится бесконечно. И даже сойти с ума невозможно. Никто не скажет, что он не пробовал. То, что он делает сейчас – несомненно, сумасшествие. А может быть – попытка поверить в чудо. В возможность просто вернуться туда, где все было правильно.

Потом будет еще больнее, он уверен. На самом деле Райнхард не верит ни во что, кроме этого. Терранские технологии – миф, сказка, а чудес не бывает. Он просто обязан проверить все варианты. Его пригласили сюда всерьез. И, если они действительно способны на то, о чем говорят, любая цена покажется невысокой.

Культ Земли хочет стать государственной религией. Что ж, если они докажут, что им можно верить... но ведь не докажут. Никогда не смогут доказать. Любая религия – это продажа миража. Наркотиков. Способа заменить боль заблуждением.

Витраж плавится под взглядом. Слишком жарко для осени. И почти не слышно, о чем говорит собеседник, словно того вдруг унесло за световые годы, на эту самую Землю...

Боль исчезает внезапно, как изображение на экране, когда прерывается связь с кораблем. В следующую секунду пропадает все остальное. Растворяется в безмолвии и безвременье.

Важные персоны вроде Райнхарда фон Лоэнграмма не пропадают просто так. Даже если принимают меры для того, чтобы скрыться на время от глаз тех, кто обеспечивает их безопасность. Впрочем, следы заметены довольно небрежно. Как только о пропаже премьера становится известно, дело техники – выяснить, куда именно он направлялся.

Сопротивление сектантов настораживает. Так что, когда наконец находится человек, способный сотрудничать, то есть, показать, где находится Лоэнграмм, дров уже наломано порядочно. Но, судя по состоянию премьера, извиняться не потребуется. Невнятные оправдания – стало плохо, ждали, пока придет в себя, – уверенно перекрывает своим авторитетным заключением врач. Отравление, точнее – индивидуальная реакция на сайоксин. Принятый здесь, не ранее – подобные реакции проявляются в течение считанных минут.

Обыск дает результаты сразу же, благо все, кто мог бы попытаться избавиться от доказательств, – уже под присмотром и прицелом. Дело раскручивается без особого труда, ведь преступление более чем очевидно, а жертва слишком известна. Истинные намерения, коими обе стороны вымостили дорогу к этой прискорбной ситуации, интересуют немногих.

Пока маховик набирает обороты, неизменным остается лишь состояние Лоэнграмма. Улучшения незаметны, есть вероятность, что в ближайшее время он не очнется – и, откровенно говоря, кое-кто из членов Триумвирата ему завидует. Особенно в конце очередного рабочего дня. Мир не остановился – он всего лишь сменил ось вращения. Повернувший его в нужную сторону человек временно перестал быть центром мироздания. Он лежит в больничной палате, оборудованной по высшему разряду, и от восковой куклы отличается лишь тем, что дышит. Иногда глаза под веками двигаются, это добрый знак.

Темнота похожа на звук толстой струны, растянутый на часы – но времени здесь нет. Лишь гулкое ничто, которое можно заполнить любыми образами, но все они трескаются, осыпаются, как негодный дешевый конструктор. Дольше всех держится один элемент – капсула с мертвым телом внутри. Если не вспоминать, что на самом деле тела не было – только оборванный сигнал и пустота на экране после сказанных слов... или не было и их? Память обманывает, выскальзывает из паутины мыслей, и становится проще верить в то, что можно представить. Выстрел, смерть, последние слова... слишком много слов и крови. Кровь на ладонях... он не может вспомнить свои руки чистыми.

Что это – сон? Или посмертие для недостойных? А может, закольцованный в бесконечность краткий миг небытия, настолько краткий, что команда «открыть глаза» еще формируется где-то в сознании... если какое-то другое бытие вообще возможно.

Капсула холодная на ощупь, здесь галлюцинация точна. Если сосредоточиться, то из темноты появятся ступени, на которые можно сесть. А еще можно убедить себя, что это и есть реальность. Потому что в реальности не бывает надежды. Без надежды сердце наконец-то теряет чувствительность, смиряется с фактом и перестает болеть. Как, впрочем, и биться.

