Щелкуниада

В тихой лавке мироздания, за стеллажами с аккуратно упакованными «Если бы да кабы», обитает неприметный служащий – Призрак Несостоявшихся Возможностей одного невероятно секретного учреждения.

Его труд монотонен: он каталогизирует несовершённые поездки, некупленные платья, несказанные слова, недопетые песни.

Особый отдел занимается гражданами не попавшими на различные представления и культурные мероприятия.

Здесь, в серых картонных коробках, покоятся билеты на концерты, спектакли и балеты, к которым так и не проложился путь.

Пыль на них – особого свойства, сладковато-горькая, как привкус старой карамели, завалявшейся в бархатной сумочке.

Две новые единицы хранения поступили недавно:

- на одной этикетка: «Людмила Семёновна. «Щелкунчик», Большой театр. Ориентировочно 1982-2023 гг.».;

- на другой: «Валентина Петровна. То же

Сопутствующий товар: ощущение системной несправедливости». Призрак вздохнул. Ещё одна типичная история в стопке папок. Как же он ошибался...

Кухня в хрущёвке для двух подруг была не просто помещением для приготовления пищи. Это был кабинет ретроспективного анализа, архив упущенных шансов, чьими фолиантами служили потёртый плед, сервиз «Ладога» с отбитой ручкой на сахарнице и телевизор «Рубин» – вечно открытое окно в мир, где жизнь случалась с другими. Предметы, граничащие по значимости разве что с магическими артефактами из мира фантастики.

Из очага информации и рекламы диктор с пластиковой улыбкой вещал о том, как культура стала доступна каждому: «Билеты на легендарного «Щелкунчика» в Большой театр можно приобрести на официальном сайте! Новогодняя сказка ждёт всех!»культура стала доступна каждому!

Людмила Семёновна вздрогнула, будто от прикосновения к оголённому нерву. Её сиреневый парик, этот курьёзный парикмахерский Монблан, съехал набок. Парик был не просто последствием «химии» 1998 года. Это была крепость. За её неестественными локонами укрывалась та Людмила, которая в девятнадцать лет, сидя на галёрке провинциального театра, смотрела «Лебединое озеро» и чувствовала, как тает что-то внутри, освобождая место для чего-то огромного и светлого.

Это «что-то» так и не нашло выхода, осев в виде тихой тоски, привычной, как шум в ушах. «Щелкунчик» же был конкретикой. С ним была связана клятва, данная в общежитии подруге Ларисе, такой же худой и восторженной: «Накопив денег – махнём в Москву! В Большой!». Ларисы не стало в 2001-м от рака лёгких. Деньги так и копились на что-то другое – на ботинки сыну, на ремонт протекавшей крыши, на лекарства свекрови. Мечта, не реализованная, превратилась не в грусть, а в фантомную боль – ощущение утраченной конечности, которой никогда не было.

Валентина Петровна отреагировала иначе. Её бывшие начальственные замашки, придавленные пенсией, как прессом, вырвались наружу в виде резкого, сухого звука, похожего на треск ломающейся ветки.

–Каждому? – переспросила она, отодвинув тарелку с тортом. Её взгляд, отточенный годами учёта катушек ниток и банок зелёного горошка на складе №3, стал острым и холодным.

– Смотри-ка, Людмилка. Объявили распродажу. Товар народного потребления, ширпотреб высшей пробы. Билет на сказку.

— Не раскисай, — буркнула Валентина.

— Если сказано «каждому», значит, и нам положено. Будем брать.

Для Валентины мир всегда делился на складские ведомости. Были ресурсы (время, силы, пенсия), были потребности (достойная старость, уважение, красота) и был неписаный регламент распределения. Она изучила его от корки до корки: кто с блатом, кто с деньгами, кто наглый – тот получает дефицит. Она же, честный складской солдат, всегда довольствовалась тем, что «перепадало».

