Щепоть во Тьме Книга ll

Он проснулся от запаха дыма и жареной рыбы.

Знакомый, домашний запах. Он лежал на своей кровати, на жестком, набитом соломой тюфяке, в своей маленькой комнате, в доме на краю шахтерского поселка. Сквозь единственное, кривоватое окно пробивался теплый, золотистый свет, который ложился на пол ровным, идеальным прямоугольником. Он слышал, как на улице смеются дети, и как где-то рядом мать тихонько напевает, переворачивая рыбу на сковороде. Одна и та же короткая мелодия, снова и снова, без начала и конца.

Мать. Но ведь она…

Он сел. Тело было легким, сильным, полным юношеской энергии. Никакой боли. Никакой усталости в костях, въевшейся в них за годы работы под землей, когда каждый вечер спина гудела, а пальцы не разгибались. Он был одет в свою старую, штопаную, но чистую холщовую рубаху. Он посмотрел на свои руки. Чистые, мозолистые руки шахтера. Никаких шрамов, никаких черных узоров, ползущих по венам, как ядовитый плющ.

Дверь тихо скрипнула, и в комнату вошла Элиза. Она была такой, какой он ее помнил - худенькая, светловолосая, с россыпью веснушек на носу. В руках она держала глиняную кружку с парным молоком.

"Проснулся, соня?" - сказала она, и ее смех был похож на звон ручейка. Но детский смех за окном в этот момент замер, а потом повторился с той же ноты. - "Мама велела разбудить. Рыба почти готова."

Она поставила кружку на тумбочку. Ее глаза… они были немного странными. Слишком яркими, цвета летнего неба. Но в самой их глубине, если присмотреться, не было ничего. Пустота, отполированная до блеска.

"Что-то не так, Арден?" - спросила она, склонив голову набок. Ее движение было слишком плавным, кукольным.

"Нет… все хорошо," - ответил он, отгоняя дурное предчувствие. - "Просто… странный сон приснился."

"Плохой?"

"Очень."

"Забудь," - улыбнулась она, но улыбка не коснулась ее глаз. - "Это всего лишь сон. Иди есть."

Она вышла. Он взял кружку. Молоко было теплым и сладким, но имело едва уловимый привкус металла, как вода из заброшенного штрека. Он сделал глоток, потом еще. Он осушил кружку до дна. Он чувствовал себя… счастливым. Спокойным. Вся тяжесть, весь ужас, который он, казалось, носил в себе целую вечность, исчезли.

Он вышел в главную комнату. Отец сидел за столом и вырезал из куска дерева фигурку волка. Его руки двигались уверенно и легко, и он не кашлял тем сухим, рвущим легкие кашлем, который Арден слышал каждую ночь своего детства. Фигурка волка была почти готова, и ее маленькие, вырезанные из дерева глаза, казалось, следили за Арденом. Мать стояла у очага. Она повернулась и улыбнулась ему. Ее лицо было молодым и беззаботным, без глубоких морщин у глаз.

Но что-то было не так. Улыбки были слишком широкими. Свет из окна - слишком ярким, неживым, как свет отполированного камня. А в воздухе висело едва уловимое напряжение, как тишина перед обвалом в шахте.

"Садись, сынок," - сказала мать, ставя перед ним тарелку. Рыба на ней была идеальной, но не пахла ничем. - "У нас сегодня гости."

В этот момент в их маленькую хижину вошли двое. Огромный, рыжебородый воин в мехах и темноволосая женщина с глазами цвета зимнего неба. Харальд и Илва.

"Приветствую, хозяева," - пророкотал Харальд, его голос заполнил все пространство. - "Мы шли с севера, и запах вашей жареной рыбы сбил нас с пути!"

"Вы всегда желанные гости в нашем доме," - сказал отец, вставая.

Арден смотрел на них, и чувство нереальности происходящего нарастало, как вода в затопленном штреке. Они не должны были быть здесь. Харальд… он ведь умер? Его крик до сих пор звенел в ушах Ардена, оборванный ревом пламени.

"Что-то не так, южанин?" - Харальд хлопнул его по плечу, и удар был дружеским, но тяжелым, как у медведя. - "Выглядишь так, будто призрака увидел."