Боль прошивает тело молнией, целительным разрядом. Обычно люди не запоминают такое, но он – помнит. Это почему-то проще всего запомнить, боль на фоне остального кажется единственным чистым и однозначным ориентиром. Именно физическая. Если бы не сковывающая слабость, он, пожалуй, нашел бы возможность сделать себе больнее, а так – может лишь вжимать ногти в ладонь. Определенно недостаточно. Он все еще висит между явью и сном, темный зал с гробом ждет, сколько ни открывай глаза во сне, этого мало... выводит из лабиринта миражей лишь мысль о том, что реальность может оказаться другой.

Он цепляется за эту невероятную идею, как за первую ступеньку в лестнице, ведущей прочь из подземелья. Скоба за скобой – имена, тихо звучащая откуда-то музыка, воспоминания, от которых не только больно. И наконец свет над головой превращается в белый потолок. Музыка действительно звучит – из коридора. Дверь приоткрыта, сквозь щель виднеется чей-то форменный сапог.

Райнхард поднимает руку, тревожа опутывающие ее провода, и монитор отзывается раздраженным писком. Пальцы дрожат, но следы от ногтей на ладонях все еще видны. Значит, он все-таки очнулся.

Незначительное усилие выматывает так, что от сползания обратно в темноту удерживает только сила воли. Сердце бьется ускоренно и как-то неровно. Приборы продолжают раздраженно пищать, перекрывая по громкости незатейливую мелодию, и в конце концов на их зов являются врачи, а после них приходит Аннерозе. На ней темное, но не черное платье, и Райнхарда захлестывает сумасшедшей надеждой, вполне возможно – безосновательной. Он никак не может вспомнить, что было на самом деле, а что только приснилось; воспоминания выглядят равноценными, и размолвка с сестрой произошла в каждом варианте прошлого.

Так не должно быть. Узнать, что произошло на самом деле, сейчас важнее всего, намного важнее, чем понять, как долго он здесь и не пропустил ли чего-нибудь серьезного. Он должен знать правду о Кирхайсе, все остальное можно исправить.

Брат силится что-то сказать, но у него не получается, даже после того, как она уговаривает его успокоиться и выпить воды. Аннерозе страшно: она никогда не видела Райнхарда таким, разве что в далеком детстве, когда он боялся темноты. Сейчас то, что он говорит, больше похоже на бред, чем на детский лепет, и никак не удается найти слова, которые могли бы его успокоить.

Райнхард затихает спустя какое-то время, то ли поняв, что не может сосредоточиться и объясниться, то ли просто устав. Она закусывает губу, чтобы не плакать. Аннерозе все еще злится на брата, даже сейчас, когда он беспомощен, но все, что он сделал, не отменяет ее любви. Больно, вот и все, – больно видеть его таким, больно вспоминать, ради чего он доломал свою жизнь и изменил историю целого государства... а еще больнее – когда он говорит о Кирхайсе. Они оба не видели тела, и что с того? Если корабль пропадает вот так... нет, надежда еще есть, но от нее только хуже, ведь никто еще не возвращался... Может, Райнхард хотел сказать об этом?

Она осторожно гладит брата по волосам. Он, не открывая глаз, произносит еще одну фразу, на сей раз более осмысленную, и отключается. Аннерозе на некоторое время замирает, ей страшно пошевелиться, но она заставляет себя выйти из этого оцепенения. Прошло то время, когда она мало что могла изменить. Сейчас у нее просто нет права молчать и скрывать услышанное. Не теперь, когда она знает причину, толкнувшую Райнхарда к этим сектантам.

Убедившись, что брат пока не настроен просыпаться, она встает и выходит в коридор. Аннерозе не слишком хорошо представляет, кому именно сообщит его слова, но подходящая кандидатура появляется сама. Он идет навстречу – один из тех людей, которые не так давно спасли ей жизнь, которому сам Райнхард серьезно обязан... довериться ему – вполне естественно. Только приходится себя уговаривать, чтобы подойти ближе.

–Мне сообщили, что Лоэнграмм очнулся, графиня, – она умеет читать по лицам, пришлось научиться, но это лицо кажется непроницаемой маской, за которой можно только угадывать подлинные эмоции.