И вот – громкая заявка: «каждому». Это был вызов её внутреннему бухгалтеру. Если это ложь – значит, система лжёт, что не ново. Но если это официальное заявление, то его надо либо доказать, либо уличить в подлоге. Её обида была не эмоциональной, а процессуальной. Не залётный билет в театр был ей нужен, а исполнение гарантий, данных с экрана. Исполнение или доказательство их фальши.

Так родился таинственный союз, объединивший заново двух подруг одной целью. Мечтательница и логист.

Поэт несбывшегося и бухгалтер недополученного.

Осада официального сайта Большого театра началась в восемь ноль-ноль. Вооружённые ноутбуком внука Артёма, две седовласые амазонки взирали на сияющую кнопку «Купить» как на вражескую цитадель. Клики мыши звучали выстрелами. Артём, излагавший им тактику («бабушка, сейчас надо ф5 нажать!»), был их юным оруженосцем, не понимавшим масштаба битвы.

Но место в корзине то появлялось, то растворялось. Билеты испарялись быстрее, чем молоко на пенсионерской плите.

Их поразила скорость, с которой билеты таяли. Не как лёд на солнце, а как бумага в огне – мгновенно, бездымно, безвозвратно.

–Боты, – выдавила из себя Валентина, и в этом слове был весь её профессиональный ужас перед неучтённой, теневой накладной, которая списывает лучший товар до того, как он поступает в открытую продажу.

– Спекулянты. Молодые бездушные! Им балет не нужен, им нажива!

Она сказала это не с ненавистью,а с глубоким презрением к плохой организации. Мало того, что система врёт про «каждого», так ещё и позволяет сторонним, нелицензированным агентам расхищать фонды!

Отчаяние, копившееся годами — от очередей за колбасой до бесконечных поборов за капремонт, — начало менять свою химическую формулу. Оно превратилось в холодную, рациональную ярость.

Первым «конкурентом» стал молодой человек в кафе, хваставшийся по телефону, как он «забил через скрипт пяток билетиков на Щелкунчика, теперь будем в шоколаде». Их первая вылазка в кафе была не запланирована. Они просто шли за хлебом в пекарню, но услышанный диалог – молодой человек с сияющими глазами рассказывал по телефону о «скрипте» и о том, как «сейчас этих лохов разведу на бабки» – стал искрой, упавшей в бочку с порохом многолетнего унижения. Унижения Людмилы от того, что красоту всегда присваивают наглые и циничные. Унижения Валентины от бессилия перед махинациями.

Людмила, проходившая мимо с авоськой, «случайно» задела его столик. Горячий латте пролился на ноутбук. Молодой человек вскочил с диким криком. А Валентина, идущая следом, «помогая» вытереть лужу, уронила на клавиатуру целый пакет густого киселя, любезно припасённый «для пирога». Ноутбук захлебнулся.

Сцену с латте и киселём Людмила позже осмысливала как первый акт своего личного, чёрного балета. Её движение к столику было неловким, но внутри всё было выверено до миллиметра. Падение авоськи, удар по столу, сладкий взрыв чашки над ноутбуком – это был па де труа с участием Неловкости, Судьбы и Возмездия. Её причитания – либретто для окружающих. А взгляд, который она встретила в глазах юноши – не просто панику, а растерянность варвара, у которого отняли игрушку, – дал ей опьяняющее чувство власти. Не грубой силы, а власти абсурда, который сильнее любого скрипта.

Валентина, действуя в роли группы поддержки, видела картину иначе: ликвидация угрозы. Разлитая жидкость нейтрализовала аппарат противника. Пакет с киселём (её собственное ноу-хау, кисель был необычайной вязкости, «для пирога, который не течёт») – завершил диверсию, гарантировав невозможность восстановления. Она смотрела на захлёбывающийся ноутбук с чувством глубокого удовлетворения специалиста: задача выполнена, ресурс врага уничтожен, свои потери – нулевые.

— Ой, батюшки, какие мы неловкие! — запричитала Людмила, а в глазах у неё играли стальные блики.