"Я… рад вас видеть," - сумел выдавить из себя Арден.

Они сели за стол. Они ели, разговаривали, смеялись. Харальд рассказывал байки о своих северных походах, о ледяных троллях и говорящих воронах, но история ходила по кругу, повторяя одни и те же фразы. Илва молчала, но ее редкие, тихие улыбки, казалось, освещали всю комнату.

Это было идеально. Слишком идеально. Как сказка, которую рассказывают детям перед сном, чтобы они не боялись темноты. Арден ел, но не чувствовал вкуса. Хлеб во рту превращался в сухую пыль. Он смеялся, но не чувствовал радости. Он был здесь, и одновременно его здесь не было.

Он посмотрел на Илву. Она поймала его взгляд. Она коснулась его руки под столом, и ее пальцы были холодными, как лед. И в ее серых глазах он на мгновение увидел не спокойствие, а бездонную, ледяную тоску. И ее губы беззвучно прошептали: "Это не твой дом. Они съедят твою память, Арден. Беги, пока ты еще помнишь свое имя."

В тот же миг все изменилось.

Запах жареной рыбы сменился вонью гниющей тины. Золотой свет из окна стал тусклым, серым светом больного рассвета. Тепло очага обернулось ледяным холодом, пробирающим до костей.

Лицо матери пошло трещинами, как высохшая глина, и рассыпалось в прах. Отец закашлялся, и из его рта посыпались не звуки, а черные угольки. Элиза посмотрела на Ардена своими пустыми глазами, и ее лицо начало таять, как восковая свеча. Харальд открыл рот, чтобы что-то сказать, но вместо голоса из его горла вырвалось пламя, и он сгорел дотла за одно мгновение.

Стол, еда, дом - все обратилось в пепел и дым. Только Илва осталась на миг, ее фигура подернулась рябью, как отражение в воде, и ее глаза, полные боли, смотрели на него. А потом и она исчезла.

Он падал. Вниз, в холодную, вязкую тьму, наполненную шепотом и криками. Он слышал голоса всех, кого убил. Голос разбойника, чью душу он поглотил. Голоса солдат Соляриса. Они обвиняли, молили, проклинали. Он видел лица своей семьи, мертвой по его вине в обвале. Он снова и снова переживал взрыв на корабле, чувствуя жар пламени на своей коже.

Он проснулся от запаха соли и гнилой рыбы.

Он лежал на грубой лежанке в тесной, темной хижине. Сквозь щели в стенах пробивался тот же серый, безжизненный свет. В очаге тлели угли, не давая тепла. Он был один.

Он сел. Тело было чужим, тяжелым, разбитым. Каждый мускул болел тупой, ноющей болью, как после жестокой драки. Он посмотрел на свои руки. Кожа была серой, покрытой сетью тонких черных трещин, которые тускло светились в полумраке. Это были руки монстра. Его руки.

Дверь скрипнула, и в хижину вошел старик. Седой, с обветренным лицом и выцветшими глазами. Он нес глиняную миску с какой-то мутной похлебкой.

"Проснулся," - сказал он. Голос его был хриплым, как шум прибоя. - "Я уж думал, не очнешься. Кричал во сне. Звал каких-то людей."

Арден молчал. Он смотрел на старика, на миску, на свои руки. Сон был таким реальным, таким сладким в своей лжи, что пробуждение ощущалось как предательство. Боль от его потери была острее любой физической раны, острее огня, что сжег корабль.

"Кто ты?" - спросил он. Голос был его, но чужой. Хриплый и надтреснутый, будто не использовался годами.

"Йоргос. Рыбак. А ты тот, кого я вытащил из моря два месяца назад. Вместе с дохлой рыбой и черным пеплом." Старик говорил медленно, взвешивая каждое слово. Он видел, что перед ним не просто утопленник, а человек на грани безумия.

Йоргос поставил миску на земляной пол, достаточно далеко, чтобы не входить в личное пространство этого странного, сломленного существа.

"Ешь. Если хочешь жить."

Арден посмотрел на похлебку. От нее пахло тиной и рыбой, которая начала портиться. Внутри него поднялась волна тошноты. Он вспомнил сладкое молоко из сна, теплое и чистое.

Ложь.