–Да, это так, но, к сожалению, он сейчас пока не в состоянии вас принять, – его тон заставляет перейти на знакомый гладкий стиль. – Я могу передать вам то, что мой брат сказал мне.

Оберштайн кивает и отходит вместе с ней в чуть более удобное место, подальше от лишних ушей. Терпеливо выслушивает – но Аннерозе все время кажется, что ее сдержанному визави не так уж и интересно. Как будто он уже знает, или как минимум догадывался. А может – ему просто не нравится то, что она говорит.

–Сожалею, что необоснованные надежды на воскрешение покойного генерал-адмирала Кирхайса едва не стоили жизни Его превосходительству, – резюмирует Оберштайн все тем же ровным тоном, от которого в дрожь бросает. – Благодарю за информацию, графиня. Простите, но меня ждут дела.

Боль, причиненная этими несправедливо жестокими словами, обостряет чувства и позволяет наконец понять, что за эмоции так тщательно скрывает собеседник. В первую очередь – досаду. Похоже, ему не по душе не столько ситуация в целом – это еще можно было бы понять, такого прагматика нарушение планов само по себе раздражает, – сколько упоминание Зига. Так говорят о людях, которых мысленно похоронили и хотят поскорее списать со счетов. О тех, кто мешает и после смерти... или вовсе не мертв?

Аннерозе не провожает уходящего взглядом, наоборот – смотрит в сторону и надеется, что он ничего не заметил. Такого ведь просто не может быть. Хотя... ей ли не знать, что возможно очень многое, особенно в высших сферах общества. порой люди интригуют и против тех, кто с ними на одной стороне, чтобы занять более выгодное положение. Вот и в команде ее брата нашелся такой человек. Вряд ли именно он на самом деле виновен в том, что произошло с Зигом, но воспользоваться этим точно хочет. Точнее, уже воспользовался и теперь держится за теплое место.

Что ж, среди друзей Райнхарда есть и другие люди, к которым можно обратиться за помощью. Именно этим она сейчас и займется. Даже если шанс на то, что не все так просто с исчезновением красного флагмана, совсем уж призрачен, угроза все равно вполне реальна.

Вечер обещал в кои-то веки получиться спокойным. Эва только что убрала со стола остатки ужина, а Вольфганг Миттельмайер в очередной раз наполнил бокалы более чем неплохим вином, которое по возрасту было не намного младше обоих адмиралов. Где друг нашел эту бутылку, он говорить отказывался, но это и не было важно. Ройенталь просто наслаждался тонким вкусом и ароматом напитка, хотя окончательно расслабиться Оскару мешали мысли о недавних событиях.

–Вольф, как думаешь, что все же понадобилось Лоэнграмму у этих сектантов?

–Не знаю, ты и сам видел, что с ним творилось в последнее время, – Волк пожимает плечами и отпивает из своего бокала.

–Не хочешь же ты сказать, что главком в расстроенных чувствах решил принять терраизм? – губы Ройенталя кривит ухмылка, но взгляд разноцветных глаз при этом остается абсолютно серьезным.

Миттельмайер недовольно хмурится, и в его голосе отчетливо проскальзывает раздражение:

–Оскар, ты прекрасно знаешь, что я совершенно не это имел в виду.

–Вольф, извини, меня опять заносит. Просто никак не отпускает мысль, что слишком оно все вовремя, – Ройенталь вертит в пальцах ножку бокала и смотрит на искорки света, пляшущие в густом красном вине.

–Что – вовремя? – Волк немного удивлен, но его все это волнует ничуть не меньше, чем друга.

–Сначала – загадочное исчезновение Кирхайса вместе с флагманом, теперь отравили Лоэнграмма, – Ройенталь все так же задумчиво любуется игрой света в бокале, а Миттельмайер отставляет свой в сторону и откидывается на спинку стула.

–А ты уже не думаешь, что на «Барбароссе» все-таки случилась банальная авария? – Волк опускает взгляд: он ведь тоже не раз прокручивал в голове все возможные варианты, только так и не пришел ни к какому выводу. И что там вообще можно понять, если они знают только то, что красный флагман не вышел из прыжка, в отличие от остальных кораблей флота генерал-адмирала Кирхайса?

