Из века в век.
Пустынных улиц, вдоль домов, он шёл один – средь голосов.
Средь шума, криков и людей. Он был – что мёртв, но всех живей.
Из года в год, из века в век – всегда один шёл человек.
Не слыша криков и мольбы, он шёл один, шёл сквозь ряды.
Сквозь жизни шёл. И только смерть, согнуть смогла его, как жердь.
Согнуть смогла, но не сломить, и, плюнув, бросила так жить.
Смотрели косо на него. Он шёл. А рядом – ни кого.
То путник был из дальних мест. Он старым был, и нёс свой крест.
Один всю жизнь, один за всех. И шёл один, и нёс свой грех.
Нет ни друзей, и нет семьи. Один он выжил с той войны.
И все смотрели только вслед, не зная, сколько было бед.
Не ведая, сколь было ран, что на костях был Мир созда́н.
Мелькали страны, города. А он все шёл, один… всегда.
И сколько шёл – ни кто не знал. Но в миг один, старик пропал.
Вот где-то в Мире, вдалеке, бежал мальчонка, налегке.
И он один, как тот старик, что быть один уже привык.
Бежал мальчонка, а не шёл. И путь в костёл его привёл.
И храм стоял средь горных рек, а в храме жил тот человек.
Тот человек, что вечно шёл, сквозь города и мимо сёл.
И вот средь рек, среди холмов, остановиться был готов,
Мальчонка тот, что жизнь бежал, но жизни той не замечал.
И на пороге старых стен, он встал, и ждал… Ждал перемен.
Ждал, что откроются врата, что пустят внутрь, и тогда…
Жизнь остановит страшный бег, и успокоится навек.
Но не открылись ворота. Он день стоял. Стоял и два.
Стаял и месяц, даже пять. Но не привык он отступать.
И лишь когда не стало сил, нарушив тишину, спросил:
«Эй, кто внутри, открой уж дверь. Я жду пять месяцев, поверь!
Уж нету мочи столько ждать, пора бы дальше мне бежать.
Я видел свет в твоих окна́х, и слышал голоса в мольба́х.
И слышал крики, сквозь ночи́. И дым уж валит с труб печи́».
Но тишина ему в ответ. Он попытался… Нет, так нет.
И развернувшись, сделав шаг, он замер, будто бы обмяк.
Лежала на плече рука. Рука, сухого старика.
В руках тех было столько сил, ведь сотни лет старик прожил.
Прожил один, один и шёл. И в храм случайно он забрёл.
И много лет он в храме жил. Молился, ел, но не спешил.
Спешить уж некуда ему, века прожитых одному.
И вот, впервые в сотни лет, он не один. Вставал рассвет.
И луч средь туч, пронзивший мглу, фигуру осветил одну.
Мальчонка в том луче стоял, которого старик обнял,
И грустным голосом позвал... в свой храм, где он один страдал.
И сбросив груз с могучих плеч, средь огоньков горящих свеч,
Старик поведал пацану свою историю – судьбу.
И внял мальчонка старых слов. И вновь бежать он был готов.
Бежать вперед, нести слова, что не забудет ни когда,
Что рассказал тот человек, который шёл из века в век.
Но где бы ни был, и когда, ни кто не слушал пацана.
Шли года, и рос малец. Всему на свете есть конец.
Ни кто не понял и не внял, тем словам, что он назвал.
Но обозлился человек, и проклял Мир, на целый век.
И к праху прах. И лишь огонь, что до небес был вознесен,
Готов сожрать был целый Мир, позвав всех на кровавый пир.
И понял люд простой тогда, что зря не слушал пацана,
Что он - месси́я, он - пророк. И вышел всему Миру срок.
И Мир погрузится во тьму, и не спастись уж ни кому.
И возмоли́лся простой люд, в надежде, что не все умрут,
Но человек, что всех проклял, лишь руки к небесам поднял.
И вновь пошёл, не побежал. Всю жизнь бежать уже устал.
Внимая стонам и мольбам, но шёл по трупам, головам.
Из года в год, он шёл вперед. Он шёл и знал, что срок настал.
Он шёл вперёд, не знал преград. Он вел людей, парадом… в ад.
И вот, казалось бы совсем, остался старый Мир ни с чем,
Остановился тот, что шёл. Глазами смертных всех обвёл,
И произнес он, наконец: «Я ваш творец… и ваш конец!
Я – перст судьбы! Я – предков зов. И жил для вас, и умереть готов!
Но вы, погрязли во грехах. Покойтесь с миром. К праху прах!»
К небесам подняв уж длань, и воздавая смертным дань,
Готов был страшный человек, перевернуть судьбы ковчег,
Но замер вдруг, остолбенел. Вдаль, не моргая, он смотрел.
И он узрел. То старый друг. И возверну́лось всё на круг.
Тот, что шёл уж сотни лет, назад вернулся, дать ответ.
Ему внимал весь смертный люд. Молчали все, и там и тут.
И тот старик, кого судьба, согнув в дугу, была груба,
Обнял мальчонку, что уже, был на столетнем рубеже.
И молвил тихо человек, что шёл один из века в век:
«Они не стоят наших сил. И я давно их всех простил.
И ты прости. Пора понять, что можно просто так прощать.
Будь ты богат, иль беден будь - ты все обиды позабудь.
Убогий люд, что во грехах, всю жизнь скитается во тьмах.
Им не понять - нам не судить, и Бог лишь сможет их простить.
Своей дорогой ты иди, а их оставь всех позади.
Их грехи - лишь их грехи. Они слепы все, и глухи.
Им от природы не понять, что не вернуть грехи их вспять.
Им с ними жить и умирать, а нам пора мудрее стать».
Остановился смертный вал, людей что тысячи сожрал.
Мир лишь замер, на года. Боялись все дышать тогда.
Прошло уже не мало лет, и мольбы допет куплет.
И только пара человек, всё шли вдвоём. Из века в век.
К. Буравлёв