Это было только начало. Их кампания обрела стратегию и невероятный, пенсионерский размах. Они не убивали. Они — устраняли. Творчески.

В их дорогом сердцу доме, за чаем с печеньем «К чаю», состоялся их первый стратегический совет.

–Они не играют по правилам, – сказала Валентина, выкладывая на стол блокнот с клеточками.

– Значит, и мы можем позволить себе… творческий подход.

–Но мы же не преступники, Валя, – машинально возразила Людмила, намазывая на квадратик печенья варенье.

–Кто? – холодно парировала Валентина. – Мы – корректировщики. Восстановители справедливости. Если товар идёт не по накладной, его изымают. Мы и изымаем. Только товар этот – возможность. Возможность увидеть сказку.

Людмила задумалась. В её голове звучали строчки из давно забытого стихотворения: «И добро должно быть с кулаками». Её добро, её мечта всю жизнь была безрукой и беззащитной. Может, и правда – пора?

–Хорошо, – тихо сказала она. – Но… изящно. Чтобы было… со смыслом.

Их деятельность обрела ритм и производственный цикл. Утро – сбор информации («разведка»). Валентина стала виртуозом «Одноклассников». Она не просто просматривала страницы – она читала между строк. Фото с дорогим авто на фоне подъезда хрущёвки? Спекулянт, маскирующий доходы. Пост о «сложностях жизни» рядом с геотегом Куршевеля? Мажор, играющий в простоту.

Людмила, с её тонким слухом, работала в «поле»: в поликлиниках, магазинах, очередях. Она умела задать один невинный вопрос и, как опытный психоаналитик, вытянуть целую исповедь о покупке билетов, о планах, о связях.

Послеполуденные часы были посвящены планированию.

–Объект №2: Андрей, косметический менеджер, – докладывала Валентина, водя пальцем по своим записям. – Цена на билет – три пенсии. Продаёт через авито. Фактор уязвимости: нарциссизм. Боится утратить лицо, свой «бренд».

–Значит, нужно, чтобы его лицо… запомнилось ему надолго, – задумчиво говорила Людмила, глядя на клубок шерсти. – Не изуродовать. Закрепить. Как маска. Маска спекулянта.

Родилась идея с кремом.Людмила вспомнила старый анекдот про супер-клей.

Валентина оценила идею с точки зрения логистики: аптека, публичное место, минимальный контакт, максимальный эффект. Она же разработала сценарий: две растерянные старушки, советующиеся друг с другом над витриной, мягко подталкивающие «молодого человека» к «правильному выбору». Их исполнение было безупречно. Увидев позже в новостной ленте фото Андрея с лицом, застывшим в гримасе вечного недоумения, они молча выпили по рюмочке портвейна. Не празднуя, а подводя черту под выполненным пунктом плана.

Мажорной Даше, хваставшей в салоне красоты, что папа купил ей всю ложу, они тихо подлили в дорогую сумочку бутылочку… ну, очень пахучего ферментированного рыбного соуса, который Валентина держала для экзотического рецепта. Представление в Большом с таким ароматом — сомнительное удовольствие.

Были и неудачи. Объект №4, студент Костя, выбивший билет для глухой бабушки, поставил их в тупик. Людмила, вступив с ним в разговор по плану, вернулась с глазами, полными смятения.

–Он… не враг, Валя. Он… правильный.

Валентина изучила досье.Чистая история. Никакой наживы. Потребность – очевидна. Её внутренний регламент дал сбой. Атаковать легального, добросовестного получателя ресурса? Это было бы вандализмом, а не восстановлением порядка.

–Вычёркиваем, – сухо сказала она, проведя красной линией по записи.

– Некондиционный объект. Наш контроль – не для такого.

Это решение не сделало их мягче.Оно, наоборот, возвело их деятельность в ранг высокого суда, где был не только гнев, но и разбор обстоятельств, милость.