Голос в его голове прозвучал холодно и ясно. Не как мысль, а как удар молота по наковальне. Тот самый голос. Голос камня, который стал частью его плоти. Он больше не шептал, он утверждал.

Слабость. Иллюзия, созданная твоей виной. Она почти убила тебя. Твоя память - это яд, который ты пьешь каждый день. Я научу тебя использовать его как топливо.

Арден закрыл глаза. Он снова увидел лицо матери, рассыпающееся в прах, и огонь в глазах Харальда. Боль была невыносимой. Он хотел вернуться в тот сон, даже зная, что это ложь.

Ты не вернешься. Я не позволю. Та дверь закрыта. Теперь мы ведем вместе. Ты будешь чувствовать. Я буду действовать. Ты будешь смотреть.

Руки Ардена сами потянулись к миске. Пальцы зачерпнули теплую, склизкую жижу. Он поднес ее ко рту и начал есть. Вкус был омерзительным. Но это был вкус жизни. Настоящей, горькой, полной гнили и соли.

Он посмотрел в котелок, на свое отражение в мутной жидкости. Он увидел свое лицо. Уставшее, изможденное, со шрамом через бровь, которого раньше не было. И свои глаза.

Один глаз был его. Темно-карий, полный боли, вины и усталости. Отражение человека, который потерял все.

А второй… второй был абсолютно черным. Без белка, без зрачка. Осколок ночи, в котором тонули свет и надежда.

Он не победил. Он не проиграл. Они… разделили тело.

Йоргос смотрел на него, не говоря ни слова. Он видел перед собой не просто спасенного утопленника. Он видел человека, в глазах которого бушевала безмолвная война. И он не знал, что эта война уже закончилась перемирием, которое было страшнее любого поражения.

Когда Арден доел, старик молча забрал миску.

"Вода в море стала странной," - сказал Йоргос, садясь на старый ящик и начиная чинить рваную сеть. Его руки двигались медленно, но уверенно, как у человека, который всю жизнь делал одно и то же. - "После того, как с неба упал черный огонь. Вода помнит. Рыба ушла, а та, что осталась, родится кривой. Иногда на берег выбрасывает тварей, которых и в пьяных байках не увидишь." Он достал из ведра уродливую рыбу с двумя головами и бросил ее в огонь. Зашипело, пошел смрадный дым. - "Вот, угощайся."

Арден слушал. Вернее, слушал Корвус. Он анализировал информацию, отсеивая суеверия.

Магический выброс изменил фауну. Очаг заражения - место крушения. Опасно. Старик боится. Информация искажена страхом. Но зерно правды есть.

"Доходят слухи и с севера," - продолжал Йоргос, его пальцы ловко сплетали узлы. - "Торговцы, что рискуют плыть мимо проклятых вод, говорят о войне. Говорят, отряд Соляриса был стерт в порошок какой-то тенью. Призраком с Севера." Во время этих слов Арден вспомнил лязг стали, запах крови и пьянящую эйфорию от силы, когда он поглощал души врагов. А потом - ужас на лицах своих же людей, на лице Харальда. Йоргос искоса посмотрел на него. - "Говорят, он пьет души, и на его пути трава не растет. Похож ты на северянина. Может, и знаешь что."

Имя уже не принадлежит тебе. Оно стало историей. Оружием. Это можно использовать.

"Я ничего не знаю," - ответил Арден. Голос звучал ровно, без эмоций. - "Я был в море."

Йоргос вздохнул. Он был простым человеком и не лез в чужие дела. Он спас этого странного парня из жалости, потому что тот напомнил ему сына, утонувшего много лет назад во время шторма. "Такой же молодой был, такой же упрямый," - сказал старик тихо, больше себе, чем Ардену. - "Тоже думал, что море можно обмануть." Но с каждым днем он все больше жалел о своем поступке. От гостя веяло холодом, нечеловеческим спокойствием, которое пугало больше, чем любой гнев.

"Куда пойдешь?" - спросил рыбак, чтобы нарушить тишину.

"На юг. В Султанат."

"Зачем? Там пустыня и жестокие люди. Они не любят чужаков, особенно с твоими глазами." Йоргос показал на черный глаз Ардена. - "Скажут, что ты отмечен Джинном Пепла. Или убьют, или продадут в рабство."

