Щучий сглаз

Соль. Она въелась в кожу рук, в холстину рубахи, в самые поры, стала частью тела, как рисунок на пальцах. Её едкий вкус на губах и назойливый галдёж чаек были такой же неотъемлемой частью существования, как скрип уключин, терпкий запах гниющих водорослей на отливе и вечный, нестираемый с лица отцов и дедов налёт усталости.

Вара с силой дёрнула верёвку, завязанную мёртвым узлом. Пальцы, исцарапанные о раковины и щепки, горели.

— Я знаю, как было, — проговорила она, вцепившись взглядом в проклятый узел.

На другом конце сети копошился её младший брат Уле, изображая бурную деятельность. Его руки беспомощно скользили по мокрым ячейкам.

— Нет, не знаешь, — буркнул он, но шея и уши уже залились предательским румянцем. История с порванной сетью была целиком его проделкой, и оба это понимали.

Вара подняла на него взгляд. Её глаза, цвета штормовой волны, вспыхнули.

— Знаю! — отрезала она препирательство брата. — Гонялся за чайкой с драным крылом. Решил приручить. Полез через сеть, зацепился за гвоздь и порвал полотно. Достаточно подробно?

Уле замер, его лицо стало пунцовым. Он ненавидел, когда она видела его насквозь. А она видела. Всегда. Одно время ему думалось, что Вара подглядывает за ним по наставлению матери. Но даже если он точно был один, то не раз уже убедился, что все его проделки для неё прозрачная вода.

— Достаточно! — рявкнул он, с силой отшвыривая свой конец сети.

Полотно с гулким шлепком рухнуло в лужу, взметнув брызги. Капли солёной воды попали Варе в лицо. Она не моргнула. Медленно, с насмешливой театральностью, вытерла щёку тыльной стороной ладони и встала.

— Тогда сам чини, — произнесла она усталым тоном, кивнула на безнадёжно запутанную сеть и развернулась к нему спиной.

— Куда ты? Отец скоро придёт, сеть должна быть готова!

— Скажешь, что чайка виновата. Может, и поверит, — бросила она через плечо и зашагала прочь по скрипучему галечному пляжу, с силой распинывая башмаками скользкие ленты выброшенных прибоем водорослей.

— Вара, ну помоги.

Её не волновал гнев отца. Его ворчание было таким же фоном, как и крики чаек.

— Ну, Вара?!

Её бесила эта беспомощность. Бесила эта сеть, этот запах, это море, которое кормило и одновременно держало в вечном плену. Бесил Уле с его глупостью. Бесило, что все вокруг только и делали, что чинили, тащили, молчали и покорялись.

Она шла, глядя под ноги, выискивая в гальке необычные камушки. В кармане поношенной куртки уже лежала пара гладких, почти круглых, один с дыркой, как глаз, и кусок дерева, обточенный водой в причудливую фигурку. Её маленькая тайная коллекция протеста против унылого однообразия реальности.

Ветер с моря усиливался, всё злее трепал за куртку и штанины. Гнал перед собой уже не волны, а серую, клочковатую пену. Воздух густел, пропитываясь влагой; каждый глоток обжигал горло колючим холодом надвигающегося шторма.

Вара, с пелёнок привыкшая к свисту в ушах, вдруг замерла, уловив чужеродный неясный звук. Или не звук вовсе.

Сперва он был похож на отголосок крика чайки, сорванной порывом, — тонкий, почти ультразвуковой свист. Но нет. Скорее кто-то окликнул её по имени. Вара оглянулась на брата: Уле понурившись сидел у сети и всё так же пытался её распутать.

Звук повторился. Уже явственнее. Как будто действительно кто-то звал сквозь шум ветра и прибоя. Она остановилась, повернулась к воде. Фьорд был пустынен. Только чёрные, похожие на спины левиафанов, волны с рокотом катились к берегу.

А может, это и не голос вовсе? Скорее — ощущение. Тягучее, как щупальце, потянувшееся из самых глубин. В груди шевельнулась необъяснимая тоска — по чему-то безвозвратно утраченному, о чём она и не знала никогда. Вара непроизвольно сделала шаг назад, отступая от набежавшей пенистой волны.