–Могла, конечно, быть и авария, – Ройенталь наконец отпивает из бокала и тоже ставит его на стол. – Примеров достаточно... но, Вольф, корабль совсем новый, а Кирхайс, при всей его кажущейся безобидности, дисциплину умеет поддерживать на уровне.

–Значит, теперь ты считаешь, что это была диверсия? – Волк смотрит прямо в глаза друга, но тот качает головой, берёт в руки бокал и медленно пьет, выдерживая паузу, чтобы подыскать верные слова. В конце концов Оскар, чуть нагнувшись вперед, отвечает:

–Вольф, я ничего определенного сказать не могу, так же как и ты, но согласись, что Кирхайс слишком мешал некоторым...

–Оберштайну? – звучит как вопрос, но оба знают, что это – скорее констатация факта. И все равно рефлекторно говорят чуть тише.

–Во всяком случае, господин советник – единственный, кто от этого выиграл, – Ройенталь снова кривится и смывает глотком вина нехороший привкус сказанного. – И на Гайерсбурге только он ни на миг не растерялся. Тогда с ним нельзя было не согласиться, но что, если весь план был подготовлен заранее?

–Тогда это – прямая измена, – Миттельмайер возмущенно привстает, но Ройенталь в ответ неопределенно хмыкает и продолжает так же спокойно:

–Подозревать его можно, но доказательств нет. Вот что мне сейчас определенно не нравится, так это то, что расследованием отравления Лоэнграмма занимается все тот же Оберштайн.

–Но Кесслер ведь тоже занят этим делом... кстати, он обещал сегодня зайти, рассказать новости.

–Знаешь, Ульрих, конечно, постарается сделать все возможное, но выводы будет делать все равно не он, – хотя... а кто мешает им самим заняться тем же?

–Давай все же дождемся Кесслера и послушаем, что он там накопал, – в голову Волку, кажется, пришла аналогичная мысль.

–Согласен, – Оскар допивает – за успех в расследовании! – оставшееся вино и выразительно смотрит на бутылку. Миттельмайер, не медля, наполняет его бокал.

Ульрих приходит, когда от вина уже мало что осталось. Впрочем, это вряд ли способно еще сильнее испортить ему настроение. Кесслер явно не в духе, это заметно по тому, как резко, бросив дежурное приветствие, он кладет папку на стол и садится.

–Что-нибудь удалось узнать? – интересуется Волк, и тут же получает ответ:

–Да ни... чего. Полезного – ничего. Все, кто что-то реально знал, успели удрать, как только поняли, чем пахнет это дело, осталась одна шушера, – Кесслер на секунду задумывается. Миттельмайер пользуется этим перерывом, чтобы исполнить обязанности хозяина. – Да, спасибо. Наверное, поэтому там все настолько растерялись, что не сообразили куда-нибудь увезти главкома. Обычно преступники больше заботятся о том, как бы отвести от себя подозрение.

–Может, они вовсе не рассчитывали на такую реакцию, – выдвигает очередную версию Оскар. – Насколько я помню, доза была не очень большая.

–Ну да, эксперты сказали, что в таких дозах сайоксин в норме повышает восприимчивость, со временем вызывает привыкание, а при условии постоянного приема может довести до помешательства... но на первый раз любой другой человек мог вообще не заметить, что ему что-то добавили в кофе. Конечно, если они знали об этой особенности главкома... Хотя, правда, откуда они могли знать? – похоже, эта идея действительно идет в разрез с официальной версией, и Ульрих намерен позже ее обдумать. – И самое главное – где они вообще взяли сайоксин? Я приказал заново обыскать здание, а то в тот раз нашли кофейный прибор со следами наркотика и обрадовались...

–А это, случайно, не Оберштайн сказал, что Лоэнграмма планировали именно отравить? – снова вклинивается в паузу Ройенталь. Он настроен обсудить свою идею прямо сейчас.