Корвус уже принял решение. Арден лишь наблюдал, как его собственное тело готовится к уходу. Он проверил старый нож, что дал ему Йоргос, осмотрел свои рваные сапоги.

"Там есть работа," - сказал он.

Он поднялся. Подошел к старику. На мгновение в его карем глазу промелькнуло что-то человеческое. Благодарность. Сожаление. Но черный глаз оставался холоден, как космос между звездами.

Он взял у Йоргоса из рук нож. Старик напрягся, но Арден лишь провел пальцем по тупому лезвию. Затем он сел у очага, взял точильный камень и принялся за работу. Движения его были точными, выверенными, механическими. Звук скрежета металла о камень заполнил хижину.
Мягкое железо. Оружие бедняка. Но даже плохое железо, правильно заточенное, может перерезать горло королю. Важен не инструмент, а рука.
Через несколько минут он вернул нож Йоргосу. Лезвие блестело, острое, как бритва.

"Долг," - сказал он.

Не прощаясь, он вышел из хижины. Йоргос остался сидеть с ножом в руке, глядя ему вслед. Он видел, как темная фигура уходит по серому песку, пока не сливается с утренним туманом.

"Пусть море не помнит твоего имени," - прошептал рыбак и плотнее закрыл дверь.

Путь лежал через болота, что отделяли побережье от сухих земель Султаната. Воздух здесь был тяжелым, влажным, пахнущим гнилью и стоячей водой. Корявые деревья, чья кора походила на обугленную кожу, увешанные седыми прядями мха, тянули к небу свои черные, безлистные ветви. Под ногами чавкала трясина, готовая в любой миг поглотить неосторожного путника. Сосущий звук грязи под сапогами, жужжание мошкары и внезапные всплески воды в темноте были единственными звуками в этом умирающем мире.

Для Ардена это место было могилой. Каждый шаг напоминал ему о погружении во тьму, о холоде воды, о безнадежности. Он видел в кривых корнях лица мертвецов, слышал в шелесте камыша их шепот. Он чувствовал, как болото пытается утянуть его вниз, чтобы он навсегда остался здесь, среди гнили и забвения. "Это могила," - думал он.

Для Корвуса это место было укрытием. Лабиринтом, где легко спрятаться и где можно найти пропитание. Он не видел ужаса. Он видел возможности. Он видел воду, которую можно очистить, съедобные корни, следы мелких животных. "Это укрытие," - отвечал внутренний голос.

Расход воды нужно сократить. Тело слабо. Эмоции расходуют энергию. Отключи их.

Но Арден не мог. Вина и горе были единственным, что доказывало ему, что он еще жив.

Ночью он съел кусок вяленой рыбы, сделал два глотка воды.

Достаточно.

Он лег под корнями старого дерева, но сон не шел. Воспоминания о корабле, об огне, о крике Харальда терзали его. Он снова и снова видел, как пламя пожирает палубу, слышал треск дерева и крики людей.

Это топливо, не яд. Используй его, - говорил Корвус спокойно, пока Арден задыхался от ужаса. - Твоя боль - это огонь. Он может согреть, а может сжечь. Ты позволяешь ему сжигать себя изнутри. Я научу тебя им греться.

Тот, прежний Арден, хотел лечь в грязь и позволить болоту забрать его. Но тело не слушалось. Тело принадлежало Корвусу. Оно легло на бок, свернулось, сохраняя тепло, и погрузилось в сон без сновидений.

На второй день пути он наткнулся на труп. Полузатопленный в грязной воде, в доспехах солдата Соляриса. Беглец с севера. На его шее висел амулет, а в руке он сжимал письмо, промокшее и почти нечитаемое. Арден почувствовал укол совести. Еще одна жертва войны, которую он помог развязать.

Корвус просто обыскал тело. Амулет был бесполезен. Меч проржавел. Но в подсумке нашелся кусок сухого хлеба, завернутый в вощеную ткань. Корвус забрал его.

Он мертв. Ему хлеб не нужен. Нам - да.

На третий день он встретил тварь. Длинное, гибкое тело, покрытое слизью и клочьями водорослей. Шесть паучьих ног несли его над водой, а впереди качалась голова с одним мутным, светящимся глазом. Болотный огонек.

