Сборник Рассказов

"Нет раскаяния страшнее, чем то, что становится твоим вечным настоящим"

Щёлк.

Сухой, металлический звук, резкий и короткий, рассек тишину громче любого вскрика. Он отозвался эхом в спёртом воздухе, за ним последовало резкое шипение — это сдались гидравлические замки его криокапсулы. Щель между крышкой и корпусом испустила ледяное дыхание — белый, стелющийся по бетонному полу туман, пахнущий стерильностью и абсолютным, изысканным небытием.

Сознание не вернулось к Элайджу Мэннингу. Оно просочилось. Медленно, как смола, и холодно, как космический вакуум. Оно заполняло онемевшие ткани его мозга, неся с собой один лишь первобытный, бесформенный ужас. Это не было пробуждением. Это было возвращением. Его веки, слипшиеся и покрытые инеем, с трудом разлепились.

Вязкий, слепящий белый свет аварийных ламп тут же заполонил собой всё, въедаясь в глаза. Он лежал в своей криокапсуле — стальном гробу, который должно быть превратился в его ковчег. Первый глоток воздуха впервые за двести лет обжёг лёгкие холодом, отдавая озоном, металлической пылью и затхлым душком разложения.

Но главное — он дышал. Он был жив.

С противным хрустом, похожим на треск рвущейся ткани, он попытался приподняться на локтях. Его тело, скованное льдом вечности, отчаянно сопротивлялось, мышцы ныли от нежелания двигаться. Взгляд, залитый слепящим светом, скользнул по бесконечному ряду таких же капсул. Их иллюминаторы были тёмными, стёкла покрыты толстым слоем инея, а внутри угадывались лишь смутные, сморщенные тени — то, что осталось от людей. Соседняя капсула была открыта, в ней застыл высохший человек.

Видимо Элайдж был последним. Единственным, кого пощадил какой-то безумный Бог.

И тогда он услышал шёпот.

Едва уловимый, будто доносящийся из вентиляционной решётки или рождающийся в самой тёмной глубине его собственного черепа. Он был лишён тепла, лишён всего человеческого. Это был просто звук, облечённый в подобие его имени.

— Мэннинг…

Лёд в жилах мгновенно сменился уколом чистого адреналина. Здесь был кто-то ещё?! С трудом вывалившись из капсулы, он рухнул на холодный пол. Ноги, ватные и непослушные, подкосились. Он ухватился за холодный металл соседнего аппарата, и его пальцы наткнулись на что-то твёрдое, обледеневшее — окаменевшую руку того, кто внутри. Он дёрнулся прочь, сердце колотилось под рёбрами, как пойманная птица.

Шёпот повторился. Настойчивее. Тверже. Уже явно доносясь из коридора, что вёл в командный центр.

— Ко мне… Иди ко мне, Мэннинг…

— Кто здесь? — его собственный голос прозвучал хрипло и чуждо, эхо разнеслось по пустому залу, подчёркивая его одиночество.

На ощупь, он нашёл на пыльном столе свой старый служебный пистолет — 10-миллиметровый «Смит-Вессон». Тяжёлый, знакомый, единственная связь с прошлым, что никак не изменилась. Пальцы сжали рукоять с привычной силой. Он пошёл на голос.

Шёпот вёл его. Как нить Ариадны, ведущая прямиком в пасть Минотавра. Он звучал то справа, то слева, иногда за спиной слышалось шуршание, заставляя оборачиваться в пустоту. Голос привёл его в командный центр. Мониторы мертвы, панели управления покрыты вековой пылью. И посреди комнаты, спиной к входу, в таком же потрёпанном армейском кителе, сидел человек.

Облегчение, острое и пьянящее, ударило в голову.

— Брат? — выдохнул Элайдж, делая шаг вперёд. Его голос дрожал. — Чёрт возьми… я думал, я остался один…

Он протянул руку, коснулся плеча солдата. Тот начал медленно поворачиваться. Раздался скрип — сухой, противный звук, будто его суставы терлись о песок.

И Элайдж взглянул на своё собственное лицо. Восковое, бледное, с запавшими пустыми глазницами и высохшей кожей. Аккуратная, маленькая дырочка на виске. Труп в его форме уставился на него безглазым взором, и изуродованный, изломанный рот издал тот самый, леденящий душу шёпот:

— Ты опоздал, капрал. Мы все уже здесь.

Элайдж отпрянул, споткнулся о ножку стула, грохнулся на спину. Пистолет с оглушительным лязгом отлетел в сторону. Он отползал, упираясь пятками в холодный пол, а когда поднял голову, то увидел…

Комната была не пуста.

За каждым пультом. В каждом кресле. В каждом тёмном углу. Сидели молчаливые фигуры в истлевшей форме. Десятки. Сотни. Все — с его лицом. Все — с аккуратной, маленькой дырочкой в виске.

Это пробуждение не было спасением. Это было проклятие. Наказание для труса, который в час гибели подразделения, когда системы выходили из строя и воздух превращался в яд, выбрал лёгкий путь. Тот, кто нажал на курок и выстрелил себе в голову. Криокапсула по какому-то чудовищному стечению обстоятельств продолжала работать. Снова и снова возвращая его к жизни. Чтобы он занял своё место в этом бесконечном хоре собственных самоубийств.

Шёпот теперь исходил ото всех сразу. Он нарастал, сливался, превращался в гулкий, нечеловеческий хор, заполнявший всё пространство, давящий на барабанные перепонки:

— Занимай своё место, Мэннинг. Ты всегда был здесь. Ты никогда не уходил…

С диким, срывающимся воплем, он бросился к своему оружию, схватил его дрожащими пальцами. Приставил ствол к виску. Холод был единственным реальным ощущением в этом кошмаре. Он почувствовал знакомый толчок, вспышку ослепительной боли.

Щёлк.

Тишину разорвал резкий, металлический звук, прозвучавший громче любого крика. За ним последовало шипение расходящихся гидравлических замков. Ледяной туман хлынул из-под крышки… Из темноты доносился настойчивый, знакомый Шёпот.

— Мэннинг… Иди ко мне…