–Да, именно он... и еще у него была версия насчет «собирались выставить наркоманом», – припоминает Кесслер. – Если в церкви найдутся припрятанные дозы, получится, что она ближе к реальности. Хотя сайоксин мог принести с собой тот самый их иерарх. Вот смотрите, протокол допроса служки, который делал этот проклятый кофе, – он раскрывает папку. – Парень не сразу признался, что это он, от страха ополоумел и нес что попало, лишь бы доказать, что они ни в чем не виноваты. Я верю, что он действительно не отравитель. И что на столе в комнате ничего не лежало, кроме каких-то документов и фотографии. Но карманы своего епископа он вряд ли проверял.

–Удар по репутации – это какая-то мелковатая цель для такой рискованной операции, – замечает Вольф. – Что, никто не догадался бы, где и когда его начали пичкать этой дрянью?

–Может, мы лучше разберемся в деле, когда поймем, где был куплен наркотик, – Ульрих пожимает плечами. Одновременно из-за двери доносится женский голос. Точнее, голоса. Волк прислушивается: его супруга сегодня вроде бы никого не ждала в гости. Оскар тем временем, не обращая никакого внимания на посторонний шум, говорит о том, что важнее все-таки выяснить, чем именно главкома заманили на встречу. В этот момент дверь открывается, и входит Аннерозе фон Грюнвальд. Мужчины синхронно встают, практически не пошатываясь.

Она успела услышать то, что Ройенталь сказал перед тем, как осекся. Это и вернуло ей уверенность в том, что она наконец обратилась по адресу. И не ошибается по крайней мере в этих людях.

–Думаю, что могу быть вам полезна, господа, – это ответ на вопрос, следующий за вежливым, хоть и несколько смазанным приветствием. Конечно, было бы приятнее разговаривать с трезвыми адмиралами, но выбирать не приходится. Она и так потеряла время, добираясь сюда. – Райнхард сегодня пришел в себя... и сказал мне кое-что важное.

–Что именно, леди Грюнвальд? – Ройенталь тут же собирается, как хищник перед прыжком, лишь блеск в разных глазах напоминает о выпитом. Миттельмайер тем временем почти незаметно убирает со стола бутылку.

–Эти люди, культ Земли, пообещали ему, – как сложно это произнести, – найти Зига... адмирала Кирхайса, – все-таки оговорилась, привычка, но здесь не так страшно выдать подлинные чувства. Мужчины реагируют скорее на смысл. Слушают очень внимательно. – Когда я рассказала все адмиралу Оберштайну, он посчитал, что они лгали... что Райнхард просто хотел это услышать.

Ройенталь напряжен, по нему заметно, что он очень хочет высказаться, но сдерживается. Похоже ведет себя и Миттельмайер, хотя он как раз не выдерживает:

–Чушь полнейшая, Лоэнграмм никогда не поверил бы им без доказательств! Извините, леди Грюнвальд.

–В самом деле, – поддерживает его мужчина с седыми висками. Она не сразу вспоминает фамилию – Кесслер, кажется, – несмотря на отчаяние и горе, главнокомандующий все же мыслит здраво. А это значит, что, если они планировали продолжать диалог...

–Мне сразу показалось, что Оберштайн может вести свою игру, – Аннерозе чувствует страх. Не за себя, за брата – врачи могут пустить к нему советника. И что тогда? Райнхард беспомощен, а охрану можно и подкупить...

–Он не так плох, как кажется, леди, – она совсем разучилась скрывать волнение или Ройенталь просто инстинктивно реагирует на любую женщину в пределах досягаемости? Впрочем, его стоит выслушать. – На редкость скользкая змеюка, но по крайней мере не эгоист. Или просто понимает, что в одиночку не удержится наверху, он ведь неполноценный... Знаете, у нас у всех был шанс не вернуться с Гайерсбурга. Лоэнграмм вам не рассказал? Когда случилось несчастье с генерал-адмиралом, официальную церемонию сдачи крепости отложили. Была надежда, что произошел небольшой сбой в координатах, и Кирхайс сможет вернуться или хотя бы связаться с нами. И если бы за это время Оберштайн не заметил, что полковник Ансбах нервничает, и не приказал обыскать капсулу с телом герцога Брауншвейга... простите за неаппетитные подробности, но в трупе был спрятан тяжелый штурмовой бластер. Вы понимаете, что это значит?

