Щӧлка шолковая

Полутропическая полутрагедия

Из Автоцикла Прогулки с пеликанами

Сцена б/н

Чем меньше человек осознает

моральные последствия своих действий,

тем увереннее он в их правильности.

Эффект Даннинга-Крюгера

(в эфической плоскости)

Вдруг – дверь. Та самая, универовская, в аудиторию амфитеатром.

- Которую мы Колизеем прозвали?

- Дверь?

- Не, аудиторию.

Переглядываемся, хором хохочем:

- Ну да!

---

Я и моя немецкая половинка. Друг дружке двойники, и оба двухяйцевые.

Муха сипелявая зудит. Ну тебя портфелью! Буфф! У нас тут дель-арте нарисовывается.

В двери безвременно, пуча сталинскую древесину, всплывает табличка:

«Гандельсман. В небе царит звезда».

---

- Это ещё что такое? – тяну я резинку из трусов. – Музыкант?

- Музыкант через «е» и на человека короче. «Один из несомненных форвардов современной русской поэзии, властелин слова». Трус не играет в хокку. Эссеюшки с претензией. Заголовок заёмный. Так пишут. В «Новом мире». Я читал. Е-е.

- Хали-гали. Они ещё по миру не пошли?

- Феатрально нищенствуют. В кружевах блеска и скаредности пост-буржуазностей.

- А мы кто?

- Мы что: погуляшки-прогульщики. Маргиналы. Вошли-вышли.

- Эротоманы. Гы.

Дверь приоткрывается, скрыпит на петлях:

- Долго так не гуляй, мальчик с лампою.

- Это он тебе!

- Нет, тебе!

- Я не лампа. Я бар лампы. Как бар Кохба.

- Коба?

- Кабы!

- А я дядя. Самых честных правил.

- Всех?

- Через одного – на правёж. На дыбу!

- Садист.

- Все мы одним светом мазаны. Белым.

- И со спины?

- Йо! Заглянем?

Дверь скрыпит, приоткрывается. За ручку её дёрг!

- Эк зелёная, сама пошла.

- Бэби обе дули губы. Хаер-фраер. Лонг лив колобок!

---

Это была сцена, в которой… В-общем, и так всё понятно. Эй, в суфлёрской будке Колридж, съешь суфле и приколись.

Сцена другая

Битком набитая пустотой аудитория. На раскрытой фортке сушится мини-юбка в складочку, розово-мокрая. На подиуме манекен в парадном одеянии кардинала. Блин на месте, где лицемерятся вызываемые. Огромный монитор на месте местоблюстителя. Включается, шипит, трещит. Появляется изображение густопсового рта с зубами имени пасты коловорот и языком на медицинском осмотре. Рот зыбко шевелится.

- Роллинг Стоун.

- Was sagt er?

- Нам не обязательно слышать, что он говорит.

- А кто он?

- Ему ещё Бродский кафизмы писал.

- Вспомнил: Что скажешь, любезный Мистраль про сладкое солнце Прованса?

- Сладкое?

- О-у-ее!

- Эпигон.

- Чей?

- Ты сказал.

- Звёздозрительная прелесть. Пошестокрылим?

Рот изрыгает, назидюльно, басово, бьёт в точку, променадя вопросительностями:

- Молодняк. Сегодня. У нас. Практическое. Занятие. Учимся. Укладывать. Дрова. В костёр. Отпуска на волю. Птичек любите? Дети должны. Всегда. Уметь правильно выпустить. Птичку. А вы, вобаны стоеросовые, и поленницу сложить. Не сложите. Потому. Поленница – это образ, а образ – это то, что образуется впервые. Усекли?

Мы с половинкой переглянулись. Мысль одна на двоих: кого жечь будем?

Являются цветы, гирлянды, флаги, ковры, ковровые дорожки к заведениям типа сортир. Вносят штандарты инквизиции, все – зелёного цвета. Энигматика григорианских распевов подкладкой подподпод речитатив:

- Resumidamente: la acción se desarrolla en Sevilla durante la Inquisición, cuando a diario se encendían las piras y «en magníficos autos de fe se quemaban horrendos herejes».

На спёртом воздухе – бегунок-спринтер-трансафродит-марафетчик, изображает строки сурдоперевода:

«Действие разворачивается в Севилье во времена инквизиции, когда ежедневно горели костры и «в великолепных аутодафе сжигали злых еретиков. Достоевский».

Рот:

- Грошовые свечки вам в руки, зелёные грешники!

Мы, в один на двоих голос:

- А дрова?