Их арсенал расширялся. В нём были:

· Пирожки с ливером (технология Людмилы): вызывали стремительное и неукротимое несварение, идеальное для срыва планов на вечер.

· Вязальные спицы №5 (инструмент Валентины): идеальны для деликатного прокалывания боковины шины, чтобы спуск был медленным, коварным, обнаруживающимся уже у входа в театр.

· Ферментированный рыбный соус «Вьетнамский сон» (их совместное творчество): несколько капель в воздухозаборник автомобиля или на внутренний шов сумочки создавали атмосферу непередаваемого, въедливого аромата, с которым не совместим никакой балет.

Они творили, и в этом творчестве была страшная, искренняя радость.

Людмила впервые за долгие годы чувствовала, что её эстетическое чувство, её интуиция – востребованы.

Валентина – что её организаторский гений, её стратегическое мышление снова в деле. Они не просто мстили.

Они реализовывались.

День премьеры. Одевание было священнодействием. Людмила надела не просто блузку 1982 года. Она надела кожу своей молодой, альтернативной личности. Каждая складочка батиста хранила обещание. Она не красилась обильно – только подвела глаза, вспомнив, как это делала для того самого виолончелиста. В ушах – скромные жемчужины, подарок матери на окончание училища. Валентина же облачилась в свой «парадный складской мундир» – тёмно-синий костюм, выглаженный до лезвийной остроты стрелок. Брошь «Ветка рябины» была её орденом, знаком отличия.

Путь к театру был молчаливым шествием. Они не говорили, боясь спугнуть хрупкую реальность, в которую вот-вот должны были шагнуть.

И они шагнули. И всё исчезло: и хрущёвка, и обиды, и список «объектов». Остался только сияющий, золочёный, бархатный мир. Их места в бельэтаже оказались идеальными. «Как в кино», – прошептала Людмила.

Когда погас свет и зазвучали первые ноты увертюры Чайковского, с Людмилой случилось то, ради чего, возможно, и стоит жить: время свернулось в кольцо. Девочка с галёрки, молодая женщина у разбитого корыта быта, седая мстительница – все они слились воедино в этом потоке звука.

Она не видела танцоров. Она видела движущиеся узоры собственной души. В лирической теме Маши ей чудился голос Ларисы, их девичьи смешки. В марше Мышиного короля – грохот начальственного голоса, требующего отчёта. В па-де-де Принца и Маши – тот самый, никогда не состоявшийся, танец с виолончелистом, где каждый пируэт был невысказанным словом, а каждый прыжок – подавленным порывом. Слёзы текли по её щекам не из сентиментальности, а из гидравлического давления высвобождающихся чувств, запертых на долгие десятилетия. Это был не просмотр спектакля. Это была хирургическая операция без анестезии, где скальпелем служила музыка, а извлечённой опухолью – вся накопленная горечь.

Валентина смотрела иначе. Её аналитический ум не отключился. Он перенастроился. Она оценивала слаженность кордебалета как работу отлаженного конвейера. Завораживающие декорации были для неё примером безупречного складирования и оперативной подачи реквизита. Дирижёр – идеальный начальник смены, координирующий действия цехов. Её удовольствие было профессиональным. Она наблюдала, как система – в данном случае система Искусства – работает без сбоев, честно выдавая зрителю положенный продукт: красоту, гармонию, катарсис. И она, Валентина Петровна, наконец-то находилась на правильной стороне этой системы. Не как проситель, а как законный потребитель, получивший свой экземпляр высшего качества. Её триумф был тихим, сдержанным и абсолютным.

Снежинки кружились, куклы оживали, и слеза счастья катилась по щеке Людмилы.

Они сделали это. Они победили. Когда принцесса и принц па-де-де блистали под аплодисменты, а Мышиный король был повержен, в проходе возникли тёмные, плотные силуэты.

— Людмила Семёновна и Валентина Петровна? Пройдёмте с нами.