–Да, – она вполне искренне кивает. Аннерозе даже слегка стыдно за подозрения. Но они все же не такие уж необоснованные. – Райнхард как-то говорил.

–В общем, я не думаю, что Оберштайн был заодно с терраистами. Подсидеть вашего брата сейчас он тоже не пытался. Но вот с Кирхайсом у него трения точно были. Как раз достаточные, чтобы не особо усердствовать в поисках.. и, может, даже поспособствовать с исчезновением, – Ройенталь явно собирается прикоснуться к ней, но одергивает себя и вместо этого складывает руки на колене. – Просто чтобы вы представляли себе полную картину того, с чем мы имеем дело.

Теперь Аннерозе действительно представляет. Естественно, ее посвящали не во все вопросы... и, наверное, зря. Но чем мог помешать Зиг, самый преданный и верный человек в мире, тому, кто не строил козни против Райнхарда? Неужели Оберштайн всерьез рассчитывал занять место за креслом? Чепуха какая-то, он ведь не глуп...

Кесслер, пропустивший мимо ушей экскурс в недавнее прошлое, копается в своей папке и, кажется, находит искомое. Что-то вполголоса спрашивает у Миттельмайера, Аннерозе удается расслышать словосочетание «личная вещь», а затем переводит взгляд на нее.

–Леди Аннерозе, простите за бестактный вопрос, но, может быть, вы подскажете, что из принадлежавших адмиралу Кирхайсу вещей мог точно опознать ваш брат? Из вещей, которые пропали вместе с ним, естественно.

–Наверное, нашу фотографию, – это приходит в голову в первую очередь, и Аннерозе даже снимает свой медальон. – Мы тогда сделали две копии, и потом третью, для меня – вот, она здесь. А что, вы нашли ее там?..

–Нет, – Кесслер рассматривает снимок и возвращает медальон, – но один из свидетелей упоминал, что на столе в той комнате лежала фотография в рамке. В перечне изъятых предметов я ничего подобного не видел, возможно, епископ захватил ее с собой.

–Но... но если у них была та фотография, значит, Кирхайс действительно может быть жив? – она, кажется, никогда еще ни на что не надеялась так сильно.

–Простите, леди Аннерозе, не хочу вас обнадеживать, пока это еще ни о чем не говорит, но я завтра с самого утра лично допрошу того парня. На всякий случай опишите мне, как выглядела рамка.

После разговора с графиней фон Грюнвальд Пауль фон Оберштайн не стал задерживаться в госпитале. С лечащим врачом Лоэнграмма он успел пообщаться до того, как встретил сестру премьера, и терять драгоценное время на никому не нужное посещение спящего больного не был намерен, тем более что необходимую информацию уже получил от графини. Кстати, в свете новых данных ситуация Паулю окончательно разонравилась, ибо они подтверждали одну из его версий, а именно – что Лоэнграмма заманили в логово сектантов, умело сыграв на эмоциях, которым тот неуместно потакал.

Генерал-адмирал Кирхайс пропал без вести, организованные поиски ничего не дали, и надеяться вернуть его с помощью этих фанатиков – по меньшей мере, наивно. Все это, разумеется, следует объяснить Лоэнграмму при первой же возможности. Но остается еще его сестра, которая, к сожалению, имеет на брата излишне много влияния... и которой, как оказалось, пропавший фаворит далеко не безразличен. А кроме нее, есть еще адмиралы Миттельмайер и Ройенталь, которые тоже могут доставить неприятности. В особенности – Оскар фон Ройенталь.

Вечерние коридоры адмиралтейства пусты, и большинство кабинетов уже покинуто, но Фернер наверняка ждет. Хорошо, хоть помощник попался толковый и не задающий лишних вопросов. Вот и сейчас Пауль уверен, что Антон воспримет новое задание как само собой разумеющееся.

Зайдя к себе в кабинет, Оберштайн сразу же набирает номер помощника. Долго ждать ответа не приходится.

–Фернер, вы уже получили протоколы последних допросов терраистов? – пока ни один из задержанных не сказал ничего, что могло бы вывести следствие на их главарей, но Кесслер действует вполне профессионально, так что рано или поздно зацепка появится.