И тут её взгляд упал на воду у самого берега. Туда, где вокруг тёмного валуна клубилась и пузырилась комками пена, белая и густая, как слюна больного зверя.

Там, в пенящейся, грязной воде, билась о камни в такт волнам огромная, мёртвая щука. Размером с дворовую собаку. Её выбросило прибоем. Бледное, раздутое брюхо подёргивалось мухами, но это было не самое страшное. Отвратительное привлекает внимание, так же как и красивое. Вара прищурилась, разглядывая дохлую рыбину, и подошла ближе, любопытствуя. Что-то было не так с головой щучищи. Из приоткрытых жабр, похожих на рваные раны, свисали какие-то пряди. Тонкие, рыжие, склизкие, неестественные. Не водоросли. Водоросли были бы чернее и краснее. Это было похоже на спутанные, мокрые волосы или на обрывки гнилой сети, вросшей в плоть.

Вара замерла, не в силах отвести взгляд. Шум ветра стих в её ушах, уступив место оглушительной тишине. Она сделала ещё шаг, ступила в ледяную воду, не думая о башмаках.

Это точно были волосы. Длинные, спутанные, слипшиеся от слизи. И они были яркого, медного, совершенно безумного оттенка. Того самого, что и её пряди, выбившиеся из-под шапки.

Она бы закричала, но голос замерз в груди, рвал ледяными осколками лёгкие. Вара не дышала, не моргала, впиваясь взглядом в это невозможное, кощунственное зрелище. Её собственные волосы. На щуке.

И в этой оглушительной тишине зов прозвучал снова. Теперь он был ясен. Он шёл не со стороны моря. Он шёл оттуда. Из приоткрытой пасти чудовища. Влажный, сиплый шёпот, похожий на звук воды, сочащейся между камнями.

— Хав-то-ра…

Её так никто не звал. Только мать, когда сердилась, да старый дед, рассказывавший сказки у очага. А оно знало. Знало имя, данное при рождении. То, что было спрятано под простым и удобным «Вара».

Ледяной ком в груди треснул, уступая место дикому, животному ужасу. Вара отпрянула, споткнулась о мокрый камень и тяжело рухнула на колени в ледяную воду. Холод обжёг кожу, но отрезвил. Адреналин ударил в голову, острый и ясный.

— Уле! — её крик был хриплым, сорванным, но он прорвался сквозь шум ветра. — Уле!

Она вскочила, не чувствуя холода промокших штанин, и бросилась от воды назад к брату. Башмаки скользили, галечник расползался под ногами.

Уле всё ещё сидел у сети, с мученическим видом ковыряя узлы тупым ножом.

— Вара? Что ты орёшь? — он поднял на неё испуганное лицо, глаза его стали круглыми, как у пойманной рыбы.

— Бросай всё! Беги домой! Сейчас же! — она, не останавливаясь, схватила его за куртку, грубо дёрнула на себя.

— Да что такое? Отстань! — он вырвался, отшатнулся и поскользнулся, растянувшись на камнях. Испуг сменился обидой, на глазах выступили слёзы.

Вара замерла. Его детский испуг погасил её собственную панику, превратив её в твёрдое и необходимое — в ответственность. Она резко выдохнула, протянула руку.

— Вставай. — Голос её был уже спокойнее. Она помогла ему подняться, обнимая отряхнула его куртку. — На берегу… там что-то есть. Странное. Очень. Беги к отцу. Скажи, чтобы никто не подходил к воде. Никто. Понял?

Уле, всё ещё хлюпая носом, освободился из объятий. Взглянул в глаза сестре — ни смеха, ни подначки. Посерьёзнев, торопливо кивнул и, резко развернувшись, побежал к дому. Вара не спешила за братом, смотрела вслед, пока он не скрылся за валунами. Нужно подождать отца или кого-то из взрослых. За сеть влетит, но теперь может быть не так сильно. Она оглядела спутанную сторону и её взгляд упал на нож, выроненный Уле. Короткий, тупой, с намотанным на рукоять шнуром. Без мысли, чисто инстинктивно, она подняла его. Холод металла был единственной реальной, понятной вещью в этом внезапно перевернувшемся мире. Пальцы сами сжали рукоять, и это простое действие вернуло уверенность.