Их вывели так тихо, что даже соседи не сразу поняли, решили – старушкам стало плохо. Всё объяснилось позже, в свете ламп дневного света в отделении.

Следователь, молодой мужчина с усталыми глазами, раскладывал перед ними фотографии: камеры наблюдения в кафе, показания фармацевта и запись из аптеки, история болезни мажорной Даши с диагнозом «острая интоксикация неизвестным пахучим веществом». Странная эпидемия «несчастных случаев» среди владельцев билетов на «Щелкунчика». Слишком много совпадений.

–У вас, бабушки, – сказал он беззлобно, даже с какой-то дурной усмешкой, – какая-то… зловещая география. Везде, где происходило что-то неприятное с владельцами билетов на «Щелкунчика», появлялись две милые старушки.

Они молчали. Их союз был непробиваем. Людмила смотрела в стол, разглядывая рисунок древесины. Валентина – прямо в глаза следователю, её взгляд говорил: «Предъявите доказательства нарушений регламента. Нашей вины в нём нет».

А потом была камера. Холодные нары. Алюминиевые кружки. Мир сжался до размеров заплесневелого куба. Из помещения напротив, сквозь мутное стекло камеры временного содержания, доносился хриплый голос телевизора: «С Новым годом, дорогие друзья!».

В этот момент Людмилу накрыло. Не страх, не раскаяние, а физическая усталость от всей жизни сразу. Она сняла парик – и превратилась в маленькую, сморщенную, невероятно старую женщину. Сиреневые кудри, лежащие у неё на коленях, смотрелись как трофей поверженного чудища.

–Прости, Валя. Я всё испортила. Всю нашу мечту, – её голос был беззвучным шёпотом.

Валентина,сидевшая прямо, как будто на стуле в кабинете, медленно повернулась. Она обняла Людмилу. Не мягко, а крепко, надёжно, по-складски, как упаковывают что-то бесценное для долгой пересылки.

–Дура, – сказала она грубо, но в её интонации впервые зазвучала нежность.

– Мы мечту исполнили. Час сорок семь минут, если точно. От звонка до звонка. Товар получен, потреблён, акт приёма-передачи подписан нашими чувствами. А это… – она кивнула на решётку, – акт рекламации.

Не к нам, а от нас. К системе.

Мы предъявили претензию. Пусть разбираются.

И, сделав паузу, добавила то, что услышала между строк у следователя:

– Билеты-то наши, Людмилка, оказались чистыми. Честная победа. Мы выиграли эту лотерею без наших… корректив. Просто в тот миг, когда у того мажорного щенка от алергии на наш соус дрогнула рука, мы были быстрее.

Людмила сначала фыркнула. Потом хихикнула – тонко, истерично. Потом смех вырвался наружу, сухой и раскатистый. Валентина присоединилась. Они смеялись над всем: над своей гениальной глупостью, над абсурдом ситуации, над системой, которая, поймав их, так и не поняла, что именно поймала. Они смеялись до слёз, до боли в животе, в своей казённой каменной коробке, под аккомпанемент чужих салютов.

Когда смех стих, наступила тишина, наполненная не пустотой, а знанием.

–Мы теперь – как тот Щелкунчик, – сказала Людмила, глядя на решётку.

– Сломанные, в казённом мундире… но принцы внутри.

–Принцы не принцы, – поправила Валентина. – Но контролёры. С правом внезапной проверки. И с опытом.

Они встретили Новый год вместе.

Не в сахарном дворце, а в каменном.

Их «Щелкунчик» остался с ними.

Не как сладкая сказка, а как жестокий, прекрасный и единственно честный эпизод в длинной истории компромиссов.

И в этом была своя, горькая и безупречная, победа.

Призрак Несостоявшихся Возможностей в своей лавке, услышав далёкий смех из камеры, медленно стёр этикетки с двух коробок и переложил их содержимое в отдел под названием «Состоявшееся. Несмотря ни на что».