Арден внутри похолодел от страха. Он помнил, как в детстве боялся этих тварей, как бы он сейчас закричал и бросился бежать. Корвус почувствовал интерес.

Источник пищи. Угроза. Угрозу устранить.

Тварь издала шипящий звук и метнулась вперед. Арден помнил, как бы он сражался - с яростью и отчаянием. Корвус же двигал телом холодно, экономно, как механизм. Он шагнул в сторону, пропуская ее мимо. Нож в его руке сверкнул. Удар был коротким, точным, в сочленение головы и тела. Лезвие вошло в мягкую плоть с влажным хрустом.

Тварь задергалась и рухнула в воду. Корвус вытащил нож, вытер его. Вскрыл хитиновый панцирь. Внутри было белесое, дрожащее мясо.

Белок. Полезно.

Он отрезал кусок и съел его сырым. Вкус был отвратительным. Арден внутри содрогнулся от омерзения. Тело попыталось извергнуть пищу, но воля Корвуса подавила рвотный рефлекс, сжав мышцы горла.

К концу четвертого дня болото начало редеть. Впереди виднелась полоса выжженной солнцем земли. Граница Султаната. Он вышел из топи на закате. Солнце садилось, окрашивая небо в цвета крови и меди. Вдалеке виднелся дымок от костра.

Люди.

Корвус поправил на плече мешок. Он выглядел как бродяга. Это было хорошо.

Он пошел к костру. Вокруг огня сидели трое, закутанные в грубые ткани. Рядом стояли два тощих верблюда. Когда Арден подошел, разговоры стихли.

"Мир вашему стану," - сказал Корвус.

Один из мужчин поднялся. Он был высок и жилист. Рука его лежала на рукояти кривого меча.

"Какой мир ты несешь, северянин?" - спросил он. - "Твои земли принесли нам только ашкар - черный пепел." Он рассказал короткую притчу о Джинне Пепла, который пришел с севера и принес проклятие на их колодцы.

Они из клана Пепельного Ветра. Враждуют с торговцами. Опасны, но предсказуемы.

"Я не несу ничего, кроме своей тени," - ответил Корвус спокойно. - "Ищу дорогу в Касир аль-Рамль. Говорят, там можно найти работу."

Мужчина усмехнулся. "Работу для меча? Или для лопаты? Хотя в этих землях эмир платит серебром за головы таких, как ты. Северных демонов со странными глазами."

Он окинул Ардена оценивающим взглядом. Увидел грязь, но и холод в глазах.

"У нас нет еды для чужаков," - сказал он.

Лгут. В мешках хлеб и сыр. Запах свежий.

Корвус молча достал мясо болотной твари. "Я меняю."

Глаза пустынника расширились. Он провел лезвием по мясу, попробовал каплю крови на вкус и сплюнул. "Что это?"

"Еда," - коротко ответил Корвус. - "Там, откуда я пришел, едят то, что движется."

После недолгого молчания кочевник кивнул. Один из его людей бросил Ардену лепешку и бурдюк с водой. Корвус сделал глоток, съел половину лепешки. Остальное убрал.

Запас. Всегда нужен запас.

"Касир аль-Рамль на юге," - сказал пустынник, забирая мясо. - "Два дня пути. Держись скал. В песках бродят твари похуже. И люди тоже."

Корвус кивнул. Он отошел в тень скалы и сел. Он смотрел на звезды. Они были яркими и чужими. Не такими, как на Севере.

Арден внутри плакал. Он был один. Заперт в собственном теле, как в тюрьме.

Корвус смотрел на звезды и составлял план.
Первый шаг: стать невидимым. Сменить одежду, скрыть глаз, придумать легенду. Легенда о простом шахтере, потерявшем все, подойдет. Люди верят в простые истории. Второй шаг: найти местный источник силы. Не меч, а деньги и информацию. В любом городе есть теневой рынок, где продают и то, и другое. Третий шаг: найти трещину в этой силе и войти в нее.

Сила была инструментом. А мир - мастерской. Первым делом нужно было выковать себе новое имя. Имя, которое не будет кричать о вине и боли. Имя, которое будет звучать, как шорох крыльев в ночи.