Она медленно, очень медленно обернулась к воде. Сделала шаг. Ещё один. Назад по мокрой гальке. К воде. К тому месту, где лежало это. Ветер теперь казался ей полным намёков и шёпотов. Волны, накатывающие на берег, выносили не пену, а что-то липкое, тёмное.

Она должна была посмотреть ещё раз. Должна была убедиться, что не показалось, не привиделось, прежде чем поднимать на ноги всю деревню и выглядеть сумасшедшей. И тихий, насмешливый шёпот в её голове, похожий на шелест чешуи о камни, одобрял и подсказывал: «Хавтора. Дочь моря. Подойди.»

Ветер, словно желая помешать ей, рвал расстегнутую куртку с плеч, хлестал по лицу мокрыми прядями её же медных волос. Теперь они казались ей чужими, опасными, клеймом.

Вот и оно. Вода уже не пенилась вокруг тушки, волны откатились, обнажив жуткую находку на мгновение, словно давая ей последний шанс разглядеть. Щука лежала на боку, стеклянным глазом буравя свинцовое небо. И эти волосы… Они были не просто похожи. Они были её. Та же медь, тот же оттенок, та же непослушная волнистость. Они торчали из жабр неестественным мерзким букетом как в сливе душевой.

Вара заставила себя сделать последний шаг. Колени подкашивались. Она занесла нож, ткнула им в тушу, проверяя, не мираж ли это. И замерла, из приоткрытой пасти щуки что-то выпало, звякнуло и покатилось по мокрому камню.

Маленький, тёмный, отполированный водой камушек. Подхватила камушек, не дала ему убежать — покатала на ладони. С дыркой посередине. Совершенно круглый. Куриный бог. Такие она собирала. Прямо сейчас точно такой же лежал у неё в кармане.

Это уже не было совпадением. Это было послание.

Она встала. Развернулась. Побрела по берегу, не в сторону деревни, а вдоль кромки воды. Туда, где скалы образовывали нечто вроде небольшого мыска. Среди серой гальки алели, будто капли крови, малиновые веточки выброшенных штормом красных водорослей. Ноги несли её сами, обходя валуны, прыгая через промоины. Мысль работала вместе с ногами, текла мерно в такт шагам, выхватывая обрывки дедовских сказок, оброненные кем-то за столом слова, странные сны, от которых она всегда отмахивалась как от чепухи.

Она вскарабкалась на самый край мыска, цепляясь руками за скользкий мох, и замерла, вглядываясь в неподвижную, тёмную воду за его прикрытием. Здесь было тише. Ветер почти не достигал этой небольшой бухточки.

И тишину нарушил звук.

Не шёпот. Не имя. Музыка. Слабая, едва уловимая, словно её рождала толща воды. Скрипка. Одна-единственная звенящая нота, тягучая, печальная и до жути красивая. Она висела в воздухе, отзываясь болью в груди, и вплеталась в шум ветра и прибоя, становясь их частью.

Вара застыла, затаив дыхание. Она не видела никого. Только свою дрожащую тень на воде да отражение быстро несущихся облаков. Но музыка становилась громче. К одной ноте присоединилась другая, зазвучала мелодия — древняя, дикая, зовущая. Звук шёл не сверху и не сбоку. Он поднимался из воды. Из тёмной, почти чёрной глубины за мысом.

Вара почувствовала, как разум начинает плыть. Глаза сами собой закрывались, в теле появилась странная, тягучая слабость. Шаг. Стоит только сделать шаг вперёд, наклониться, зачерпнуть ладонью эту тёмную певучую воду.

— Хавтора.

Имя прозвучало уже не как шёпот, а как струна той самой скрипки, уже не сладким, а фальшивым противным звуком расстроенного инструмента.

Вара с силой тряхнула головой, впиваясь зубами в собственную губу до крови. Резкая боль вернула её к реальности. Это был обман. Ловушка. Как в тех самых дедовых сказках.

Вара вспомнила. Накк. Водяной. Дух фьорда. Он забирал людей. Заманивал их музыкой или являлся в облике прекрасного юноши. Но он мог являться и в другом виде. И он требовал дани.

— Нет! — выкрикнула она, перебив чарующую мелодию. — Я тебя узнала! Отстань!

Музыка оборвалась.