Рот:

- Дрова – это образ. Образ и есть знак уникальности. Образ не выдумывается, берётся мертвецом из живой жизни. Невозможно предсказать, как будут двигаться горящие в костре поленья. Образ горящ.

Половинку передёрнуло, я икнул:

- Дурная птица, что ты делаешь? – рявкнул в ответ голый принц.

- Зачотно. Про это что? – изумилась половинка.

Виноватясь, показал язык языку, прибавил:

- Про-прочитал в рекламе окололитературной про-прозы.

- А про дрова?

- Про дрова про-про-пророчит Гандельсман. Пропоэтит.

- Хорошее направление пропоэзия. Кстати, имя этого Моисея, образно выражаясь, не Моисей? Ну, который с кустом?

- Ага. И с овцами. Немоисей. Пропротопоп Аввакум.

- Будь по-твоему. Скажи-ка, брат, мы с тобой литраведы?

- Литра? Так и до подонков неглубоко.

- Трилитраведы. Потянет? Всё одно ведь кому-то бежать.

- Ну, хоть не сразу. Отложенная радость трояндофильней предложенной.

- Тогда скажи, чему этот метр в нью-йоркском берете нас учит?

- Знать существо дела красноречию нет никакой нужды, надо только отыскать какое-то средство убеждения, чтобы казаться невеждам большим знатоком, чем истинные знатоки. Не я – Сократ в Горгии. У Платона. Платонова.

- Brasero. Жаровня. Место сожжения. Fogata para autodafe.

- Ты в тайге бродил?

- Бродил.

- Костёр умеешь сложить, чтоб не рассыпался?

- Я ж не телигент питерский.

- И не бард самарский.

- Тогда запомни, сазан: «Хотя палачи пытались так устроить костер, чтобы он пожрал осужденного, не оставив и следа от него, эта цель не всегда достигалась. В таких случаях обуглившиеся останки рвались палачами на мелкие части, кости дробились, и это ужасное месиво повторно предавалось огню. Затем тщательно собирался пепел и выбрасывался в реку. Подобной процедурой инквизиторы пытались лишить еретиков возможности заручиться останками своих мучеников и поклоняться им». Оно тебе надо, в кострожоги-бракоделы, членораздельно мудохаться?

- Никак нет-с! Горящие в костре поленья всегда движутся по плану. Иначе ни костра, ни образа, ни пропоэзы, а так – отпускание на лаврушечные стогны после лимонного розлива пустотелых угроз. Поэтому кардинал и отпустил безымянного.

- Ага. За него в 1826 году был казнен в Валенсии школьный учитель Риполль по обвинению в деизме, причем были соблюдены обрядовые стороны аутодафе, будь я Брокгауз!

- А я Ефрон.

- Приступим, помолясь?

- Море чорное тушить утюгами, пирогами и горящими стихами.

- Образáми.

- Образина!

- От проподобия слышу.

- То-то и оно. Предлагаю перейти к водным процедурам. Если ведьму топили, а она упорно всплывала, её признавали виновной и забивали каменюками. Нулевая плавучесть. Архимедика. Вот и весь образ.

- Не тонет дерьмо. Если образ не горит, то он тонет. Если тонет, то он не дерьмо. Где водолеи, там водоносы. Амен.

- Камень.

- Твёрже: образ должен быть текучим, с потенцией выхода из рамки установленной в нём решотки. Так русская юродность перетекает в нерусский-русский постмодернизм и преодолевает его, перерождая себя. О как: филологичная философия.

- Водянистость?

- Жидкокристалличество.

- Рифма: кристалл – дристал.

- Главное – натурпродукт, никаких выдумок.

- Чонкин, Конкин, праволюция!

- Уксус. Наша формула формулярней!

- А то! ¿Alguien más viene al auto da fe?

---

Двери снесены. Колизей памятник. Сцена накрылась. Щӧлка. Шолковый занавес. Из-под него:

- Вобан, понятно: маршал. Всемирно наследил, злостный крепостник. Кто такой Уксус?

- Ядовитый русский медведь.

- Реликт?

- Релакс.

* См.: «Вопрос уникальности художественного мира решается Гандельсманом на уровне лаконичной формулировки: “Образ — это то, что образуется впервые”. Это и есть знак уникальности. “Образ не выдумывается”. Здесь намек на внутреннюю природу образа: “Невозможно предсказать, как будут двигаться горящие в костре поленья. Образ горящ”».

Контра, Блок, Александр: И невозможное возможно.