–Так точно, Ваше превосходительство, их полчаса как принесли, – Антон, похоже, ожидал вопрос и готов доложить.

–Тогда берите бумаги, и я вас жду через десять минут, – Фернеру идти от силы минуты две, но есть одна мысль, которая не дает сосредоточиться, и ее стоит обдумать до прихода помощника.

Оберштайн поворачивается к стоящему за креслом сейфу и достает из него пакет. Такие используют полицейские для упаковки найденных на месте преступления улик. Внутри лежит небольшая фотография в достаточно простой, немного вытертой рамке, из тех, что обычно ставят на стол или полку шкафа. На снимке будущему премьеру и его другу не больше десяти, а леди Аннерозе – примерно пятнадцать, значит, вероятнее всего, это – последнее их совместное фото.

К счастью, терраисты не успели воспользоваться этим аргументом, ведь Лоэнграмм в последнее время и без того ведет себя до крайности алогично, что крайне мешает работе.

После такого своевременного исчезновения генерал-адмирала Кирхайса Пауль опрометчиво счел, что проблема, которую тот создавал своим присутствием и влиянием на командующего, наконец разрешилась. Но сейчас очевидно, что до решения ей еще далеко, и нужно срочно принимать меры, чтобы ситуация не ухудшилась окончательно. Ведь, если о подобной улике узнают те же Ройенталь с Миттельмайером, они наверняка поставят в известность Лоэнграмма.

Десять минут заканчиваются, и на пороге кабинета появляется Фернер.

–Ваше превосходительство, разрешите?

–Входите, – Оберштайн, последний раз взглянув на фотографию, убирает ее обратно в сейф. – Вы уже просмотрели протоколы?

–Да, как вы и предполагали, пока ничего существенного, за исключением вот этого, – Фернер вынимает из папки пару листков и подает Паулю, тот быстро их просматривает, после чего задает вопрос:

–Больше никто не упоминает о фотографии?

–Нет, вероятно, ее никто, кроме него, и не видел.

–Что ж, это хорошо, – Оберштайн откладывает протокол и на минуту закрывает глаза. Если не знать о протезах, можно подумать, что так он пытается снять накопившуюся за день усталость, но электронные глаза не устают и не болят. Зато краткое погружение в темноту позволяет сосредоточиться. – Его превосходительство сегодня наконец пришел в себя и рассказал сестре о причине своего визита к сектантам. Ему пообещали информацию о местонахождении генерал-адмирала и помощь в поисках.

–Вы считаете, что это возможно? Но тогда… – договорить Фернеру Пауль не дает.

–Нет никаких доказательств того, что эти обещания планировали выполнить. Даже если фотография подлинная, ее могли попросту украсть заранее. Исходя из чего можно предположить, что исчезновение флагмана не было случайностью, равно как и конечной целью врагов. Теперь мы знаем, кто еще к ним относится, но делать ожидаемый ответный ход, отвлекать ресурсы и людей от решения действительно важных проблем – несвоевременно. Сейчас нам меньше всего нужны волнения. К тому же, даже если допустить, что генерал-адмирал жив и его планируют использовать как заложника, то его жизни по логике вещей ничто не угрожает. В любом случае, следует сосредоточиться на поиске епископа, он владеет нужной информацией... и уже на ее основании действовать дальше, – голос Пауля, как обычно, бесстрастен, но уже одно то, что он не просто приказывает, а поясняет то, что считает очевидным, говорит о его заинтересованности. Впрочем, его изложение фактов, как и всегда, позволяет расставить все по местам. И вопрос остается только один.

–Но, если адмирал Кесслер тоже обратил внимание на эти слова...

–Нет, не зная, о чем конкретно идет речь, он вряд ли сможет сделать правильные выводы, – Пауль еще раз берёт протокол и просматривает его. – Все же нам стоит удостовериться, что лишняя информация не попадет к тем, кто не сможет правильно ею распорядиться, поэтому вызовите ко мне капитана Вернера.

–Слушаюсь, – Антон вытягивается и замирает в ожидании дальнейших указаний.

–На сегодня вы мне больше не нужны, можете быть свободны.